- Что за глупости! - строго прикрикнула Зина. - Я - медсестра, ты - раненый… Служба, дорогой, - добавила она, и в голосе ее послышались снова теплые, материнские нотки, хотя она была старше Батова всего на два-три года.
- Я вовсе не нуждаюсь в этой службе.
- Опять глупости. Рану надо обработать, перевязать. Тогда все скоро заживет… - Мальчики, - спохватилась она. - Ах, вот и вода! Оставьте здесь воду и все - марш отсюда. Ваш командир какой-то ненормальный. С головы придется начинать лечить.
Солдаты вышли. Зина тоже выскочила на минутку и вернулась, неся огромную фиолетовую вазу с отбитой ножкой.
- Ничего лучшего не нашла, - виновато сказала она, - придется обмывать над этой посудиной.
- Не надо, Зина, - взмолился Батов. - Оставь все, что нужно, лучше я сам.
- Глупышка, - засмеялась она, - что же ты сам сделаешь?
- Сам, - жестко подтвердил Батов.
- Перестань дурить! - Зина свела черные тонкие брови у переносицы и уставилась черными глазами на привередливого пациента. - Слышишь, перестань! В конце концов, я замужняя женщина. Позавчера мы с Леней Сорокиным поженились. Понятно? И нечего тебе девочку из себя строить!
Она расстегнула пуговицы, сдвинула брюки, обнажив рану на бедре. Батов отвернулся к стене. Он больше не сопротивлялся.
- Вот так, славненький, так. Сейчас обмоем, обработаем… Гимнастерочку придется сменить, брюки тоже. Эти чинить надо, - ворковала Зина.
- Смотри, нарушен не только кожный покров, но и мышцы повреждены. Надо бы спокойно полежать недельку… Хоть бы денька три. Придется направить тебя в санроту.
- Никуда я не пойду.
- Хорошо, хорошо - никуда не пойдешь. Только не вздумай еще отлынивать от перевязки. Знаешь, может случиться заражение. Инфекция в таких случаях на девяносто процентов обеспечена. Только не догляди. Может быть, уже есть.
Широким бинтом Зина накладывала повязку, приятно обжимая раненое место.
- Вот видишь, как все хорошо и просто, а ты упрямился. У нас так не делают. Нельзя. А теперь давай посмотрим, что у нас еще на щеке… Здесь совсем хорошо, только кожа ободрана. Помажем и завязывать не будем; так скорей присохнет… У-у, милый, а седые волосинки на висках сегодня появились, да?
- Не знаю. Раньше, кажется, не было. На моих висках не очень заметно. А у вас… давно?
- Ой, да ведь я уже старенькая… Давно. Еще на Висле. Черная я, вот их и видно так сильно.
За этой болтовней незаметно летело время, и Батов почувствовал себя в домашней, уютной обстановке, далеко от Данцига, от фронта: так подействовали на него слова Зины.
- Все, хорошенький. Но завтра чтоб перевязка была обязательно. Надо внимательно следить, как поведет себя рана. Смотри, не наделай глупостей! Приходи на перевязку.
- Хорошо, Зиночка. Спасибо. А кто будет перевязывать, вы или Тоня? - шутливо спросил Батов.
- Тоня? - часто заморгала глазами Зина. - Тоня… Тони уже нет…
- Как нет? Совсем?
- Хватит вам тут медицину разводить, - распахнув двери, сказал Грохотало. - Ты, Зиночка, не изводи его. Человек еще сегодня не ужинал!
- Совсем, - сказала Зина. - Ты слышал? - обратилась она к Грохотало.
- Что?
- Тоню нашу там, за первым домом… Миной.
Батов и Грохотало вышли в прохладную свежесть ночи. Все также ухали где-то пушки, слышалась перестрелка. Над северной частью города небо полыхало оранжевым заревом. Оттуда вместе с прохладным воздухом тянуло гарью. Шарящих по небу прожекторов больше не было. Мерцали холодные яркие звезды.
Грохотало завернул в подъезд соседнего дома. Всюду валялись груды битого кирпича, жалкие остатки мебели. Переходя из комнаты в комнату, с этажа на этаж и обозревая это царство разрухи и смерти, Батов никак не мог отделаться от мысли о том, сколько в этот день искромсано судеб. Вдруг запнулся о труп. Посмотрел - гитлеровский полковник. Фуражка валяется рядом. Остекленелые глаза навечно остались открытыми. Полковник лежал на спине, перевесив голову через маленький чемоданчик и выставив кверху давно не бритый подбородок. В правой руке зажат пистолет. Рядом - направленный на дверь пулемет с продернутой металлической лентой.
"Нет, - думал Батов, - сегодня оборвались не только светлые мечты. Сегодня перестали жить и вот эти звери с самыми страшными планами на будущее". В нем снова начала подниматься уже испытанная днем злость.
* * *
…Бои в порту и на северных окраинах еще продолжались, а шестьдесят третий и другие полки уже покидали Данциг, вытягиваясь колоннами вдоль улиц, все еще затянутых дымом пожарищ. Повсюду валялись трупы убитых немцев, их никто не убирал.
Полк шел к южной окраине города. То и дело встречались изуродованные и совсем снесенные ограды, расщепленные деревья, словно выстриженные огромными тупыми ножницами газоны, поваленные телеграфные и электрические опоры, выщербленные и продырявленные трубы фабрик.
На углу одного дома сохранилась часть жестянки с названием улицы. Один конец ее, на котором значилось само название улицы, был оборван. Осталась только вторая половина со словом - straße.
- Эх, была штрасса! - вздохнул Чуплаков. - Строитель ведь я, строитель! А чем занимаюсь?..
- Ну, заныл! - оборвал его Чадов. - По своей ты охоте, что ли, этим занимаешься? Ишь, губы-то расквасил перед фашистской берлогой! Леший просил их на нашу голову…
- То ли ты его воспитывать хочешь? - вступился за товарища Крысанов. - Опоздал, парень. Немцы вон его как воспитали: два месяца кровью харкал!
- Азбуку-то я и без тебя знаю, - вдумчиво продолжал Чуплаков, обращаясь к Чадову. - Ты скажи-ко вот, долго ли еще в человеке зверь сидеть будет? Вот что скажи ты мне!
- Это ты о каком человеке спрашиваешь? В фашисте всегда зверь сидит. И пока живой фашист на земле хоть один останется, - рассудил Чадов, - хоть ты и строитель, а ломать все одно придется. Не даст он жить спокойно.
- Вот и говорить нечего. Нечего говорить-то, - сердито заключил Крысанов. - Лупи его, фашиста, - и вся недолга.
Шагая по булыжной мостовой в одном ряду с Грохотало, Батов смотрел на мелькающие впереди раздутые задники порыжевших сапог Седых, краем уха слушал разговоры в строю и думал:
"Правильно говорит Крысанов: лупить их надо. Может, посмоется пролитой кровью кое-какая нечисть с земли. А возможно, и война эта - последняя? Отобьем же мы им печенки, а там, глядишь, и задираться охота у них пройдет…"
