Отец подобрал с полу похоронную, сложил вчетверо трясущимися руками, сунул за пазуху.
- Да ты што, Антоша?.. Чать, живой пока…
- Живой? - продолжал бушевать Антон. - Пока! Тебе-то начхать! Тебе что алименты с меня драть, что пенсию за покойника получать!
Глаза старика стали сухими. Он ненавидяще поджал бесцветные губы, нахлобучил засаленную шапку-ушанку на лысую голову. Махнул рукой, пошел к двери. У порога остановился. Обернулся, словно пистолет, наставил на сына корявый коричневый палец:
- Чево вспомнил… Брата убило, а он… Я к нему как к родному… - И выстрелил скороговоркой: - Знаю, не ангел я. На войну провожал, каялся и перед Васей, и перед Маней, и перед Леонтием. Грешная, грязная душа… Признаю! Так все же душа! Я своих знаю! А у тебя ничево. Ни своих, ни чужих. - И отплюнулся: - Одно славо - шкура! Отходник. Отрезанный ломоть. Тьфу! Будь ты проклят!
- Пшел вон! - взвизгнул Антон.
Старик исчез за дверью.
"Забреют, забреют, забреют!.. Не пойду. Сбегу!" Не сбежал. Побоялся. Но и на медкомиссию не явился. На работу тоже не пошел. Знал - туда немедленно последует запрос из военкомата. Метался в запертом на все щеколды собственном домишке, проклиная себя за нерешительность. Понимал: надо действовать - и не мог преодолеть робость. Перед глазами то и дело всплывало лицо старшего брата. Уж если его, сильного, решительного Василия, грозу деревенских пацанов, настигла костлявая в первые же месяцы войны, то ему, неудачнику Антону, сорвет голову в первую же минуту окопной жизни. А с дезертирами подавно не чикаются…
* * *
За ним пришли на третий день. Услышав властный стук, обмяк Антон, еле устоял на ногах. Но как ни перепугался, все же догадался повязать голову полотенцем. В сени вошли трое: участковый милиционер и двое военных. Один из военных, очевидно старший, предъявил какой-то документ, в котором - все прыгало перед глазами - Антон ничего не сумел прочитать и спросил отрывисто:
- Срок отсрочки известен?
- Да… - выдохнул Антон.
- Дата комиссии известна? Почему не явились?
- Я… я… - Язык не слушался Антона.
Военный посмотрел на полотенце, на мертвенно-бледное лицо, синяки под глазами и подобрел:
- Гм… Надо было сообщить. До машины дойти сами сможете?
- Да…
Его привезли на воинский пересыльный пункт. Старший из военных вошел в какой-то кабинет, и, пока находился там, Антона бил неуемный озноб. Дверь открылась. Сочувственно придерживая за локоть, второй сопровождающий ввел Антона в комнату. Из-за стола вышел невысокий, хрупкого сложения человек в гимнастерке с четырьмя шпалами на петлицах. Он слегка прихрамывал, левая сторона красивого тонконосого лица была изуродована огромным свежим шрамом. Все это успел увидеть и понять Антон, а остальное происходило словно в тумане. Потерял он способность что-либо видеть, кроме прозрачно-голубых, наполненных холодом глаз человека со шрамом.
Тот обошел вокруг Антона, оглядел, вернулся к столу, написал что-то на бланке, протянул старшему из сопровождавших. Все это молча, неторопливо.
- В лазарет, товарищ полковник? - спросил старший.
- На гауптвахту. В камеру строгого ареста! - отрубил полковник и наградил Антона таким взглядом, что понял тот - будь, как в сенях, накручены на голове полотенце или даже кровавая повязка, явись он вообще без рук и ног - все равно этого опаленного войной человека не обманула бы его внешность.
Когда Антона водворяли в камеру, не увидел он на лицах привезших его красноармейцев прежнего сочувствия. В глазах их стыла брезгливая ненависть. Осознал Антон - раньше всех загаданных сроков пришел ему конец. Если его судьбу будут решать полковник со шрамом и эти парни в солдатских шинелях - пощады не будет.
И все же удача снова улыбнулась Антону. Он ушам своим не поверил, когда услышал в коридоре знакомый голос:
- Тут у вас где-то мой пациент находится. Разрешите взглянуть на него - способен ли предстать перед окружной военно-медицинской комиссией?
Распахнулась дверь, и в камеру вошел Антонов ангел-хранитель. Он был, как всегда, чисто выбрит, чуть-чуть благоухал одеколоном.
- Ну-с, как наши дела? Почему в назначенный срок не явились? - незлобиво произнес Вадим Валерьянович, привычным движением взял Антона за руку, стал считать пульс, поглядывая на свои массивные золотые часы.
Растерявшийся Антон понес какую-то околесицу. Стоявший до этого в дверях начальник караула куда-то отошел.
- Возьмите. - Вадим Валерьянович сунул Антону в карман пакетик с таблетками. - После моего ухода примите все сразу. Затем сделайте легкую физзарядку и ждите вызова. Жалуйтесь на общую слабость, потливость, покалывания в области сердца. И ничего больше. Никакой отсебятины. Понятно?
Сначала Антона сводили в рентгеновский кабинет, а потом он предстал перед врачебной комиссией. Маленький полковник был тут же. Правда, он не произнес ни слова, не вмешивался в разговоры и действия медиков, но взгляд его с откровенной недоверчивостью следил за каждым их движением, за каждым жестом Антона. Но то ли в самом деле сердце перепуганного Антона билось ненормально, то ли помогли докторовы пилюли - только врачи действительно что-то обнаружили.
Приказали Антону выйти в коридор, а сами стали совещаться. Прислушиваясь к голосам, тот по-настоящему потел, взаправду ощущал слабость, по-настоящему ощущал "боль в области сердца"…
Подписывая пропуск, полковник был темен лицом. Он не изменил отношения к Антону, хотя у того в кармане лежала всамделишная справка - шестимесячная отсрочка от призыва "по состоянию здоровья".
А поздно вечером к Антону нагрянул неожиданный гость - Вадим Валерьянович. Он пришел не с пустыми руками: принес бутылку довоенного коньяка и банку заграничных консервов. Антон быстро опьянел, стал плаксиво благодарить:
- Век вас не забуду. Честное мое слово!
Вадим Валерьянович лишь грустно покачивал шишковатой, свежевыбритой головой.
- Ах, бросьте. Какие могут быть благодарности? Просто жаль хорошего человека. Да и не без корысти… Может, когда-нибудь замолвите за меня словечко перед Машей.
- Да я… Да сестра каждого моего слова слушалась! - заклокотал пьяным бахвальством Антон, восхищаясь в душе некрасивой Маруськой, каким-то непостижимым образом сумевшей покорить такого человека. "Вот это будет зятюха! Породистый, лешак!"
Прощаясь, Вадим Валерьянович спросил, что он думает теперь делать.
- Была бы шея - хомут найдется! - отмахнулся Антон и, загибая пальцы, стал перечислять геологические партии, в которые командируются буровики из Зауральска.
- А в Песчанку?
- Туда пока никого. Правда, Студеница подбирает кадры, но никто не желает ехать. Хуже нет, чем бурить на воду. Диаметры скважин большие.
- Кто этот Студеница?
Антон рассказал все, что знал об инженере-гидрогеологе.
- А я б на вашем месте пошел работать именно к нему, - внушительно сказал Вадим Валерьянович, выслушав Антона. - Это в ваших интересах. Я ничего не понимаю в геологии, но мне известно, что все рабочие, занятые в Песчанке, будут забронированы.
- Да ну? - ахнул Антон.
- Постарайтесь подружиться с этим Студеницей. Войдите в доверие. Ничего, кроме пользы, для вас в том не будет. Вас забронируют. И тогда…
"Ну и голова! - с благодарной почтительностью подумал Антон. - С этим дружбу терять не надо".
Уже надев шубу, Вадим Валерьянович продиктовал Антону свой домашний адрес и номер телефона.
- Заходите как-нибудь, - тепло пригласил он. - Я ведь совершенно одинок. Будете писать - привет от меня Маше.
Антон впервые пожалел, что никогда не был дружен с сестрой, что не имеет ее фронтового адреса.
* * *
План Вадима Валерьяновича осуществить было не трудно. Студенице как раз требовалось в помощь несколько опытных буровиков. Поэтому согласие Антона поехать в Песчанку несказанно обрадовало занятого проектом хмуроватого гидрогеолога.
Антон решил воспользоваться этим, чтобы закрепить дружеские отношения. Раздобыл на базаре бутылку водки, предложил Ефиму Ниловичу угоститься. Тот отказываться не стал. Зашли к начальнику домой. Но вопреки Антоновым ожиданиям, выпил Студеница две малюсенькие рюмочки, а остальные подношения отверг:
- Не хочу больше. Сердце барахлит - опять ночью давить будет.
- Ну хоть одну еще, Ефим Нилыч…
- Не понимаю, чего ты ко мне липнешь…
- Да я так… Вы одиноки, я - тоже один-одинешенек, - начал бить отбой Антон. - Не хотите - не надо. Просто хотел уважить…
- Уважить-подважить, - проворчал Студеница и вдруг оживился. - Послушай, как у тебя с почерком? Сходный?
- Не знаю… - Антон пожал плечами. - Люди разбирают. А что?
- Вот желаешь уважить - пойдем завтра в одно место. Перепишешь несколько геологических разрезов, чтобы можно было сразу машинисткам отдать. А то у меня почерк…
В дальнейшем беседа не клеилась. Студеница уставился на портрет миловидной женщины - будто забыл об Антоне.
Пока Студеница составлял проект, Антон с рабочими из своей смены перевозил оборудование в Песчанку, хотя вся смена числилась еще за зауральской партией. В ту пору жить было не очень туго. Погрузился, разгрузился - а все прочее время либо в дороге, либо дома. Да и с продуктами в Зауральске было не так уж плохо. Но как только перебрались в Песчанку - хватили лиха. Особенно в первые две недели, пока не питались в столовой. Целыми днями на ветру, на морозе. Добрался до общежития, отогрелся кое-как - тут бы и поесть. А поесть нечего. Питались черным, клейким хлебом, растительным маслом да ржавой селедкой. Плохо было в то время в затопленной беженцами Песчанке. Продовольствие не успевали подвозить.
В те дни одубел, отупел от усталости и голода Антон. Даже перспектива оказаться на фронте казалась не столь страшной. Тогда-то и вспомнил он о приглашении Вадима Валерьяновича.
Вскоре Студеница отправил Антона в город с пробами воды.
* * *
Сначала Вадим Валерьянович вел себя несколько странно. Не откликнулся ни на стук, ни на звонок… стоял за дверью. Антон почувствовал это, подал голос. Дверь чуть приоткрылась, доктор взглянул на Антона, помедлил и наконец скинул цепочку.
- О, друг мой! Сколько лет, сколько зим!
Проходя в комнату, Антон успел заметить, как из кухни выглянул розовощекий, веснушчатый мужчина. Простовато хохотнул:
- Вон что… Тут уже есть посетители. Оказывается, не я первый! Может, помешал?
- Ох и глазастый вы народ, буровики! - смешливо погрозил пальцем Вадим Валерьянович. - Что ж теперь делать? Одному раздеваться, другому одеваться? Так, что ли?
- Так, - сказал веснушчатый и вышел в коридор. Он оказался коренастым, слегка косолапым бодрячком средних лет, одетым в черную гимнастерку, такие же бриджи и хромовые сапоги. Дружелюбно подмигнув Антону, надел офицерскую шинель без знаков различия, пушистую шапку. Простецки помахал на прощание кожаными перчатками и, бодро насвистывая, удалился.
- Веселый дядька! - улыбнулся вслед ему Антон.
- Да, стопроцентный сангвиник. - Вадим Валерьянович тоже чуть улыбнулся. - Действительно, посетитель. Бывают обстоятельства, когда человек вынужден обращаться к врачу в частном порядке…
- А-а… Понимаю.
Угостил Вадим Валерьянович по-царски. Оголодавший Антон с жадностью поглощал макароны с тушенкой, стопку за стопкой пил разведенный спирт-сырец и, чувствуя, как внутри все обмякает и согревается, охотно рассказывал о своем житье-бытье.
Вадим Валерьянович качал головой, ругал войну и нерасторопных снабженцев.
- Значит, в трест ходили вместе со Студеницей… Это хорошо, - похвалил он. - Выходит, начальник вам доверяет. И где этот трест находится? На Московской? Это в каком доме?
Антон объяснил подробно.
- Вот здорово! - удивился Вадим Валерьянович. - Так, говорите, папки находятся в красном шкафу, что у стены? Ах, в коричневом, посреди комнаты… Скажите, когда открывали тот шкаф, там на внутренней стенке не видели коричневого пятна? С какой полки брали папку?
- Со второй сверху. Папка номер тысяча сто тридцать шесть. Как сейчас, помню. А пятна не видел. С чего вы взяли, что там пятно? - в свою очередь удивился Антон.
- Эх, милый человек, - вздохнул Вадим Валерьянович. - В том здании когда-то располагался врачебный консультационный пункт. А я, грешным делом, однажды разбил в шкафу бутыль с йодом. В начале войны пункт перевели, а мебель осталась… - И опять вздохнул: - А шкафы те мы, медики, в здание на своем горбу затаскивали. Помню, тяжеленные были…
Упоминание о вещах заставило Антона оглядеться.
- Шикарно живете, - признался он. - Мне так не живать.
Расстались в полночь. Подобревший Вадим Валерьянович сунул в тощий Антонов рюкзак несколько банок консервов, солидный шмат сала, пачку довоенного рафинада.
- Эх, бобылья жизнь! Если мы друг другу помогать не будем, кто нам поможет? Питайся, дружище. Я тебе голодать не позволю. Если нужны деньги - не стесняйся. Отдашь когда-нибудь. Вот… сколько тут… Пять тысяч. По нынешним временам - не деньги… Но хватит пока?
- Дорогой Вадим Валерьянович… Благодетель ты мой! - окончательно раскис хмельной Антон. - Дай я тебя расцелую! Что бы я без тебя делал? Деньги возьму. Но только под расписку. Я человек порядочный. У меня дом свой! Погоди, я тебя еще отблагодарю… Нет-нет, давай бумагу. Где чернила? Пять тыщ… С базара буду подкармливаться!
Вадим Валерьянович похохотал добродушно, но бумагу и авторучку все-таки дал.
Не знал, не ведал тогда Антон, что, подписывая эту злосчастную бумажку, выносит самому себе окончательный приговор.
Приехав в Зауральск по делам, он опять навестил Вадима Валерьяновича. Как и в предыдущий раз, доктор встретил Антона радушно. Опять было вдоволь еды и разведенного спирта. Как обычно, хозяин больше расспрашивал, гость больше рассказывал. Антон был зол на Студеницу, который почему-то не торопился с бронированием. Шестимесячная отсрочка с каждым прожитым днем сокращалась, и в Антоновом воображении все чаще всплывали картины повторной медкомиссии и беспощадные глаза маленького полковника со шрамом.
Но как ни был занят своими страхами Антон, все же сумел заметить, что доктор в этот раз необычен, чаще обычного задумывается, поглядывает на него, на Антона, не то чтобы сердито, но вроде бы оценивающе.
- Что с вами нынче?
- А вас разве ничего не тревожит?
- Не знаю… - Антон вжал голову в плечи, столько в голосе доктора было чего-то скрытоопасного.
- Святая простота! - Вадим Валерьянович схватился за голову. - Ведь немцы завтра-послезавтра войдут в Москву! Правительство сбежало. Сталин неизвестно где!
- Ну и что? - Антона больше беспокоили собственные дела.
- А то, что немцы скоро будут здесь. Война проиграна!
- Вон как… Ну и что же теперь будет?
- Вы относитесь к инженерно-техническому персоналу?
- Нет, к рабочим.
- Хм… Но зарабатываете более пятисот рублей?
- Больше.
- Тогда все! - Серые, блестящие глаза Вадима Валерьяновича округлились. - Тогда вас немедленно поместят в концентрационный лагерь.
- За что? - съежился Антон.
- Всех, кто получает более пятисот, эсэсовцы относят к квалифицированным работникам, к просоветским элементам. В общем, нам с вами несдобровать!
- Так что же теперь?
- А то! - Вадим Валерьянович положил руку Антону на плечо. - Надо встретить немцев лояльно.
- Как?
- Надо оказать им какую-то услугу, и они оставят нас в покое.
- Что?
- Надо, к примеру, заранее подготовить сведения о Песчанском химкомбинате. Пусть не все, но что можно узнать - это уже сто процентов успеха. Понимаешь?
- Да ты что! - Антон панически рванулся в сторону, но пальцы доктора железной хваткой вцепились ему в плечо.
- Это единственный шанс уцелеть.
- Ну, дудки! - прохрипел мигом протрезвевший Антон. - Пусть кто-нибудь другой. А я… Всех не пересадят. Таких, как я, хоть пруд пруди!
- Нет, это сделаешь именно ты! - отрывисто произнес доктор, выпрямляясь. - У тебя уже есть заслуги перед немцами, так что осталось сделать совсем немного!
- Какие заслуги? - похолодел Антон.
Доктор вышел в прихожую, проверил запоры, вернувшись в гостиную, запер за собой дверь на ключ, задернул тяжелые гардины на окнах - все это с жестким выражением на преобразившемся лице, держа одну руку в кармане пиджака. И Антон все понял. Стылая лапа ужаса с такой силой сжала сердце, что он икнул.
- Твоя расписка? - Вадим Валерьянович показал злосчастную бумажку.
- Моя… Но я… Я…
- Теперь подпиши это.
Перед Антоном появилось отпечатанное на машинке заявление, что он добровольно вступает в общество "Свободная Россия" и обязуется "бороться с коммунистическим варварством до победного конца…"
- Это… Я не хочу… Я не могу… Я… - Антон, словно загипнотизированный, глядел на опущенную в карман руку доктора и уже знал, что сделает все, чтобы эта рука оставалась на месте.
- Подпиши. Так… Поставь дату.
Лицо доктора сохраняло прежнее угрожающее выражение. Он положил на стоя частый лист бумаги.