А ему в тот день было не до лирики. Его без конца раздражали непорядки на бригадных станах. То штурвальных не подобрали, то продуктов не подвезли, то какой-то неисправимый искатель приключений отправился на мотоцикле в соседний Казахстан за водкой. Он укреплял дисциплину твердой рукой: немедленно писал приказы, строго наказывал виновных и мчался дальше. Нарочные, посылаемые им на центральную усадьбу, всех подняли на ноги: главного инженера, председателя рабкоопа, главного агронома, секретаря парткома, главного бухгалтера.
Он вернулся поздно вечером, бросил запыленный "газик" прямо у крыльца своего пустого дома и, умывшись, лег спать. Не хотелось ни есть, ни читать газеты. Даже радио не включил. Устал сильно. И расстроился: около двух месяцев он в совхозе, а до сих пор не может подобрать вожжи, распущенные его предшественником.
Он сердито переворачивался с боку на бок: опять эта бессонница, как в Риге. Пошарил на тумбочке коробку папирос, разбередил ранку на запястье - и только сейчас вспомнил Журину: "Сердобольная, щепетильная дамочка, готовая расплакаться над каждой птахой". Но нет, неправда! Он ясно представил себе, как Наталья спускалась по косогору, как ловко делала ему перевязку, не замечая, что ее заносчиво вздернутые, словно у девчонки, груди касались его руки; как изменилась она в лице, нечаянно заговорив о погибшем на фронте муже...
Сколько было ей тогда, в сорок третьем? Пожалуй, не больше двадцати. И с тех пор одна. Чувствуется характер... Так в чем же дело? Не раздумывай, Павел, живо иди навстречу, пока не поздно. Ты же знаешь, что в такие годы легко и разминуться.
8
Тылы, тылы...
О чем бы ни заходила речь на планерках в тресте или на партийных собраниях под открытым небом, какие бы вопросы мировой политики ни обсуждались среди рабочих, все, в конце концов, сводилось к одному: как ускорить подвоз строительных материалов на площадку.
Случалось, что бригады каменщиков перехватывали друг у друга машины с кирпичом, не обращая внимания на уговоры и угрозы работников технического снабжения, и сразу же пускали кирпич в дело, пока не появлялся на месте происшествия Братчиков. Пришлось даже уволить одного из бригадиров.
Тылы находились в ста двадцати километрах от площадки: на маленькую железнодорожную станцию с громким названием "Интернациональная", что затерялась в безводной степи, прибывали эшелоны со всяким добром, которое сам Госплан, обычно прижимистый и скуповатый, щедро слал на стройку. Дальше все это надо было перевозить на грузовиках, которых не хватало. Синев оказался в роли "Чуснабарма", как в шутку называл Василия Александровича начальник строительства.
- А что сие значит? - спросил он Братчикова, впервые услышав от него это диковинное словообразование.
- Не знаешь? Тоже мне, военная косточка! Была такая должность во времена гражданской войны. Чуснабарм - чрезвычайный уполномоченный по снабжению армии. Одним словом, гроза. Это тебе не уполномоченный по хлебозаготовкам. Бери выше!
И Синеву действительно приходилось "брать выше": так как не хватало и шоферов, он ввел на автобазе десятичасовой рабочий день при молчаливом согласии постройкома, председателем которого был избран отставной майор, никогда не состоявший ни в каком профсоюзе. Среди демобилизованных солдат и офицеров продолжал действовать армейский распорядок дня, и кодекс законов о труде еще не был признан этими людьми, привыкшими выполнять свой долг без всяких компенсаций.
Синев появлялся в гараже с восходом солнца, когда водители, приняв машины из рук в руки, тут же заправляли их горючим и, наскоро оформив путевки у дежурного диспетчера, отправлялись в дальний рейс, по холодку. Синев подсаживался к кому-нибудь в кабинку. Безвестный проселок-летник, с зеленой серединкой подорожника меж колеями, давно превратился в широкий, до блеска накатанный большак. Василий Александрович не раз удивлялся тому, как это расстояние от стройки до железнодорожной станции все сокращается и сокращается: месяц назад спидометр отсчитывал сто двадцать два с половиной километра, потом, стал отсчитывать чуть больше ста двадцати, а сегодня набралось сто восемнадцать и три десятых. Не сговариваясь друг с другом, шоферы спрямляли даже малые извилины бывшего проселка - то угол срежут, то, минуя мостик через обессилевший ручей, махнут прямо через овраг, то, не объезжая кулигу буйного чилижника, проложат торный шлях по целине. Так вот и сэкономили четыре километра.
- Кто же у вас додумался до этого? - спросил он сегодня своего старого знакомого, что ловил раков на Сухой речке.
- Оно само собой получается, товарищ начальник. Один рискнет, другой - за ним; глядишь, к вечеру появилась новая дорожка. Обычное дело у нашей братии. Дороги всегда прокладываются сообща.
- Ну а раков-то все ловишь?
- Теперь не до них, товарищ начальник. Еле успеваю делать две ездки в смену. Не поверите, ладони прикипают к баранке. Спасибо вам, вы тогда спасли меня, а то бы Алексей Викторович показал, где раки зимуют!
Синев посмеивался, слушая его. А он - рад случаю (есть с кем потолковать в пути) - с удовольствием продолжал:
- Был у нас на фронте командир автомобильной роты...
- Разве ты воевал?
- Что, не верится? Маленькая собачка до старости щенок! Так вот, был у нас командир автороты, вспыльчивый, но незлопамятный. Настоящий русак. Однажды залетел я наброшенное немцами минное поле, - тоже не терпелось срезать уголок, вот и не обратил внимания на колышек, который воткнули саперы. Остановился уже в двух шагах от мины, что вылупилась из-под снега. Слез, только хотел шагнуть, да замер, нога повисла в воздухе: куда ни глянь, всюду эти вьюшки, а одна, противотанковая, верите ли, устроилась под самым карданным валом. Крышка тебе, товарищ Гущин! - это я о себе так думаю. Откуда ни возьмись командир автороты. Как напустился на меня: "Что, соскучился по тому свету? Могу командировать туда, где Макар телят не пас!" Мне сделалось до того весело, что я не совладал с собой, говорю ему: "Поздно, товарищ капитан, посылать меня к Макару, я и без того очутился там, где он не пасет своих телят..." Смотрю, капитан ухмыльнулся разок, другой и расхохотался, сел на подножку, протянул мне шикарные венгерские сигареты, какие курил разве только Хорти. Потом мы добрый час вытаскивали с этого чертова поля мой грузовичок, осторожненько тащили, минуя каждую кочку. Комроты все удивлялся, до чего ж я лихо проехался между смертями, не задел ни одну из них. Фортуна!
"Куда ты клонишь?" - подумал Синев.
- Это я к тому, товарищ начальник, что русские любят припугнуть. Но добрее нас, русских, нет на свете. Отходчивые мы. Согласны?
- Согласен.
- Но плохо, что мы отходчивые. Американцы минируют целые государства, а у нас солдаты строят детясли. Не надо бы нам выказывать свою доброту. Согласны?
- Не согласен.
Гущин замолчал, будто приглядываясь к свежему следу на ковыле: кто-то продолжал сокращать длинный путь от станции до стройки. Он решительно свернул с дороги на этот след, тайком покосился на пассажира: вот, мол, начальник, и сбросили со счета новую сотню метров.
Синев вернулся на площадку в полдень. Зашел в столовую, - ну совершенно негде приткнуться.
- А вас разыскивает управляющий, - увидев его, сказал Федор.
В кабинете Братчикова дым коромыслом. Все курят, а хозяин больше всех, чугунная пепельница доверху наполнена окурками. Тут были начальник строительного управления совнархоза Зареченцев, не знакомый Синеву работник обкома партии, Витковский и Захар Александрович.
- Помогай, ради бога! - обратился к нему Братчиков. - С утра атакуют с четырех сторон, не успеваю отбиваться! Одним словом, забирают транспорт на уборочную.
- Сколько?
- Порядка тридцати машин.
- Где тонко, там и рвется, - Синев окинул быстрым взглядом весь синклит.
- Считаю, что заново открывать дискуссию нет смысла, - сухо заметил товарищ из обкома.
- Вопрос решен, - поддержал его Витковский.
- Видал, как разговаривают с нашим братом! - Алексей Викторович живо повернулся к своему заместителю.
- По идее, надо подчиниться, раз обком требует... У вас с собой постановление бюро? - спросил Синев представителя области.
- Какое еще постановление? Я являюсь уполномоченным по Целинному району.
- Этого мало.
- Как вы сказали?
- Я сказал, что этого мало. Вы кто по должности?
- Заведующий сельскохозяйственным отделом.
- В обкоме есть строительный отдел, а в строительном отделе есть свой заведующий. Надеюсь, вы не лишаете нас права обратиться к нему?
- Вениамин Николаевич, я прошу вас навести порядок! - вскипел уполномоченный. - Вы, как ответственное лицо, как начальник управления совета народного хозяйства, должны распорядиться, чтобы немедленно были выделены тридцать кузовных машин. Иначе я сейчас же буду звонить первому секретарю!
- Василий, не задирайся, - вполголоса сказал брату Захар.
Витковский молча наблюдал всю эту сценку. Впрочем, Синев его не удивлял: он и в армии не отличался выдержкой.
- Мы обсудим, разберемся, товарищ Осинков, - отступал тем временем, прикрывая своего зама, Братчиков. - Постараемся найти выход из положения.
- Нет, я отказываюсь понимать ваши порядки! Кто же здесь управляющий? Синев или вы? Вы или Синев? Я доложу первому секретарю. Сегодня же, сейчас же!
Синев снял трубку, заказал разговор с обкомом.
- Зря волнуетесь, товарищ Оси́нков.
- Осинко́в.
- Простите, вечно путаю ударения. Сейчас нас соединят с первым секретарем, и все станет ясно.
- Я обойдусь без вашей помощи.
- Нам бы очень хотелось этого. Хлеб хлебом, но мы тоже не можем останавливать стройку. Верно? Верно. Скоро ударят ночные заморозки, а у нас три тысячи человек живут в палатках. Поймите, товарищ Оси́нков... виноват, Осинко́в.
- Не тратьте время.
- Верно, мы слишком долго убеждаем друг друга в том, в чем давным-давно убеждены.
Зазвонил телефон. В комнате установилась тишина.
- Пожалуйста, товарищ Осинков, соединяют с первым, - Синев подал трубку, но уполномоченный по Целинному району сердито отвернулся.
- Что?.. Никто не отвечает? Какая досада! Перенесите разговор на вечер. - Он отодвинул телефон и косо глянул, тая усмешку, на Осинкова.
- Считаю, Алексей Викторович, что вопрос остается открытым только до завтра, - сказал Осинков. - Завтра получите решение бюро райкома.
Братчиков утвердительно наклонил свою седую голову.
- Вы, кажется, оговорились, речь идет о решении бюро обкома, - сказал Синев.
- Раньше за подобный саботаж выгоняли из партии!
Синев вспыхнул, подошел к Осинкову и, чеканя каждое слово, сказал ему в лицо:
- Не удастся вам сделать меня беспартийным. Опоздали, дорогой товарищ.
- Посмотрим, посмотрим... - в замешательстве говорил тот, направляясь к двери.
Витковский и Захар тоже встали.
- Жаль, что не договорились мирно, - прощаясь с Синевым, сказал Витковский.
- По вашей вине.
- То есть?
- У вашей стороны не оказалось законных полномочий.
Захар покачал головой неодобрительно и вышел вслед за директором совхоза.
Строители остались одни. С минуту они молчали, остывая после этой перепалки. Алексей Викторович бесцельно перебирал служебные бумаги на столе. Зареченцев углубился в чертежи, а Синев мерным шагом ходил по кабинету. Наконец он остановился, спросил Зареченцева:
- Вениамин Николаевич, вы знаете этого Осинкова?
- Встречался иногда в президиуме какого-нибудь собрания.
- Хорошо, что его поздно стали выбирать в президиум, а то бы такой д е я т е л ь не одного упрятал туда, где Макар телят не пас, - он вспомнил шофера Гущина и улыбнулся.
- Да, мужик крутой.
- А отступил, когда дело дошло до первого секретаря, - сказал Братчиков.
- Не понимаю, почему вы-то готовы были отдать грузовики без боя? В такое время?
- Видите ли, Василий Александрович, - неохотно начал, протирая пенсне, Зареченцев, - возможно, придется законсервировать стройку до весны.
- Что, что?!
- До холодов остается месяц-полтора, а на площадке подготовлено к сдаче в эксплуатацию максимум четыре тысячи квадратных метров жилой площади. Примерно столько же находится в заделе. Мы не можем рисковать здоровьем людей. Кстати, чтобы сохранить кадры, временно переведем их на соседние стройки.
- Зачем же было огород городить? Это что, окончательное решение или только предположение?
- Это мнение некоторых товарищей из совнархоза.
- В том числе и ваше? Тогда мы с вами, Вениамин Николаевич, непримиримые враги.
- Хочу верить, что не на всю жизнь.
- Мнение некоторых товарищей! А вы посоветовались, к примеру, с теми товарищами, о здоровье которых так печетесь? Что они скажут, как вы думаете? В конце концов речь не только о консервации стройки. Это еще полбеды. Но в какое положение вы ставите людей? Молодых людей? Какое разочарование вызовет у них эта ваша консервация?.. Что же ты молчишь, Алексей?
- Мы уже здесь накричались до хрипоты. Вечером партийное собрание, надо поберечь голосовые связки.
- Партсобрание? Очень хорошо. А завтра надо собрать всех рабочих.
- Не следует устраивать митингов, - недовольно поморщился Зареченцев.
- Вениамин Николаевич, я уважаю вас как опытного специалиста...
- Весьма признателен вам.
- Но без горячих слов не обойдется. Стройка - это не только проекты, техника, материалы. Значительная часть жизни каждого из нас накрепко связана теперь с этой стройкой. И уж разрешите нам помитинговать. Если с нами не согласятся в совнархозе, пойдем в обком, не согласятся в обкоме - тогда в ЦК. Строителям нечего терять, кроме своих палаток! Так, что ли, Алексей?
- Гм...
- Наступление, как говорил еще Клаузевиц, сильная форма обороны.
- Послушайте, товарищи, положение весьма, весьма сложное, - Зареченцев свернул в трубочку план микрорайона и подошел к окну. - Нас подвели железнодорожники. Мы надеялись, что они откроют рабочее движение по новой ветке в июле, максимум в августе. Однако первый поезд прибудет на площадку, видимо, не раньше октябрьских праздников. Наличный автопарк не сможет обеспечить подвоз материалов, необходимых для достройки начатого жилья. Мы вступим в зиму абсолютно неподготовленными... - Он говорил тихо, не спеша, по памяти называя цифры.
Братчиков слушал внимательно, раздумывая, Синев слушал по обязанности, ему не терпелось прервать Зареченцева на полуслове.
- Простите меня за солдатскую прямолинейность, но мне кажется, что вам не удалось защитить эту диссертацию на тему "Новейшие методы консервации ударных строек!"
Братчиков предостерегающе поднял руку, но Синев и без того почувствовал себя неловко (что-то он со всеми задирается, как мальчишка!).
- Я, в свою очередь, должен признаться, что ваша горячность доставляет мне истинное удовольствие, - сказал Зареченцев. - Я рад, что недавний артиллерист столь быстро принял строительную веру.
Синев промолчал. Взглянув на часы, он вспомнил, что не обедал, и поспешил в столовую, пока ее не закрыли.
Навстречу ему шли молодые люди, направляясь на свои объекты. Многие были одеты по-военному: защитные гимнастерки с темными следами от погон, лихо заломленные пилотки. Эти молодцы не успели еще отвыкнуть и от строевого шага.
"Трудненько придется Вениамину Николаевичу Зареченцеву отстаивать мнение н е к о т о р ы х товарищей", - весело подумал он, с удовольствием отвечая на приветствия браво козыряющих парней.
Действительно, на закрытом партсобрании Зареченцев выступал дважды. Первую речь он посвятил обстоятельному обзору состояния стройки. Он говорил долго, то и дело снимая пенсне и надевая роговые очки, когда обращался к документам. В конце прозрачно намекнул, что работы, возможно, придется прекратить до будущей весны. Поднялся шум, все требовали слова. Лишь двое инженеров из управления треста поддержали начальника строительного управления совнархоза. Здесь бы ему и сделать для себя единственно верный вывод: присоединиться к большинству. Но он выступил вторично, стал расписывать суровый характер степной зимы с ее черными метелями, крепчайшими морозами, буйными ветрами. И как это Зареченцев допустил такой просчет, словно позабыв, что перед ним не просто вербованные люди. Туго, туго пришлось Вениамину Николаевичу. Один не в меру разгорячившийся оратор обвинил его чуть ли не в злом умысле.
Председательствовал Федор Герасимов. Заключая прения, он сказал:
- Моя бригада не уйдет из палаток до тех пор, пока не переселятся в капитальные дома все семейные.
- И моя тоже!.. И моя!.. - послышалось со всех сторон.
Зареченцев низко склонил голову, сделав вид, что что-то пишет, хотя по привычке рисовал чертиков.
Синев возвращался с собрания вместе с Алексеем Викторовичем. Брезентовый городок уже спал, громкоговорители были выключены. Только там, в степи, виднелись белые огни автомобилей и далекие созвездия комбайновых агрегатов. Возбужденно переговариваясь, коммунисты расходились по своим палаткам.
- А Витковский тоже, наверное, обиделся, - сказал Братчиков, остановившись, чтобы прикурить.
- Ничего, пообвыкнет.
- Нелегко твоему братцу в одной упряжке с ним. Генерал и старшина! А впрочем, у хорошего старшины и генерал хорош.
- Постарел мой брат Захар, стал дипломатом. Все одергивал меня, когда я примерялся силами с этим Осинковым.
- Всю жизнь на хлебозаготовках, постареешь...
Они поговорили еще минут десять, не торопясь докуривая сигареты, и расстались, кивнув друг другу на прощание.
Утро выдалось хмурым. Дул пронизывающий северный ветер. Природа словно испытывала строителей, которые вчера, на партийном собрании, заявили вгорячах, что готовы, если надо, жить в палатках до ползимы.
Но к обеду снова выглянуло солнце, разогрело степь: август, конечно, пошутил, он любит припугнуть свежим утренником.
Ранняя осень просигналила и остановилась - лето не уступило ей дороги, сплошь забитой хлебными обозами.
9
Удивительно скоро приживаются люди в новых местах. Сегодня Федор записал в свой дневник:
"Кажется, совсем недавно у нас здесь было настоящее царство "первобытного коммунизма", как говорил Алексей Викторович Братчиков. А теперь все пришло в норму. Впечатление такое, что люди, впервые встретившиеся этой весной, знают друг друга с детства. Наверное, ничто так не объединяет людей, как труд. Есть в нем даже что-то и интимное, посильнее иной любви".
Да, время требовало от Федора самозабвения (время всегда готово прийти на помощь тому, кто терпелив). Закончив поликлинику-больницу, его бригада взялась за школу.