3
Лихо развернув машину, водитель подкатил прямо к главным воротам и затормозил. Зомберг встал и трижды звучно хлопнул в ладоши. Наступила тишина.
- Не расходиться. Сейчас выясним, где будет взвешивание. После взвешивания найдем укромный уголок и отдохнем пару часов. Кульга, - поманил рукой Зомберг тяжеловеса, - пойдемте со мной.
Боксеры стали выглядывать в открытые окна. Народ уходил из парка. Ни улыбок, ни смеха, ни песен.
- Дождя вроде не ожидается, - сказал Чернов, оглядывая ясное небо. - Сводку сам утром слушал…
- Денек на загляденье! Такие не густо выпадают, - добавил Костя. - Только загорать на солнышке да купаться.
- Может, случилось что? - сказал Ашот Васказян. - Может, какой-нибудь балшой человек… Как тогда Серго Орджоникидзе или писатель Горький, а?
- Не каркай, - отрезал Костя. - На душе у тебя перед боем кошки скребут.
- Мы тебе похороны устроим потом, после матча, если проиграешь, - улыбнулся Чернов и расстегнул ремешок на баяне. - А сейчас, Ашот, пой! Твою любимую, про ветер.
Васказян, выждав минуту, приятным тенором запел:
А ну-ка песню нам пропой,
Веселый ветер, веселый ветер…
Спортсмены дружно подхватили:
Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет, тот всегда найдет!
Дверь автобуса открылась - и Кульга, странно озабоченный и хмурый, не входя внутрь, приказал:
- Сворачивай концерт! Выходи!
Песня оборвалась на полуслове. Боксеры повскакивали, посыпались вопросы:
- Морячка притоптали?
- Где взвешивание? Здесь, в конторе, или на эстраде?
Кульга хмуро смотрел перед собой, как будто бы в первый раз видел армейский автобус, боксеров, потом, махнув рукой, быстро зашагал к воротам. Спортсмены недоуменно переглянулись и гурьбой пошли за Григорием.
У входа в парк на большом фанерном щите висела афиша, красочно выполненная художником. Еще издали бросались в глаза смугло-коричневые фигуры боксеров и короткое слово - "Бокс". Под ним, четким шрифтом: "Встреча сборной команды Краснознаменного Балтийского флота со сборной Ленинградского военного округа". Дальше несколько фамилий участников и их титулы.
Миклашевский, проходя мимо, скользнул взглядом по афише, встретил свою фамилию, и как-то стало теплее на душе. Он не был тщеславным, но известность имеет притягательную силу, и наверняка мало отыщется людей, которые останутся равнодушными к ней.
Контролерши, пожилые женщины, не спрашивая билетов, посторонились, пропуская военных. Одна из них, с печальными глазами, грустно вздохнула:
- Сыночки, проходите… Проходите…
Кульга шел, не оглядываясь. Боксеры старались не отставать от него. Беспокойство командира невольно передавалось им, хотя никто из спортсменов даже не догадывался о том, что произошло.
Тяжеловес повернул от ворот налево и направился к легкому летнему строению из дерева и стекла, ярко раскрашенному, над входом которого красовалась вывеска: "Ресторан".
Ресторан оказался почти пустым, хотя обычно в воскресный день в нем трудно найти местечко. Одинокие посетители молча пили и ели, быстро расплачивались и уходили.
- Сдвигай столы, - приказал Кульга.
Боксеры забеспокоились, каждый стал прикидывать сколько и чего сможет съесть.
- Мне сметаны полстакана, - Васказян показал пальцами.
- Я ничего есть не буду, пока не встану на весы, - категорично заявил Чернов. - У меня вес!.. Норма!..
- Я тоже не могу, - решительно сказал Костя и, сверкая глазами, уставился на тяжеловеса. - Зачем привел нас, Гриша? Смеешься, что ли?
- Заткнись! - грубо оборвал его Кульга и жестом показал на стулья. - Рассаживайтесь!
Подошла официантка, полногрудая и рослая, с белым передничком.
- Меню смотрели?
- Пиво есть? - спросил Кульга.
- Есть, свеженькое.
- Каждому по кружке и по сто граммов. Ну и какую-нибудь закуску.
Официантка понимающе кивнула и удалилась.
- Тяж, ты обалдел! - Чернов вскочил. - Перед боем пить водку?!
Миклашевский смутно догадывался, что свершилось что-то тяжелое и непоправимое, что боксерский матч, возможно, и не состоится. Смутное беспокойство охватило его. Игорь хмуро и зло посмотрел на Чернова, и тот сразу прикусил язык.
Официантка принесла наполненные пивом кружки, стопки, графин с водкой и гору закуски.
- Сдвинем кружки, ребята. На счастье, на удачу!.. Может быть, никогда больше не придется вот так, всем вместе, - глухо произнес Кульга, - час назад, в двенадцать, выступал по радио Молотов…
За столом стало тихо. От удивления и неожиданности лица боксеров вытянулись. Слышно было, как чуть поскрипывает венский стул под грузной фигурой тяжеловеса.
- Фашисты бомбили Киев, Ригу, Севастополь, Каунас, Львов… В четыре часа утра началось. По всей западной границе, от Балтики до Черного моря…
Игорь хмурил брови. Не верилось, что такое могло случиться. Как же так? Вроде коварного удара, нанесенного не по правилам, ниже пояса. Еще вечером в газетах, кажется, писали о дружбе, о пакте ненападения…
Костя Игнатов резко отодвинул кружку, пиво хлестнуло через край и расплылось бурым пятном на скатерти. Он оперся руками о стол и, приподнимаясь, таращил глаза на старшину:
- Тяж, это же… война?!
- Да, Цыган, - сказал Кульга. - Война.
В ресторан пришел тренер. Анатолий Генрихович как-то сразу осунулся, постарел, усилием воли он старался сохранить на лице обычное спокойствие.
- Матч отменяется. У моряков в Кронштадте полная боевая… Нам тоже приказано возвращаться по своим частям.
Миклашевский положил на стол тяжелые кулаки, сжал до хруста. Война его не пугала. Он уже знал, что такое война. Был под обстрелом, имел ранение, правда, очень легкое, под Выборгом почти полтора года назад. Перед глазами вдруг встали печальные лица Елизаветы, Андрюшки… Все прочие мысли как-то сами собой отодвинулись, расступились. "Когда же теперь увижу Лизавету? Андрюшку? Да и встретимся ли?" Голос Кульги возвратил его к действительности.
- За нашу победу!
Звонко чокнулись. Выпили. Говорили шумно, громко. Зомберг вынул карманные часы, открыл крышку, изучающе смотрел на циферблат, словно стрелки могли ему подсказать что-то важное и главное, потом встал:
- Пора.
Они торопливо покинули ресторан. Выйдя из ворот парка, каждый невольно оглянулся, как бы прощаясь, грустно скользнул взглядом по красочной афише, на которой были изображены боксеры в ближнем бою.
Перед автобусом Кульга вдруг повернулся и поспешил к воротам. Подойдя к фанерному щиту, он вынул перочинный ножик и осторожно снял афишу.
- Товарищ военный, что вы делаете? - крикнула контролерша. - Нельзя брать!
- На память, - ответил Григорий, сворачивая плотный грубый лист бумаги. - Теперь это уже история.
Глава третья
1
Добравшись до Луги, Игорь Миклашевский на привокзальной площади встретил попутную машину из авиачасти. В кузове уже расположились несколько красноармейцев, механик и двое летчиков. Миклашевского узнали, к нему потянулись руки:
- Давай, боксер, скорее!
Игорь подал свой чемодан и забрался в кузов. Круглолицый с пушистыми бровями механик ладонью постучал по кабине:
- Трогай!
В кузове лежали два больших ящика и мешки. Миклашевский устроился на плотном брезентовом мешке рядом с летчиком. Игорь обратил внимание на шрам возле левого глаза и орден Красной Звезды на груди. Полуторка помчалась по брусчатой мостовой, мимо прокопченных корпусов тигельного завода, из труб которого в небо шел густой черный дым. Летчик, доставая папиросу из деревянного портсигара, предложил Миклашевскому:
- Закуривай, лейтенант.
- Спасибо, не курю, - ответил Игорь. - Берегу легкие.
- Предрассудки, - сказал летчик, чиркая зажигалкой. - Никто толком не знает, что полезно, а что вредно. - Он раскурил папиросу. - И мы не знаем, что ждет нас впереди, даже на один день вперед не знаем. Представляешь, позавчера меня провожали в отпуск, гуляли в ресторане на станции, а я только и успел добраться до Ленинграда, как началось… Ну, кинулся к военному коменданту, отметил документы - и назад.
Игорь слушал летчика со шрамом под левым глазом и невольно соглашался с ним, и еще думал о том, что Лизавета теперь к нему не приедет, ее просто не отпустят с работы. Думал он спокойно и рассудительно, как будто смотрел на свою военную жизнь со стороны. Волнения и переживания поутихли, приглохли, хотя все же было чертовски обидно, что война спутала все планы. А так хотелось выступить на чемпионате страны, на личном первенстве! Впрочем, слово "хотелось" он мысленно произносил лишь в прошедшем времени. Бокс тоже отодвинулся куда-то назад, в голубую дымку, в близкие довоенные дни, за ту невидимую резкую черту, которая властно перечеркнула, провела границу в жизни страны, в его жизни, четко отделив прошлое от настоящего, тревожного и неясного. Миклашевский расстегнул ворот гимнастерки, встречный ветерок трепал его волосы, освежал лицо…
А день выдался солнечный, по-летнему теплый. Позади оставались деревянные дома Луги. Машина свернула с большака на проселочную дорогу, которая легла потертым желтым армейским ремнем на ржаное иоле и уходила в жидкий березняк, а за ним проглядывались огромные высокие ели.
Миклашевский, прижимая коленкой подпрыгивающий чемодан, держался правой рукой за борт кузова. Грузовик трясся и подпрыгивал на ухабах, колдобинах разбитой пыльной дороги, натужно гудел мотором.
- Ночью той мы дежурство несли, - видимо, не впервой рассказывал механик с пушистыми бровями о налете фашистов. - В землянке сидели, значит, мы, механики, летчики дежурного звена, и на нарах спал политрук. Мы болтали о том о сем. И тут вдруг слышим на рассвете отдаленный гул моторов. Летят, значит. Но кто летит, мы еще не знаем. А гул идет натужный, тяжелый. Мы, механики, народ дотошный, привыкли по звуку мотора многое определять. Нам, значит, сразу и понятно, что ненашенские самолеты, что не один и не эскадрилья - поболее. Пожимаем плечами в недоумении. А тут телефон захрипел. Звонят из штаба дивизии. Лейтенант Свешников схватил трубку. Слышимость была плохая. Он все переспрашивал. Политрук проснулся, не понимая, что происходит, не разобравшись, значит, возбужденно и радостно закричал: "МиГи прилетели! МиГи, понимаешь! Потому и звонят нам". А лейтенант Свешников все старался понять, что говорят из штаба, наконец вник и повесил трубку. А самолеты уже почти над самым аэродромом. Свешников, полураздетый, в нижней рубахе, хватает оружие свое и кричит: "Боевая тревога! Включай сирену!" Политрук хотел было возражать, но Свешников потянул его к выходу, показывая на блеклое небо: "Там не МиГи! Понятно?"
Миклашевский, подавшись вперед, ловил каждое слово механика. Ему, как и другим, хотелось поподробнее узнать о начале войны, о первом боевом крещении, о налете. Он жил уже командирскими заботами, мысленно перенесся к своим прожектористам. Все личное как-то само собой отошло на задний план.
- Сообщение о налете, значит, пришло к нам вместе с самим налетом. Как сейчас помню, мельком взглянул на циферблат ходиков в землянке, стрелки показывали три часа сорок одну минуту, - продолжал механик, заново переживая события. - Мы все, техники и мотористы, кинулись к своим истребителям, летчики бежали за нами, а на головы уже летели с воем бомбы. Летчики наши молодцы, прямо со взлета дежурное звено повело бой…
- А фашистов поймали прожектора? - жадно вставил вопрос Миклашевский.
- Насчет прожекторов, лейтенант, убей меня, что-то не помню. Может, и были они, только же стоят белые ночи, светло и так, как днем! А вот зенитки наши лупили здорово. Разрывы белыми облачками вспыхивали на небе, видно даже было очень хорошо. Только все недолет да мимо. И пулеметы застрочили, бойцы из винтовок палили, командиры из пистолетов. Я тоже, когда звено ушло в небо, схватил винтовку. Две обоймы разрядил!
- Сбили хоть одного? - допытывался летчик со шрамом возле глаза.
- Я-то? - переспросил механик. - Думаю, что попал, а вот сбить не сбил.
- Да не ты - истребители. Они же бой вели?
- Тоже не сбили.
- Ни одного? - не унимался летчик.
- Нет, ни одного.
- А наших?
- Три штуки.
- В воздухе?
- Наши как львы дрались! Разбомбили несколько наших самолетов и на земле. Шарахнули по ним с первого захода. И еще Свешникова ранили. Он первым взлетел и сразу бой принял.
- Сильно ранили?
- Две раны получил. Одну в ногу, другую в правое плечо. В плечо угодили осколком, а ногу пробило пулей. Крови полон сапог был, когда стянули. Но кость не задело, это главное! Заживет. И самолет его, как решето, особенно плоскости. Весь день потом дырки латали.
- Жаль Свешникова, хороший летчик. А еще кому досталось?
- Троих оглушило, контузию получили, а восемь человек ранило легко. Но, представь, никого не убило. Никого! Только шуму наделали много. Не такие уж, видно, они вояки сильные…
- С выводами спешить не надо, - вставил второй летчик, молча слушавший рассказ механика. - Тут дело серьезное, фашисты почти всю Европу подмяли.
2
Миклашевскому хотелось дослушать рассказ механика, узнать еще больше подробностей о налете фашистов, но полуторка подкатила к развилке дорог и ему надо было слезать. Налево, по просеке, дорога вела к аэродрому, а направо - к прожекторной точке.
- Постучи, друг, пусть притормозит немного, - попросил рассказчика Игорь.
Механик энергично застучал ладонью по кабине. Едва грузовик остановился, Миклашевский спрыгнул на землю.
- Счастливых полетов, ребята!
- Удачной службы, лейтенант!
Машина ушла. Игорь свернул в лес на вытоптанную солдатскими сапогами тропу. По этой тропе Миклашевский ходил не раз, когда возвращался из города и добирался до развилки на попутном транспорте.
Он шел скорым шагом и продолжал думать о воздушном налете, про который только что услышал от механика, не замечая вокруг себя ни удивительной теплой тишины лета, ни величественного и умиротворенного спокойствия старого леса. Сладко пахло грибами, терпким настоем хвои, сосновой смолой, со стороны лощины доносился влажный запах болотных трав.
Все чаще стали попадаться светлые стволы сосен, меж ними замелькали беленькие тела тонких берез. Тропа изогнулась и спустилась в низину, где густо росли кусты орешника и черемухи. Миклашевский сделал несколько шагов в сторону и возле серого валуна, покрытого зеленым мхом, увидел родник. Вода весело выбивалась из-под земли, образуя маленькое живое блюдце, оно чуть заметно колыхалось, дышало. От родника брал начало своей жизни тихий ручеек.
Игорь поставил чемодан на камень, опустился на колено. Раньше Миклашевский всегда задерживался на несколько минут у лесного зеркала, смотрел на свое отражение, разговаривал с родником, а по сути дела сам с собой, шутливым тоном, когда было хорошее настроение, а при плохом просто сидел и смотрел, как рождалась жизнь тихого ручья, и думал о своих делах. Когда же бывало грустно и щемящее чувство захватывало лейтенанта тоской по дому, по жене, по сыну, Игорь тоже приходил к роднику.
Но сегодня Миклашевскому было некогда, он спешил. Напившись воды, Игорь подхватил чемодан и зашагал дальше, на свою прожекторную точку. Добравшись наконец до расположения батареи, Миклашевский пошел искать взводного.
Лейтенант Харченко сидел под сосной на разостланной шинели и что-то сосредоточенно высчитывал, записывая карандашом в школьную тетрадку. Ворот гимнастерки у него был расстегнут, проглядывал потерявший свежесть подворотничок. На смуглом, наспех выбритом лице хмурились выгоревшие, посветлевшие брови, отчего нос заострился и стал еще длиннее. Взводный рассеянно слушал доклад лейтенанта и, едва тот кончил, спросил:
- Ты в математике силен?
- Не очень, - Миклашевский пожал плечами. - В школе были четверки за контрольные работы, но десятый, сам знаешь, кончил давно…
- Все равно садись, вдвоем кумекать будем.
- Может, сначала к своему расчету сбегаю?
- У тебя там полный порядок, а вот у соседей, в артбатарее, сплошная беда, - и Харченко рассказал, что во время налета немцы применили бомбометание с пикирования.
- Правила стрельбы лучше отработать надо, - твердо произнес Миклашевский.
- Беда не только в правилах… Техника наша, понимаешь… - в голосе взводного прозвучали раздражение и злость.
Миклашевский удивленно посмотрел на лейтенанта, который еще неделю назад был строгим и ярым поклонником всех правил и наставлений, требовал зубрить наизусть параграфы и пункты от точки до точки. Сам он слыл ходячим справочником. "Как это называется?" - задавал вопрос Харченко и без запинки отвечал: "Вышеизложенная прицельная планка…" И вдруг - такая разительная перемена!
- Я чего-то не пойму! - удивился Миклашевский.
- Поймешь… Все поймешь, дорогой!..
Миклашевский вспомнил слова механика: "Зенитки наши лупили, это видел. Разрывы белыми облачками вспыхивали… Только все недолет да мимо…" Тогда он не придал особого значения сказанному, думал, это зенитчики просто волновались - не так-то легко сразу бить по настоящим целям. А выходит, тут совсем иная причина. Посолиднее да повесомее, нежели простое совпадение.
Харченко показал листы тетради, исписанные формулами и выкладками.
- Все можно упростить, оказывается. Вот скорость самолетов, мы их знаем… Угол пикирования видишь?.. А дальше подключаем прибор управления артогнем. Команды синхронно передаются на орудие. Вникаешь? - Харченко говорил так, словно идея нового способа стрельбы принадлежала именно ему.
- Здорово ты придумал!
- Не я придумал, - сказал Харченко. - Капитан Антоненков. Он предложил его и вместе со штабными командирами разработал новый способ. Я только по их заданию одну сетку считаю. Каждому командиру поручение дали, время же не терпит. Одни маскировкой позиции занимаются, другие расчеты выводят.
Миклашевский вынул из нагрудного кармана карандаш, снял наконечник. Он хотел было сказать, что возьмется для полной уверенности, пересчитать части сетки, сделанной Харченко, но слова так и застыли на кончике языка. Пронзительно взвыла сирена - воздушная тревога!
Игорь раздраженно посмотрел на лейтенанта, который задержал его, не дал возможности встретиться с подчиненными. Как же ему сейчас принимать на себя командование боем, когда, по сути дела, не знает обстановки? Харченко сунул в карман тетрадь. Миклашевский вскочил:
- Я к своим!