Пономарев, прошлепав босыми ногами по полу, шарил рукой по стене - искал выключатель. Щелчок, другой - лампочка не зажглась. Это еще больше усилило наше недоумение.
Я взглянул на часы. Светящиеся стрелки показывали ровно четыре.
В коридоре громко хлопнула дверь, кто-то пробежал, тяжело стуча каблуками. А в следующий момент раздался такой топот, будто там, за стеной, загрохотала на булыжной дороге громоздкая колымага.
Миг - и все стихло. Гостиница опустела быстрее, чем вчера утром. Было похоже, что все, кто живет здесь, толпой ринулись на пожар. Разом замолчав, мы направились следом.
В лицо картечью впивались ледяные иглы. Ветер был таким упругим, что на него, казалось, можно лечь. Поеживаясь от холода, мы торопливо зашагали по взбудораженному военному городку.
Идти пришлось в кромешной тьме. В гарнизоне, точно перед воздушным налетом, строго соблюдалась светомаскировка. А может, и в самом деле ожидался воздушный налет?
Впотьмах, да еще против сильного ветра, не разбежишься. И мы шли, как в разведку, готовые к любой неожиданности.
* * *
Тревога - это война.
Еще не гудят самолеты, еще не гремят пушки, еще не рвутся снаряды и бомбы, но как только взвыла сирена, ты уже взвинчен, ты весь в каком-то почти лихорадочном состоянии.
Ночь. Тишина.
Где-то спокойно спят мирные города и деревни.
Где-то сладко спят ребятишки.
Где-то над колыбелью нежно улыбается счастливая мать.
А им уже, может быть, грозит беда.
Кто же, если не ты, первым встанет на пути внезапной опасности! Ты - военный, и в этом твой долг.
А неожиданный сигнал общего оповещения еще сильнее обостряет чувство ответственности. Разве угадаешь, зачем среди ночи приводится в боевую готовность весь гарнизон? Об этом знает лишь командир. Впрочем, иногда поначалу не знает даже он.
Тогда нервы у всех напряжены до предела, и обстановка в военном городке напоминает фронтовую. Разница только в том, что с неба еще не падают бомбы. Но кто знает, не посыплются ли они через минуту!
Вчера к нашей границе шла целая группа чужих бомбовозов. Они летели над безжизненными арктическими льдами вовсе не для того, чтобы их экипажи могли полюбоваться белым безмолвием. На борту этих многомоторных чудищ - ядерная смерть. Потому и была объявлена в Крымде тревога.
Сегодня, по-видимому, причина та же, если не серьезнее. Погода совсем не та, чтобы выводить людей на аэродром для обычной тренировки.
Ветер буквально валил с ног. Сверху неслось невесть что - не то снег с дождем, не то крупный, тающий на лету град. Злое завывание пурги временами перерастало в неистовый гул, и тогда казалось, что где-то в темноте рушатся стены домов, слышатся чьи-то протяжные стоны и причитания. Не холод, а эти заунывные звуки леденили душу.
Возле ворот контрольно-пропускного пункта нас встретил майор Филатов. Стараясь предстать перед ним бодрыми и ко всему готовыми, мы дружно поприветствовали его, а он, как нам показалось, взволнованно сказал:
- Тревога, товарищи летчики, объявлена атомная.
Земля качнулась у меня под ногами. Ну и ветрище, черт бы его побрал! Того и гляди опрокинет.
А где-то сейчас штиль, тишина, над головою - спокойное звездное небо. На тысячи километров простирается циклон, однако и его стихийное буйство ограничено своими пределами. Только уж лучше бы на всей планете и климат, и синоптическая обстановка были одинаковыми. Ведь оттуда, где тишь да гладь, в любой момент могут подняться в воздух носители термоядерных бомб. А для нашей авиации ненастье - капкан. Тут не то что взлететь - со стоянок не вырулить. Одна надежда на зенитные ракеты, которые стали недавно поступать на вооружение. Но их, может быть, еще не так и много. Слышать о них мы слышали, читать - читали, а видеть пока не видели.
- Простите, товарищ майор, я не понял, - растерянно произнес Шатохин. - Какая, вы сказали, тревога? Атомная?
- Самодеятельная, - недовольно отозвался Филатов. Он, вероятно, иронизировал. А может, имел в виду то, что такую тревогу объявили здесь, в Крымде, как говорится, в самодеятельном порядке, без установки свыше. И вообще, если командир обращается сразу ко всем, будь добр, слушай. Не станет же он повторяться для каждого в отдельности. И перебивать его не положено.
Как бы там ни было, мы невольно подтянулись, притихли. До сих пор в училище, да и в войсках, тревоги именовались учебными или боевыми, и вдруг - атомная.
Что ж, всему свое время. Если возникла угроза атомного нападения, то нужны и соответствующие тренировки для его отражения, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох. И если такую тренировку Филатов решил провести по собственной инициативе, то он, безусловно, прав. Рано или поздно об этом подумать надо. Только вернее было бы назвать тревогу не атомной, а противоатомной. Ну, да не в названии дело.
- Женихи, - майор то ли насмешливо хмыкнул, то ли шмыгнул простуженным носом, - ох, женихи! Шинелки на них, сапожки, ремешки. Нет, друзья, при такой завирухе вы в своей одежонке много не навоюете. - Он замолчал, что-то прикидывая, и уже более строгим тоном добавил: - Не смешите народ. На аэродроме вам в портупеях делать нечего. Ступайте в бомбоубежище. А после отбоя - на склад. Я позвоню, чтобы меховое обмундирование выписали. Получите - тогда и встретимся. Понятно?
Что же тут непонятного? Сам все решил, да еще и спрашивает!
- Значит, договорились. Видите тропу? Вот прямехонько по ней и топайте.
Заряды града, как пулеметные очереди, барабанили по воротам контрольно-пропускного пункта. Ветер зло трепал полы наших шинелей, задувал в рукава, пробирался за воротник. Втягивая головы в плечи, мы уныло побрели по еле различимой в темноте скользкой тропинке.
- Проклятая погода! - спотыкаясь, чертыхался Пономарев, и я его понимал. Тревога есть тревога, в такие минуты надо быть в строю, чувствовать руками оружие, а вместо этого нас культурненько сплавили в какое-то укромное местечко. И неизвестно, как долго придется там отсиживаться - час, два или больше.
Бомбоубежище оказалось обыкновенной землянкой. Она сохранилась здесь, по всей видимости, еще с военных лет. Продолговатое, врезанное в склон сопки помещение с глухими стенами было довольно-таки просторным. В двух шагах от прочной дубовой двери, упираясь круглой трубой в мрачный бревенчатый потолок, топилась железная печка. Впрочем, если называть вещи своими именами, это была не печка, а большая, поставленная на попа ребристая бочка. Возле нее в тусклом свете сиротливо свисающей с потолка электролампочки сидело несколько солдат. При нашем появлении они встали, и один из них вскинул руку к ушанке:
- Старший группы ефрейтор Калюжный…
- Вольно, вольно, - усмехнулся Пономарев, давая понять, что мы не столь уж строгое начальство, перед которым нужно тянуться. А осмотревшись, он с удовлетворением отметил: - О, русским духом пахнет. Зимовать можно.
- Вполне, - непринужденно ответил уже знакомый нам ефрейтор Калюжный. Мы вчера помогали ему обслуживать самолет.
Приятно пахло горьковатым дымком, нагретым железом и сырым деревом. Мы сняли шапки, присели.
Землянка была не просто укрытием, она служила еще и классом. Справа и слева, образуя узкий проход, стояли прочные дощатые столы и скамейки. На бревенчатых стенах висело множество авиационных схем, диаграмм и графиков. Среди них наше внимание привлек длинный ряд одинаковых, по линейке вывешенных рисунков. Это были силуэты неизвестных нам самолетов. Над всеми - броская, почти плакатная надпись: "Твой вероятный воздушный противник". Под каждым - название, летно-тактические характеристики и другие весьма любопытные сведения.
Некоторые обозначения, особенно буквенные в сочетании с цифровыми, мы, хотя и понаслышке, знали. Однако большинство наименований - новые. При этом многие были прямо-таки кричащими. Они как бы стремились ошеломить, запугать, грозили гибелью.
"Корсар…"
"Пантера…"
"Барракуда…"
"Вампир…"
Зубарев неожиданно сказал:
- Добрый все-таки наш русский народ.
- Ты чего? - удивленно посмотрел на него Шатохин.
- Да вот, гляжу, придумают же, а? У нас даже во время войны оружие душевно, ласково называли. Помните, истребитель был - "чайка!" Знаменитый гвардейский миномет - "катюша". А тут черт знает что.
- Ты, пожалуй, верно подметил, - согласился Лева. - Это же… Это как у фашистов. У тех танк был "пантера", у этих - самолет. Кровожадный хищник, стало быть. А "корсар" - это морской разбойник, пират. Без всякой аллегории назначение подчеркивается.
- Не зря их так и зовут - воздушными пиратами, - подал голос ефрейтор Калюжный.
- Ну, зовут-то их так по другой причине - за пиратские повадки, - счел нужным уточнить Пономарев. Подойдя к одному из рисунков, он прочел пояснительный текст под ним и позвал нас: - Вот, пожалуйста, здесь все сказано…
"Этот тяжелый бомбардировщик на 21 километр вторгся в наше мирное небо южнее Либавы. Советские военные летчики, поднявшиеся в воздух, решительно потребовали, чтобы нарушитель следовал за ними для посадки. Однако чужой экипаж в ответ на это законное требование открыл огонь. Наши истребители вынуждены были применить свое бортовое оружие. Самолет со снижением ушел в сторону моря".
На стене землянки висели силуэты иностранных самолетов самых различных типов. Тут были толстобрюхие бомбардировщики, и длиннокрылые разведчики, и ощетинившиеся пушками штурмовики, и самые скоростные истребители, и даже неуклюжие тихоходные транспортники. Черные, зловеще нацеленные, они были враждебны всему живому, и каждый из них неоднократно рыскал возле советских границ. А если иного из этих бронированных гадов своевременно не отпугивали, то он норовил прокрасться в наше воздушное пространство.
Казалось бы, при чем тут вот этот, по виду неповоротливый, пузатый ковчег? И скоростенка у него черепашья, и маневренность как у грузовой баржи. А с его борта над Молдавией были сброшены два парашютиста, прошедшие в шпионской школе специальную подготовку для диверсий. Когда диверсантов задержали, у них обнаружили фальшивые документы, крупные суммы денег и даже яд.
Рядом с силуэтом тупорылого транспортника находилось изображение настоящего страшилища. Название, не в пример иным, божественное: "Нептун". Бог морей, черт побери! Только дела, судя по сопроводительному тексту, далеко не божьи.
"Двухмоторный бомбардировщик типа "Нептун" грубо нарушил государственную границу СССР в районе мыса Островной. Поднявшись навстречу, наши истребители предъявили ему требование приземлиться. Зарвавшиеся летчики-шпионы открыли огонь и получили ответный удар. "Нептун" удалился в сторону моря".
Заключительная строка явно что-то не досказывала и, как ни странно, именно поэтому вызывала улыбку. Куда же еще удаляться богу морей после хорошей вздрючки, если не в свое подводное царство?
Туда ему и дорога! Чтобы другим неповадно было.
- Так это же все взято из газет! - воскликнул вдруг Шатохин. - Дословно.
- Дошло, - усмехнулся Пономарев. - А ты думал с потолка, что ли?
- Не язви, - рассердился Лева. - Как будто ты все эти сообщения помнишь.
- Ты о содержании?
- Нет, о количестве. Вон их сколько! - Лева повел рукой в сторону рисунков с подтекстовками. - В газете появится одно и через месяц-другой забудется. А когда вот так читаешь, подряд, - не по себе становится. Это же не отдельные провокации, это - система. Что, разве не так? Прямо-таки необъявленная воздушная война.
- Холодная война, - напомнил Валентин.
- Ничего себе - холодная! С пушечным огнем.
- Ладно, не каркай, - перебил Пономарев и повернулся к сидящим возле печки солдатам: - Подкормите-ка, хлопцы, ваш реактор. А то, гляжу, он у вас совсем заглохнет.
- Это можно, это - пожалуйста, - откликнулся Калюжный. И вчера возле самолета, и сейчас он держался спокойно, без малейшей робости. Посмотришь на него - сразу видно: расторопен, находчив, смышлен. Пружинисто поднявшись со скамейки, он тотчас вышел, а минуту спустя вернулся с охапкой дров, осторожно ссыпал их наземь и, выбирая поленья посуше, начал подбрасывать в топку.
Весело загудело пламя. Железная бочка из черной стала на глазах превращаться в малиновую.
- Закурим? - Пономарев извлек из кармана пачку модных по тому времени папирос "Звездочка", протянул солдатам: - Угощайтесь.
- Спасибо. Попробуйте взаимно и наших.
- А у вас что?
- Сигареты "термоядерные".
- О, это какие-то новые. Давайте.
Зубарев был некурящим. Окинув нас снисходительным взглядом, он отвернулся. Дескать, охота вам гробить свое здоровье - дело ваше, а меня увольте.
Зато мы дружно сделали по хорошей затяжке. И тут же разом, словно по команде, качнулись от судорожного кашля. У меня перехватило дыхание. Как ободранное наждаком, саднило горло. У Левы от натуги побагровело лицо, с ресниц на пухлые щеки поползли слезы. Валентин вымученно улыбался. Ему не хотелось выглядеть слабаком.
Солдаты, смеясь, деликатно отводили глаза.
- Охо-хо! - сдерживая перханье, проговорил наконец Пономарев. - Покажите-ка, чем вы нас подкузьмили.
На шершавой сигаретной пачке, которую подал ему ефрейтор Калюжный, стояла скромная надпись: "Махорочные".
- М-да, по крепости - поистине термоядерные. В голове звон, как после контузии, - признался Шатохин.
- Извините, товарищ лейтенант. Это вы с непривычки, - с лукавым видом взглянул на него Калюжный. - А для нас - самый смак.
Ну как тут не сказать: во всем ощущается атомный век! Когда-то железную печку называли "буржуйкой", а Валентин походя окрестил ее реактором. Обыкновенные махорочные сигареты кто-то в обиходе шутливо переименовал в термоядерные. Так чего же удивляться тому, что тревога сегодня - атомная!
А в душе снова шевельнулся холодок. Что делается сейчас на аэродроме? Не прошло еще и двух суток, как мы прибыли сюда, а гарнизон вторично взбудоражен сигналом сирены. Не на всякой пограничной заставе так часто звучит команда "В ружье!".
Что же случилось? Что-то, видимо, серьезное. Что-то очень серьезное. Нет, право, лучше находиться на самом трудном участке, чем томиться в неведении.
Зубарев, заложив руки за спину, нетерпеливо прохаживался взад-вперед между столами. Шатохин, морщась и смешно оттопыривая губы, пытался докурить непривычно горькую сигарету. Один Пономарев выглядел совершенно спокойным, продолжая беседовать с ефрейтором Калюжным.
- И часто в этом подземелье проводятся занятия? - спрашивал он.
- Обычно в дни летно-тактических учений. Командир говорит, что не надо забывать, как приходилось готовиться к полетам в годы войны.
- А сегодня вы здесь зачем? В наряде?
- Нет, это новички. Они только-только к нам прибыли. Их еще и в боевой расчет не включили. Вот мне и приказано дежурить тут с ними до отбоя. Когда объявляется тревога, в казарме не положено оставаться никому.
- Понятно, - усмехнулся Валентин. - Товарищи по несчастью.
- Что вы сказали?
- Да нет, ничего. Это я в шутку. Давайте-ка подбросим еще пару полешек…
Не в таких ли укрытиях на прифронтовых аэродромах наши летчики готовились к вылетам в бой? Не в таких ли скупо освещенных, наспех оборудованных классах теоретически выверялась знаменитая формула Покрышкина? А теперь сюда пришли мы. Мы не воевали, но если потребуется…
Рывком, как от порыва ветра, распахнулась дверь, по полу потянуло холодом. Обернувшись, мы увидели невысокого человека в меховом обмундировании. Через плечо у него был перекинут ремень противогазной сумки. В левой руке он как-то совсем по-штатски держал пухлый дерматиновый портфель.
- Замполит! - негромко, почти шепотом предупредил нас Калюжный, поднимаясь со скамейки.
- Начинается, - процедил Пономарев. - Сейчас заведет…
- Пономарь, - оборвал его Зубарев, - замри!
Сбоку раздался грохот: Шатохин нечаянно опрокинул табуретку. Вошедший подождал, пока он поднимет ее, и вскинул руку к ушанке:
- Капитан Зайцев. Заместитель командира по политической части.
У него было продолговатое худощавое лицо, возле тонких нервных губ - две глубокие, скобками, морщины. По виду - лет тридцать, а голос - высокий, звонкий. Подумалось: несолидный какой-то голос, мальчишеский. Да еще этот портфель!..
- Ефрейтор Калюжный! Ведите вашу группу в распоряжение инженера, - приказал он.
- Есть! - ефрейтор прищелкнул каблуками.
А капитан уже повернулся к нам. Окинув каждого пристальным, изучающим взглядом, он подчеркнуто официальным тоном сказал:
- Товарищи летчики, нам необходимо перегнать на другой аэродром несколько боевых машин. Готовы?
- Боевых? - переспросил Шатохин.
- Да, боевых.
"Вот оно!" Таких вопросов ради знакомства не задают. Значит, мера вынужденная. Значит, тревога не учебная.
- Я готов! - Пономарев первым сделал шаг вперед.
- Надо так надо, - невозмутимо, словно речь шла о самом обычном деле, произнес Зубарев. Он тотчас встал рядом с Валентином. Я поспешил присоединиться к ним. Чуть помедлив, занял место в нашей небольшой шеренге и Лева.
- Та-ак, - удовлетворенно протянул замполит, глядя на нас потеплевшими глазами. - Рад, очень рад такому пополнению. - И повел рукой в сторону столов: - Прошу садиться.
Садиться? Зачем? Мы ожидали, что после такого разговора Зайцев сразу же поведет нас к самолетам, а он и не собирался. Но почему?
- Начальство изволило пошутить, - разочарованно обронил Валентин.
- Вы о чем? - недоуменно взглянул на него капитан.
- Нет, это вы о чем?! - Пономарев смотрел уже с вызовом. - Проверочку нам устроили, да? Разыграли? Вторые сутки мы здесь болтаемся, не знаем, что происходит, и никому до нас никакого дела. Наконец является замполит. Ну, думаем, объяснит. А вы? "Садитесь!.." Нет, хватит! - Валентин рубанул воздух кулаком, - насиделись.
- Товарищ лейтенант, да имейте же выдержку! - повысил голос капитан Зайцев.
- Виноват, - осекся Пономарев.
Раскрыв свой вздутый портфель, капитан достал карту и расстелил ее на столе:
- Читайте. А я поясню.
Карта напоминала ту, которую мы видели в солдатском клубе. Острова и материки в ней были развернуты вокруг Северного полюса, повсюду густо пестрели нанесенные цветными карандашами условные обозначения. Через центр и справа налево тянулись ломаные черные линии. Одна из них шла от американского берега к Гренландии, другая к Аляске, но большинство - вдоль советских границ.
- По этим трассам, - Зайцев показал карандашом, - ежедневно курсируют самолеты. Да, да, те самые, что в прессе принято называть неизвестными. Ну, нам-то они известны. Они подглядывают в каждую щель за нашими военными объектами. Словом, шпионят господа.
- Так надо отвадить! - вырвалось у Зубарева.