Задорожный бросил короткий взгляд, как бы решая, стоит ли идти на откровенность. Небрежно откинувшись, Юстин продолжал смотреть ему в глаза.
– В общем-то… Оно бы…
– Не телись!
Задорожный тряхнул квадратной головой:
– Надоела волынка. Скорей бы к концу – тому иль другому…
– О каком конце ты говоришь?! Чем недоволен?
– Мордуют как бобиков. Сколько ж можно?!
– Терпи казак… – из желтой толстокожей полевой сумки Юстин вынул школьную тетрадь, карандаш. – А пока, как на духу перед святым отцом, сотвори жизнеописание. Лично для меня.
– А кто вы такой, чтобы я как на духу?…
– Для тебя дух святой. Возможно, ангел-спаситель. Только без фантазий. Лгунишек не терплю. Начинай с пеленок и до сегодняшнего дня.
Вроде бы забыв на скамье пачку сигарет, Юстин вышел. Задорожный озадаченно взглянул ему вслед. Хотя удивляться он вроде бы разучился. Немцы и свои подставляли ему разные ловушки при проверках, но он нигде не спотыкался, да и не мог споткнуться, даже если бы хотел, потому что бесхитростно и покорно тянул свою долю.
…Когда Западная Украина отошла к Советскому Союзу, Иван Задорожный – двадцатилетний пограничник – вместе со своей заставой обосновался перед немецкими пограничными постами. Однажды он пошел в увольнительную в село неподалеку и познакомился там с девушкой, полькой по национальности. Она учила ребятишек в школе. Иван сильно ее полюбил и считал дни, часы до новой увольнительной и мчался на встречу быстрей спринтера. Однажды полька напоила его каким-то зельем. Что делал дальше, как попал в незнакомый дом на оккупированной Германией польской территории, – он не знал. Очнулся от адской головной боли. Рядом с диваном сидел молоденький немецкий офицер.
– Здравствуйте, Иван, – сказал он по-русски.
Задорожный вскочил и сразу застонал, схватившись за голову:
– Где я? Мне же надо на заставу!
– Опоздали, Иван, – притворно вздохнул офицер. – К себе вам возвращаться не следует. Вас отправят в штрафной батальон.
– За что? Опоздание – не такое уж страшное преступление.
– За связь с фрау Эммой. Она – наш агент. Да и вы не враг.
"Влип", – уныло подумал Задорожный.
– Мы следили за вами, – продолжал немец. – Ваши родители раскулачены, может, уже погибли в Сибири. Вы же сами рассказывали об этом Эмме. У вас нет оснований служить советской власти.
Все было правдой. Малолетнего Ивана после ареста отца и матери приютила тетка – сестра отца. Потом она отправила подростка в ремесленное училище в Кременчуг. Там он освоил взрывное дело и, скрыв сведения о родителях, устроился в геофизическую партию, оттуда попал в армию. Но как можно продаться фашистам?! О чем говорит офицер? Будто сквозь вату доносились его слова:
– Пока у нас с Россией договор о ненападении. Но это небольшая отсрочка. Придет время, мы освободим Россию от большевиков. Тем, кто будет с нами сотрудничать, мы дадим землю, скот. Вы женитесь на Эмме, если она вам нравится, заживете богато и счастливо.
Головная боль отпустила. Полегчало в груди. Мир представился не таким уж мрачным, как показалось в начале.
– Если вы согласитесь работать для германской армии, мы направим вас в специальную команду. Там вы приобретете необходимые знания для новой работы. Вы будете иметь хорошее жалованье до тех пор, пока мы не победим. А там – земля, скот, жена…
– Согласен, – выдохнул Задорожный.
Его отправили в разведывательную школу абвера под Котбусом. Он изучал радиодело, топографию, немецкий язык, оружие… После школы со званием младшего унтер-офицера был зачислен в полк 800 "Бранденбург" Участвовал в кампаниях против Бельгии, Франции, Греции. В мае 1941 года снова встретился с тем офицером, который его завербовал. Тот командовал спецротой в 4-й полевой армии и взял Задорожного к себе.
– Скоро вы увидитесь с Эммой, – сказал оберлейтенант, загадочно улыбаясь.
Но началась война с Россией и встретить Эмму так и не удалось. Ей было приказано отступать с беженцами. Позже Иван узнал, что Эмма была женой немца и, разумеется, ни о какой совместной жизни не могло быть и речи. В группе и в одиночку его забрасывали в тыл, он взрывал мосты, телеграфные столбы, водонапорные башни, железнодорожные пути – и оставался цел.
Когда стала формироваться "освободительная армия", в роту полка "Бранденбург", где служил Задорожный, пришел приказ откомандировать туда добровольцев из русских. Иван посчитал, что среди соплеменников будет легче и подал рапорт. Вскоре он очутился в Дабендорфе.
Народ здесь собрался разный: белогвардейцы, уголовная шпана, пленные из бывшей сельской верхушки – учителя, счетоводы, уполномоченные контор, не привыкшие к физическому труду, но умевшие лавировать, угождать, подличать. Нормы питания были скудные. Вокруг котла разгорались страсти. Взводный Картуль, по-немецки цугфюрер, сам определял порции, наделяя кусками пожирней своих приближенных. Почему-то он сразу невзлюбил Ивана, придумывал всякие пакости, посылал на самую неблагодарную работу, придирался к пустякам. Задорожный долго терпел, но с каждым днем получал все меньше горошин в супе, жиже – подливу, водянистей – компот. И вот не выдержал. В столовой первый угодник цугфюрера Моисеев вместо полновесной пайки хлеба ссыпал ему в миску одни крошки и жженые корки, Иван надел эту миску на лысую голову Моисеева. "Бунт!" – завизжал Картуль. Прихлебатели бросились на Задорожного, однако Иван, уже взъярившись, разметал толпу, добрался-таки до Картуля, схватил за уши и начал бить мордой об стол, вышибая кровь и зубы.
Начальник школы Жиленков сгоряча хотел отдать Задорожного под суд военного трибунала. Отсоветовал капитан Штрикфельдт, приглядывающий за действиями власовского начальства. Совет прозвучал как приказ: школа пропагандистов в среде военнопленных и новоиспеченных волонтеров Российской освободительной армии должна слыть образцовой, шум поднимать нежелательно. Жиленков отправил Картуля в лазарет, а Задорожного – на гауптвахту.
Об этом событии Юстин узнал от Жиленкова, выведавшего подробности от своих осведомителей. Когда Юстин вернулся из штаба на гауптвахту и прочитал написанное Задорожным, то увидел, что о драке не говорилось ни слова.
– Почему ты не написал про Картуля? Ведь он тебя обижал.
Задорожный не ответил. Юстин перевел взгляд на пачку "Данвинна". Та лежала нетронутой…
Побывав в других ротах на занятиях, потолкавшись по казармам, столовой, в клубе, Юстин убедился, что в массе своей будущие пропагандисты для той роли, какую намечал для связника к "Павлину", не подходят. Он взял на заметку еще нескольких слушателей, однако какие-то сомнения заставили отказаться и от них. Попросив Жиленкова некоторое время подержать Задорожного в школе, он вернулся в Берлин.
3
Второго кандидата Юстин встретил случайно. Однажды он задержался на службе. Свой "опель" оставил в гараже. Пришлось вызвать такси. Машина с зеленым огоньком появилась со стороны Бисмаркдама. Из кабины выскочил рослый парень в куртке из искусственной кожи, кепке с наушниками, какие были в моде в двадцатых годах, и с достоинством распахнул дверцу:
– Добрый вечер. Куда прикажете?
По твердо звучащим "х" и "р" Юстин догадался, что шофер не немец. Да и лицо скорее напоминало русского: курносое, угластое, хотя и не простоватое. Юстину расхотелось ехать в свою пустую квартиру. Он решил поужинать в каком-либо ресторанчике, спросил шофера по-русски:
– Ты из России?
– Мои родители переехали в Германию в восемнадцатом году. Они спасались от революции.
– Были богаты?
– У нас было имение на Воробьевых горах под Москвой.
Юстин знал, что некоторые русские эмигранты неплохо устроились в Германии, содержали магазины, служили гидами и советниками в министерствах и фирмах. У них была даже своя газета "Новое слово", издаваемая крымским греком Владимиром Диспотули. При газете существовало правление, в которое входил даже барон Врангель. Оно руководило работой разных эмигрантских организаций, выпускало книги на русском языке, помогало нуждающимся. Но он впервые встретился с русским – таксистом, работником самой малодоходной и малопочтенной в Германии профессии. У Юстина возникло желание поближе познакомиться с шофером, он вспомнил ресторанчик "Бодлер" и приказал ехать туда.
Перед тем как выйти из машины Юстин спросил:
– У тебя найдется время выпить со мной?
Русский сконфуженно пожал плечами.
– Идем, я хорошо заплачу и позвоню в гараж.
Заказали водки и две бутылки старого пива – "Штарбиер". Кельнер принес также блюдо с бутербродами и сырой мясной фарш с приправой по-гамбургски из перца, чеснока, уксуса и орехов. Русского удивило такое изобилие. Видно, рестораны ему были в диковинку.
– Как тебя зовут?
Шофер ответил по-немецки:
– Виктор Шувалов. Мои предки были и канцлерами, и царскими адъютантами, и владельцами платиновых рудников на Урале. Мой отец отличился на турецком фронте, был ранен и ушел в шестнадцатом в отставку. Я родился годом спустя, как раз в то время, когда власть захватили большевики.
– Говори по-русски, – попросил Юстин, ему хотелось проверить, как Виктор владеет родным языком.
– Неудобно здесь и в такое время…
– Со мной можно.
Шувалов посмотрел на витые погоны майора и перешел на русский:
– Наше имение конфисковали. Удивляюсь, почему Чека не расстреляла отца. Старик он прямой и гордый. Первое время при Советах мы ютились в комнатке прислуги. В восемнадцатый семье удалось пробраться на Украину, а оттуда, спасаясь от Петлюры, мы попали в Берлин.
– Чем здесь занимались родители?
– Мы приехали почти без денег. Отец получал какое-то пособие от "Комитета по спасению родины", мать давала уроки языка. Я окончил гимназию, однако на университет денег не было. Так стал шофером такси.
После рюмки водки Юстин спросил:
– У тебя германское подданство?
– Да. Но в вермахт меня не призвали.
– А ты хочешь воевать?
– За что, за кого воевать?
– За Германию.
Подумав, Виктор осторожно ответил:
– Я не считаю себя немцем.
– Но ты хочешь вернуть имение на Воробьевых горах?
Виктор ковырнул вилкой сырой фарш, выпил еще рюмку:
– Что было, ушло…
– Хочешь увидеть свое имение?
– Каким образом?
– Если без раздумий станешь выполнять мои приказы.
– Ваши?
– Да. Только мои.
Русский внимательно посмотрел на Юстина, повертел рюмку в длинных пальцах. В это время заиграл марш. На сцену выпорхнули полуголые девушки в киверах времен генерала Блюхера. Виктор нахмурился, со злостью сжал в кулаке салфетку. Очевидно, в голову ударил хмель. Он подумал: такие очаровательные красотки ему, наследнику старинного шуваловского рода, сейчас не по карману. А вдруг и вправду можно вернуть отнятые большевиками богатства, если он согласится работать на этого симпатичного немца? Все вместе – и злость на нищету, и надежда – толкнули к решительности. Он выпил снова, с сожалением поглядел на опустевшую бутылку:
– Чем же мы будем с вами заниматься?
– Пока ничем, – холодновато произнес Юстин и потребовал у кельнера счет.
Пошатываясь, русский вышел к машине, хотел сесть за руль, но Юстин бесцеремонно занял его место:
– Садись рядом. Где ты живешь?
– Вессельштрассе, два. Это в Ведлинге.
Юстин доехал до старого кирпичного дома, помог Виктору подняться на пятый этаж, крутнул вертушку звонка. Дверь открыла маленькая старушка в чепчике. Она всплеснула руками и закричала в глубь квартиры: – Василий! Какой ужас!
Толкнув дверь ногой, Юстин провел Виктора по коридору и усадил на диван. Когда он выпрямился и обернулся, то увидел осанистого старика с моноклем в глазу, с тростью в руках. Резким, как команда, голосом тот спросил:
– Чем обязан?
– Майор Валетти, – спокойно отрекомендовался Юстин.
Старик запахнул поношенный халат, с достоинством произнес:
– Генерал-майор в отставке граф Шувалов.
– Мы выпили в "Бодлере", ваш сын немного не рассчитал сил, – эту фразу Юстин произнес по-русски.
– Что за черт?! – вскинул седые брови Шувалов-отец, изумленный не то ответом по-русски, не то названием довольно известного в Берлине ресторана, не то еще чем.
– Не беспокойтесь, генерал. Назовите мне телефонный номер гаража, где работает ваш сын. Я оплачу всю его сменную выручку.
– Что за черт?! – снова повторил старший Шувалов. – Мой сын никогда не пьет!
– Тогда вина лежит полностью на мне. Примите извинения, – Юстин не собирался уходить.
Поняв это, старик кивком показал на дверь в соседнюю комнату и шепнул супруге:
– Мария, сообрази!
Кабинет бывшего графа был завален книгами и папками с журнальными и газетными вырезками. На столе аккуратной стопкой лежала писчая бумага, из бронзового стаканчика торчали разноцветные карандаши. Юстин обратил внимание, что старик писал не авторучкой, а обыкновенным пером, каким учатся писать в начальных классах.
– Вы работаете над каким-то сочинением, генерал? – спросил он, усаживаясь в скрипучее кресло.
– Да, – отрезал старик и прикрыл бумагу папкой, давая понять, что не собирается говорить на эту тему.
– Мы с вами коллеги. Я до войны работал в "Цейтшрифт фюр геополитик" у генерала Хаусхофера. Так о чем вы пишите?
Услышав уважаемое имя и журнал, Шувалов потеплел:
– Если хотите, о судьбе русской эмиграции.
– Любопытно, – оживился Юстин. – Меня очень интересует этот вопрос и вообще Россия. В детстве и юности меня воспитывал друг моего деда по имени Миша, с тех пор я питаю уважение к этой стране.
Искренние слова понравились старику. Шувалов сел за стол, отодвинул папку, перебрал несколько страниц рукописи:
– Коль так, то я вам скажу прямо: эмиграции как союза сообщников больше не существует. Союзы распались. Вымерли люди, способные возглавить движение. Остались монархисты, изъеденные молью, шарлатаны, кликуши и мелкие воришки, вроде субъектов из "Нового слова", – Шувалов протянул руку к одной из папок на столе с известным лишь ему индексом, нашел газетную вырезку. – Послушайте, что они писали в пасхальном номере: "Да сохраним мы наши души в смиренной готовности служению родине до того святого дня, когда кремлевские колокола возвестят всему миру о воскресении спасителя". Какая чушь! Какого спасителя?!
– Я тоже не понял, кого они имеют в виду, – проговорил Юстин.
– Или вот некий тип Михайлов заказал в типографии бланки "Михайловского освободительного движения" с двуглавым орлом без короны. Что это за вождь русского народа? Кто за ним стоит? Знаете, национальная идея, национальный дух есть у каждого народа. Когда Германия начала войну с Советами, многие эмигранты вдруг стали патриотами России, пошли в Сопротивление, как это случилось во Франции. Ну, тот же Антон Иванович Деникин. Об этом писали ваши же газеты.
– Возможно, эта часть эмиграции не поняла наших намерений?
– Как уж не понять! – энергично раскинул руки старик. – "Дейчланд, Дейчланд, юбер аллее"! Но что вы обещаете тем, кто идет с вами? Пирог пополам? Или объедки?
– Вы же сами сказали: русская эмиграция показала полную неспособность свергнуть диктатуру большевиков. О каком равном дележе может идти речь? – обиженно проговорил Юстин.
В это время, постучав как мышка, вошла супруга Шувалова, поставила на куриальный столик поднос с ликером и кофе. "Однако старик смел, – подумал Юстин. – Конечно, свое он прожил, но если он успел вдолбить подобные мысли сыну?…" Он уже пожалел, что связался с обоими Шуваловыми, но что-то удерживало его от желания встать и уйти. Может быть, захотелось понять эту отверженную часть людей? Или он стремился найти ответ на вопрос: до какой же степени можно доверять русским, даже самым ярым противникам большевизма?
– Россию не следует понимать упрощенно, – Шувалов разлил напиток по рюмочкам. – Вы ее не понимали, когда начинали войну, опьяненные расовыми бреднями, а сейчас что-то плетете о пространствах и загадочной русской душе… Огромная сила русского – в его вере.
– Мы тоже верим.
– В фюрера? – быстро бросил старик и забарабанил по столику. – Впрочем, во времена бурных потрясений любой народ выдвигал своих великих людей. У англичан появился Кромвель, у французов – Бонапарт, у большевиков – Ленин, у вас – Гитлер…
– Гитлер – это особенная, непохожая личность.
– Но он не может считаться наместником Бога на земле. Вы же, нацисты, отрицаете христианство! Что это – возврат к языческому идолопоклонству, Вотану?
– Я не нацист, – проговорил Юстин. Интерес к разговору угас. Он делано зевнул. – Мне пора идти, генерал. Разрешите по телефону вызвать такси.
– Зачем? Вас отвезет мой сын.
– Он пьян.
– Мария! – крикнул старик, тут же появилась старушка в чепце. – Виктора ко мне!
Юстин с интересом оглянулся на дверь. На пороге стоял Шувалов-сын, только что принявший душ, чистый и подтянутый.
– Вот его голова не забита думами, как у меня, старика, – отец сурово посмотрел на сына. – Отвези майора Валетти домой. Благодарю за приятную беседу.
Спускаясь по лестнице и глядя на влажный затылок Виктора, от которого все же попахивало нашатырным спиртом, Юстин решил попробовать поработать с графским отпрыском, как и с Иваном Задорожным.
Через "Русский институт" в Ванзее он навел справки о шуваловской фамилии со времен царя Петра. "Да они же на девять десятых чистокровные немцы!" – мысленно изумился он, знакомясь с документами. Как правило, мужчины женились на немках, женщины выходили за немцев. Подобно Романовым, Шуваловы так сроднились с Германией, что любой антрополог причислит их к арийской расе.
Кандидатов Юстин согласовывал с Беербаумом. Пикенброк из абвера ушел. Он получил в командование полк и отбыл на фронт. Когда Юстин стал перечислять шуваловских предков, Беербаум вежливо перебил:
– Меня больше интересуют человеческие качества последнего Шувалова. Вот вы пишите: "26 лет, не женат, мировоззрение выражено слабо. После гимназии работает в таксопарке Ганса Буркхардта. Ни в каких организациях не числится…" Очевидно, маменькин сынок?
– Скорее папенькин. Отставной генерал вымуштровал его, как фельдфебель новичка-солдата.
– Что ж, попробуем определить их в Целлендорф. Кажется, когда-то и вы заканчивали эту школу. Задорожному курс тоже не помешает. Шувалов пусть учится заново нашему ремеслу.