- На большом привале сойдемся, - сказал Клюев.
- Хорошо, - раздельно сказал Шмелев. - Все очень хорошо. Выхожу на лед.
А та дорога в лес вела. Старый заброшенный помещичий дом стоял на берегу озера. Озеро крошечное, с густой черной водой, а кругом - нехоженый бор. Дом подлатали, подкрасили и присылали туда на две недели офицеров, отличившихся в боях, чтобы они были там как дома и как следует отдыхали от войны. Проклятый дом, недаром я не хотел ехать туда, но полковник сказал "шагом марш", я повернулся кругом и поехал. Неприятности пошли в первый же день. Там была палатка с пивом, совсем такая, как где-нибудь на Садовой, три пятнадцать кружка, и я так накачался, что свет стал не мил. А мой сосед капитан-мингрелец до двух часов где-то шлялся, потом явился и стал причитать, как баба: "Проклятый дом. Зачем я только приехал в этот распроклятый дом. И как я теперь к себе уеду? Погоди, ты тоже скоро узнаешь, что это за дом". Завалился на койку и давай ныть: "Я два года в окопах сидел, пять раз в атаку ходил, а в таком проклятом доме ни разу не был". Утром, слава богу, он уехал, его койку занял лейтенант из разведки; мы валялись на чистых простынях, ели три раза в день горячее, а вечером пили пиво и смотрели кино. В доме отдыха была затейница Маруся, она заставляла нас играть в разные игры и делала с нами все, что хотела, потому что мы не знали, куда деваться от безделья, и все тайком были влюблены в Марусю. Она выбрала молоденького лейтенанта и ноль внимания на остальных, а мы смотрели кино и пили пиво - не жизнь, а масленица. Потом вдруг перевалило за половину, и тут-то я вспомнил мингрельца и стал считать дни. Марусины игры осточертели, а конец все ближе. Хоть вешайся, как подумаешь, что придется возвращаться обратно. Недаром я не хотел ехать сюда, в этот проклятый дом. А там был директор, толстый такой, в очках, тоже сволочь порядочная. Мы уже собрали мешки и пошли, он вышел за нами на крыльцо и кричал вслед: "До свиданья, товарищи. Крепче бейте фашистских гадов, гоните их с нашей родной земли и скорее возвращайтесь с победой". И ручкой помахал на прощанье. Мы пошли на дорогу ловить машины - и никто не набил морду этой сволочи, хоть плачь. Долго не мог забыть этого дома, целый год мерещился в окопах.
ГЛАВА II
Войска шли по ночам. Впрочем, на войне никого не удивишь тем, что войска идут по ночам. Удивительно было другое - количество и разнообразие войск. Третьего дня, ночью, возвращаясь из штаба армии, Сергей Шмелев видел, как они идут. Неспешно и горделиво катились машины с косыми широкими платформами, закрытыми брезентом, ползли урчащие тягачи с тяжелыми пушками на прицепе, молча и бесконечно шла пехота, щедро груженная всяческим военным добром. Несокрушимая мощь ощущалась в ночном шествии: войска шли мимо, на север, войска уходили в ночную темноту; не было никакой видимой связи между ними и двумя батальонами, которые готовились форсировать озеро.
Берега Словати незаметно разошлись в стороны, и справа и слева почувствовалось такое же безбрежное смутное пространство, какое было впереди. В правую щеку дохнуло ровным несильным ветром, дорога стала крепче и жестче. Батальон вышел на лед и начал вытягиваться в походную колонну.
Шмелев оглянулся. Высокий силуэт маяка растаял во мгле - русская земля закрылась темнотою, под ногами уже не земля, а лед, и кругом мгла, смутная и тяжелая, а еще дальше, за этой незнаемой мглой, лежит чужой далекий берег, который нужно завоевать, отдать за него много человеческих жизней, чтобы он перестал быть чужим.
Рота за ротой вытягивались в линию. Головной отряд уже прошел около километра, а замыкающие только выходили на лед, и за первым батальоном начинал выходить второй.
Солдаты сходили на лед с тревогой и удивлением. Им было непонятно и странно, как можно было идти в таком множестве по тонкой пленке замерзшей воды. Десять метров воды было под ногами солдат, и одно это делало необычным все остальное. Но то, что солдаты не решились бы сделать в одиночку, они делали сообща, объединенные приказом. Они прошли километр, второй, третий - и ничего не случилось. Лед был толстый, пупырчатый, крепкий. Он прочно держал идущих. С каждым километром солдаты шли уверенней и спокойней, забыв все прежние страхи и не думая, не ведая о том, что через несколько часов лед заходит под ногами, разверзнется, а вода забурлит, вспыхнет огнем, и тогда солдаты узнают, как тяжело бывает, когда под ногами нет земли, но, как водится на войне, солдаты обо всем узнают последними.
Уже оба батальона вытянулись в походную колонну - прямую, как стрела на штабной карте. И там, где было острие этой стрелы, шагал капитан Шмелев. Он двигался навстречу серой мгле, раздвигая ее движением своего тела, и по глухому шороху льда, по осторожному лязгу железа чувствовал за собой движение сотен людей, которые шли по льду, зная, что он впереди.
Впереди и слева над горизонтом загорались зеленые и красные ракеты. Они висели в небе как далекие звезды, ничего не освещая. Ветер сдувал их, ракеты гасли, а потом загорались другие.
Шмелев потрогал ракетницу, засунутую за пояс. Тут же был патронташ, где лежали три ракеты с красным ободком на картонных гильзах. Ракеты лежали плотно и крепко.
Солдаты второй роты шли в середине батальонной колонны, а взвод Войновского двигался в середине роты. Войновский шагал сбоку. Солдатские мешки торчали под маскировочными халатами, и широкие горбатые спины мерно качались в такт шагам. Войновский узнал Шестакова, ускорил шаг и вошел в колонну. Шестаков поправлял вещевой мешок, осторожно двигая спиной и вывернутыми назад руками.
- Звякает, - сказал он. - Переложу на привале.
Кругом была тугая мгла, и, если долго всматриваться в нее, начинало казаться, что там, в серой глубине, что-то шевелится и ворочается. И вдруг Войновский увидел темный продолговатый шар, быстро катившийся по льду. Шар подкатился к Шестакову и стал прыгать, издавая скулящие звуки.
Шестаков поймал прыгающий шар и, оглядываясь по сторонам, быстро спрятал его за пазуху.
- Как же он нашел нас? - удивился Войновский.
- Собака, она всегда найдет, - сказал солдат Ивахин, шедший позади Войновского. - На то она и собака.
- Гансик, сиротинка, - приговаривал Шестаков, поглаживая себя по груди. - Замерз, видно, Гансик? Погрейся, Гансик, погрейся. Солдатское тепло доброе.
Ганс скулил и шевелился под халатом.
- Что такое? Откуда? - Комягин набежал сзади на Шестакова, протянул руку и тотчас отдернул ее, услышав рычание, которое исходило из груди Шестакова.
- Не бойтесь, товарищ лейтенант. Гансик это. Нагнал нас.
- Пять минут сроку, - свистящим шепотом сказал Комягин. - Лейтенант Войновский, вы слышите? Убрать!
- Конечно, Борис, конечно, мы сделаем. Не беспокойся, я понимаю, мы сделаем...
- Пять минут, ясно? - Комягин потряс в воздухе рукавицей и убежал в темноту.
- Куда же я его, товарищ лейтенант? Ночь на дворе. Замерзнет Гансик.
- Надо что-то предпринять, - Войновский обернулся. Солдаты молча шагали, опустив головы, и не смотрели на Войновского. Ганс перестал скулить и неслышно сидел за пазухой.
- Товарищ лейтенант, - быстро сказал Шестаков, - отпустите меня.
- Куда?
- С Гансом. На маяк. Мы ведь еще недалеко ушли, товарищ лейтенант. Я быстро обернусь. Привяжу там и обратно.
- А мешок ко мне на волокушу положишь, - сказал Маслюк; он шагал впереди Шестакова, за волокушей.
- Хорошо, - сказал Войновский. - Только, пожалуйста, нигде не задерживайтесь.
- Я мигом обернусь. Привяжу на ремешок и обратно. Я на большом привале вас догоню, - торопливо говорил Шестаков, вытягивая свободной рукой мешок из-под халата. Маслюк взял мешок, и Шестаков выбежал из колонны.
- Собака могла нас демаскировать, - сказал Войновский.
- Собака, она не человек, - сказал Ивахин. - У нее понятия человеческого нету.
Ему никто не ответил.
Сергей Шмелев молча шагал в темноту. Он шел не спеша и ровно, зная и чувствуя, что не сможет уже остановиться, потому что за ним шли другие, тысячи и миллионы - все поколения людей, прошедшие и будущие, которые уже покинули землю, которые еще придут на землю, - шли рядом с ним в серую мглу, и ничто не могло остановить их. Еще один шаг в темноту, еще один шаг... Сколько шагов осталось на долю каждого? И где та черта? У каждого своя или одна на всех?
Шмелев приостановился и оттянул край шапки, чтобы лучше слышать.
- Что там? - спросил Рязанцев.
- Послышалось, - сказал Шмелев, опуская руку. - Будто прыгал кто-то. Или скулил.
- Наверное, ветер, - сказал Рязанцев и тоже оттянул ушанку и прислушался. - Нет, ничего не слышно.
ГЛАВА III
- Так и пойдем теперь до самого Берлина, - сказал Стайкин, усаживаясь поудобнее на льду.
- Главное - направление иметь, - сказал Маслюк, - куда идешь, вперед или назад. Вот когда в сорок первом от Берлина шли, тогда страшно было. А теперь чего же бояться - на Берлин.
- А что, братцы, - удивленно сказал Ивахин, солдат из недавнего пополнения, - если Гитлер вдруг сюда, на наш фронт, приехал. И мы его накроем.
- Он в Берлине под землей сидит.
- Ничего, мы его в Берлине достанем.
- А он в Америку сбежит.
- И в Америке достанем. От нас не убежит.
- Сила большая, братцы, двинулась. Третьего дня со старшиной в тылы ездили. Войска в лесу стоит видимо-невидимо. За нами, верно, пойдут.
- А может, и сбоку нас.
- Без нас разберутся. Солдату знать не положено.
- Братцы, старшина идет.
- Пламенный привет с неизвестного направления. - В темноте было видно, как Стайкин поднял руку, приветствуя старшину. - Можно считать нашу обширную винно-гастрономическую программу раскупоренной.
Солдаты сдержанно засмеялись, осматриваясь по сторонам и вглядываясь в темноту.
Был большой привал, последний перед боем, и старшина Кашаров раздавал водку и гуляш. Солдаты сидели и полулежали на льду в разных позах, почти невидимые в темноте: луна ушла за горизонт, серая мгла сгустилась и стала черной.
Волокуша, с которой пришел старшина, заскрипела и остановилась. Было слышно, как старшина откинул крышку термоса, тягучий запах вареного мяса разлился в воздухе. Солдаты задвигались, доставая котелки и ложки. Старшина раскрыл второй термос, стал черпать кружкой и по очереди протягивал кружку солдатам, выкликая их по фамилиям. Солдаты, крякая, пили из кружки и протягивали котелки за гуляшом. Помощник старшины раздавал гуляш.
- Севастьянов! - выкрикнул старшина.
- Благодарю вас, товарищ старшина, - ответил голос из темноты. - Передайте, пожалуйста, мою порцию сержанту Маслюку.
- За твое здоровье, учитель, - сказал Маслюк.
- Шестаков! Где Шестаков? - кричал старшина. - Опять что-нибудь выкинул?
- Он у нас собаководом стал, - засмеялся кто-то.
- Я здесь, товарищ старшина. Не забудь меня. - Шестаков быстро подполз на коленях к термосу и сел на лед, вытянув ноги. В темноте было слышно его частое дыхание.
- Где бродишь?
- Я тут, товарищ старшина. Все время тут присутствовал. По нужде только отходил.
- Не путайся под ногами. Получил и - отходи.
- Спасибо, товарищ старшина. Будьте все здоровеньки, товарищи бойцы. - Шестаков неторопливо выпил и крякнул.
- Привязали? - тихо спросил Севастьянов.
- В сарае привязал. У нар. Я в избу-то не пошел, там генерал сидит, по радио разговаривает. А в сарае связисты остановились. Я у них и привязал. Хлеба кусочек ему оставил.
- Что же ты к генералу не зашел? - спросил Стайкин. - Посоветовался бы с ним...
- Спешил, - сказал Шестаков.
- Нога не болит? - спросил Маслюк.
- Крепче прежней стала, - сказал Шестаков, отползая с котелком в сторону. - Больная кровь вышла, а здоровая вся во мне осталась.
- Везет тебе, ефрейтор, - сказал старшина. - Осколок в зад получил - и медаль на грудь.
- Меня в ногу ранило, товарищ старшина, а не в зад. У меня справка есть с печатью: слепое непроникающее ранение в левую ногу - вот как меня ранило.
Старшина кончил раздавать водку. Было слышно, как волокуша заскрипела на льду, двигаясь вдоль колонны. Солдаты прятали котелки по мешкам, перекладывали оружие, негромко переговаривались меж собой.
- Шестаков, - сказал вдруг Стайкин, вот ты везучий, две войны прожил. А ответь мне - в смертники пошел бы?
Перед боем не принято говорить о смерти. Солдаты замолчали, удивленные вопросом и чувствуя, что Стайкин задал его неспроста. Волокуша с термосами перестала скрипеть в отдалении. Стало тихо.
- Какие смертники? - спросил Шестаков.
- Самые обыкновенные. Как у самураев, слыхал? Он, значит, записывается в смертники и клятву дает - идти в подводной лодке на американцев. А ему за это дают миллион и баб сколько хочешь. Но времени - в обрез: всего три месяца. Ешь, пей, гуляй - миллион в кармане. Три месяца живешь, а потом пожалте бриться - прямым курсом в Америку.
Солдаты задвигались, подползая ближе к Стайкину. Кто-то звякнул котелком, и на него сердито зашикали.
- А надежда есть? - спросил Шестаков.
- Вернуться? Никакой. Три месяца прожил, как франт, миллион в трубу - и прощай, мама. Взрываешься вместе с Америкой.
- Ты это сам придумал или читал где? - спросил Шестаков, поправляя под собой мешок.
- Такие смертники в японской армии называются камикадзе, - сказал из темноты Севастьянов. - Подвиги камикадзе воспеваются в легендах, душа его после смерти зачисляется в рай, а жена и дети, оставшиеся на грешной земле, получают поместье, дворянское звание и пожизненную пенсию.
- Вот видишь, - заметил Стайкин. - Умный человек подтверждает.
- Так, понятно, - сказал Шестаков, подумав. - Нет, не пошел бы. Очень интересно, но не пошел бы.
- Ну и дурак, - сказал Стайкин. - Не хочешь за миллион, задаром убьют.
- Убьют не убьют, а надежда есть. Может, и выживу.
- За смерть-то и нашим вдовам заплатят, - сказал Ивахин.
Из темноты подул ветер, и солдаты стали поворачиваться, подставляя ветру спины и загораживая друг друга своими телами. Шестаков пообещал к утру мороз, и ветер показался солдатам еще более холодным, несмотря на выпитую водку.
- Скоро ли пойдем, братцы? На ходу не так зябко.
- Привал сорок минут.
- А я пошел бы, - сказал Стайкин.
- Куда? - спросил Шестаков.
- В смертники.
- И как бы ты с миллионом распорядился? - быстро спросил Шестаков. - На что тебе столько денег? Лишние деньги - лишняя забота.
- У меня все разработано. - Стайкин хлопнул ладонью по колену. - Вот зовет меня к себе комиссар и говорит: "Ну, как, товарищ старший сержант Стайкин, пойдете в смертники?" - "Пишите, товарищ комиссар, я согласен". - "Спасибо, товарищ Стайкин, я знал, что вы бесстрашный воин. Вот я ефрейтору Шестакову предлагал. И сержанту Маслюку. Отказались, представьте. Темные люди, цену жизни не понимают. А вы, товарищ Стайкин, человек с понятием. Пишу вас под номером первым". И тотчас меня на самолет - в Москву на обучение. И миллион в зубы. Скинул я свой маскхалат бэу , нарядился как фраер - галстук нацепил, брюки клеш, сорок сантиметров. И миллиончик в кармане. Брожу по "Гранд-отелям" и "Метрополям" - до войны бывал, порядки знаю. У меня в пяти ресторанах столики заказаны, лучшие места, у эстрады. Приду не приду, а стол мой должен стоять в ожидании. Накрыто все как полагается - с коньяком и ананасами. И табличка: "Стол занят". Всюду меня ждут, чаевые подбирают. Шампанское - рекой; я пью, гуляю. Нанял лично этого самого, рыжего, который о любви и дружбе поет. Он передо мной изображает под гитару: "Когда простым и теплым взором..." А кругом - девочки, пальчики оближешь. Я только мигну, и она со мной удаляется. А какая у меня постель - мечта с балдахином. И на этой постели они меня любят в лучшем виде. Ох, и любят - им ведь тоже интересно с будущим мертвецом переспать, хотя я держусь в секрете и только намекаю. За неделю сто тысяч прожил - часы, чулочки, рубашечки шелковые. Ну, в Большой театр, разумеется, хожу - для общего развития. Опера Бизе "Кармен". А потом эта Кармен поет мне персональную арию. Принимаем с ней ванну из шампанского в апартаментах. Вот это жизнь! И вот наступает торжественный момент, натягиваю снова свой маскхалатик бэу, сажают меня в самолет, и получаю я курс на самую что ни на есть наиважнейшую цель и взрываюсь вместе с нею. Хоть будет о чем вспомнить за минуту до смерти. Тут третий год ишачишь без выходных в три смены, и все время над тобой смерть висит. А там все рассчитано по графику: погулял, округлил миллиончик - и расплачивайся. Один раз за все. Прощай, мама, прощай, любимая Маруся. Не забывайте вашего Эдуарда.
Солдаты слушали Стайкина, пересмеиваясь, вставляя соленые словечки и шуточки, но когда Стайкин закончил, никто не смеялся. Все сидели молча и задумчиво.
Молчание нарушил спокойный голос:
- Нет, товарищ Стайкин, я не послал бы вас на такое задание.
Стайкин вскочил и приложил руку к каске:
- Разрешите доложить, товарищ капитан. Второй взвод находится на привале. Провожу разъяснительную беседу относительно смерти.
- Так ли, товарищ Стайкин? Насколько я понял вас, вы говорили не о смерти, а о девочках. - Рязанцев подошел ближе, и солдаты подвинулись, освобождая место.
- Виноват, товарищ капитан. Больше не буду.
- Отчего же, товарищ Стайкин? Я с интересом слушал вас. Невольно, так сказать. - Рязанцев поднял ногу на волокушу и поставил локоть на колено.
Стайкин присел перед Рязанцевым на корточки.
- Так я для развлечения, товарищ капитан. Ночь длинная, а керосину нет. Вот и развлекаемся.
- Должен заметить, товарищ Стайкин: когда говорят о смерти, о ней говорят не так.
- Любовь и смерть! - мечтательно произнес Стайкин.
- Вам следовало бы знать, товарищ Стайкин, что Красная Армия не покупает жизнь своих солдат за деньги. Героическая смерть во имя великой идеи и смерть за миллион - это совсем разные вещи.
- А зачем мне идея, если меня уже не станет. Мертвому идея не нужна. Мертвому нужна жизнь.
- Кто это говорит? Я не вижу.
- Ефрейтор Шестаков, товарищ капитан. Это я говорю. - Шестаков встал и подошел к волокуше.
- Что вы скажете на это, товарищ Стайкин?
- Отсталый боец, товарищ капитан. Беспартийный. Кустарь-одиночка. Что с него взять?
- А ты с меня ничего не возьмешь, - сказал Шестаков. - Я тебе ничего не должен. Я не ради тебя воюю, ради дочек своих. Может, я, товарищ капитан, не так выразился, только я честно скажу, а вы меня поправьте, если что, - мне умирать не хочется.
- Полностью согласен с вами, товарищ Шестаков. Однако я призываю вас не к смерти, а к победе.
- И мне, товарищ капитан, хочется на победу посмотреть. А потом и помереть не жалко.
- А вы, товарищ Стайкин? Что же замолчали?
- Разрешите доложить, товарищ капитан. Целиком согласен с вами. Мечтаю о героической смерти.
- Да, товарищ Стайкин, вы веселый человек. Но, признаюсь, я подумал бы, прежде чем послать вас на ответственное задание. Я бы выбрал скорее Шестакова.
- Съел? - сказал Шестаков.
- Товарищ капитан, нас рассудит история.
Впереди послышалась далекая команда; повторяясь, она приближалась и с каждым разом становилась явственней и громче:
- Приготовиться к движению!