- Внимание. Сообщаю открытым текстом. Нахожусь на железной дороге в районе разъезда Псижа. Рядом со мной Шмелев. Противник начал отход по всему фронту, оставляя мелкие заслоны. Всем, всем - немедленно начать преследование противника. Где Венера? Прием.
- Товарищ первый, разрешите доложить, - быстро говорил в приемнике Славин. - Венера ответила десять минут назад. Там находится Булавенко. Повторяю: Венера ответила, Венера нашлась. Докладывает Славин. Как поняли? Прием.
- Я понял, что вы не выполнили моего приказа. Повторяю всем. Полчаса назад полковник Славин отстранен мной от должности. Его распоряжения считаются недействительными. Прием.
- Понял вас, - ответил Славин и замолчал.
- Я Булавенко. Нашел Венеру, нахожусь на Венере. Рад за вас, товарищи. Привет Шмелеву. У нас тут не густо. Как вы?
- Внимание. Говорит Марс, перебиваю. Москва передает приказ товарища Сталина.
- Понял вас. Спасибо. Переключаюсь на московскую волну. Отбой.
...Они стояли в снегу вокруг саней и слушали отдаленный приподнятый голос Москвы. Приказ уже передавался, и они слушали не с начала.
- ...произвести салют двадцатью залпами из ста двадцати четырех орудий.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины! - Далекий торжественный голос умолк, а они все стояли в снегу. Над полем была тишина, лица солдат были темными и усталыми. Сергей Шмелев снял шапку, Игорь Владимирович увидел вдруг его седые, плотно слежавшиеся волосы. Лицо его было по-прежнему застывшим, губы плотно сжаты, а глаза устремлены в поле, поверх насыпи.
Одинокий снаряд гулко разорвался у моста, и снежная туча косо поплыла над полем. Игорь Владимирович подошел к Шмелеву:
- Ты совсем седой, Шмелев.
- В пророки хочу записаться, - ответил Шмелев, не меняя выражения лица, и спокойно натянул шапку на голову.
- Заводите, Дерябин.
Шмелев повернулся всем телом:
- Товарищ генерал, разрешите продолжить преследование противника.
- Ни в коем случае. Приказываю вашему батальону немедленно возвращаться в Устриково. Вечером за вами придут машины. А потом вы сдадите батальон и явитесь ко мне. Назначаю вас начальником оперативного отдела штаба армии. Примете дела у Славина.
- Ого! - сказал Дерябин из саней.
Губы Сергея Шмелева дрогнули, и он перестал смотреть вдаль и посмотрел на командующего, может быть, впервые с момента их встречи.
- Я не могу сдать батальон, товарищ генерал. Не могу. Это мой батальон. - Он был сильно взволнован.
- Хорошо, майор. Мы поговорим об этом. Можно будет взять их в комендантскую роту. А теперь "кругом" и "шагом марш". - Командующий приложил руку к папахе и повернулся к саням.
Мотор взревел. Шмелев даже не услышал снаряда. Снаряд разорвался неподалеку, опрокинув Джабарова в сугроб. Шмелев присел. Игорь Владимирович замер, поднял руки и начал медленно заваливаться назад.
Он лежал на снегу, прижавшись к земле щекой. Снег под ним стал красным, лицо было спокойным и безмятежным. Открытые глаза смотрели на насыпь, и Шмелев с горечью подумал, что командующий армией погиб на острие стрелы, которую сам прочертил на карте.
Они сделали все, что полагается делать на войне с убитым генералом. Солдаты отдали салют. Шмелев вызвал по радио штаб армии и доложил о гибели командующего армией. Булавенко распорядился доставить тело в штаб.
Автоматчики втиснули большое тяжелое тело в кабину аэросаней. Шмелев отдал честь мертвому генералу и зашагал к солдатам.
Солдаты на дороге выстраивались в походную колонну, вскидывали мешки, гремели котелками. Он дал команду, пропустил колонну мимо и пошел замыкающим.
Сани описали широкий круг по полю и снова выехали на дорогу, набирая скорость. Рука Игоря Владимировича вывалилась из кабины и болталась, указывая на насыпь.
Шмелев тревожно обернулся к насыпи и ничего не увидел там. Догорал солдатский костер. Дымовая шашка слегка клубилась. Закрытый семафор стоял у моста. За насыпью виднелось далекое поле. Он потер виски, вспоминая. Тяжелая, гнетущая боль гнездилась в голове и никак не проходила, оттого он и старался смотреть как можно дальше, чтобы уйти от боли. Смутное, все время ускользающее чувство давило его, словно он позабыл что-то очень важное - и не мог вспомнить что. И вдруг он вспомнил. Письмо. Да, письмо. Конечно, письмо. Как же я мог не вспомнить об этом? Письмо - и на конверте ее почерк, а я ведь даже не знаю ее почерка, все знаю о ней, кроме почерка. Письмо - и на конверте обратный адрес, не забывайте написать на конверте адрес отправителя; боже мой, как давно было это, две жизни назад было это, двадцать тысяч лет назад было это, на другой планете было это. Берега были разъединены, а потом лед соединил оба берега, и мы пошли вперед, чтобы еще крепче соединить их своей жизнью. Мы шли тогда по другой планете, темная ледяная пустыня простиралась вокруг нас, потому что мы пришли на ту планету, когда там был ледниковый период; все покрыто льдом и снегом; кругом - долгий мрак, ни одна звезда, ни одно солнце не освещали ее своим светом, не давали ей своего тепла, и мы пошли и легли на лед, чтобы согреть его теплом своих тел. Но холода вокруг оказалось больше, чем человеческого тепла; берег ощетинился железом, во мраке рождались вспышки, гремел ледяной гром, и холод смерти подступал все ближе. Тогда пришло отчаяние, я вспомнил землю, озаренную светом, и стал молить небо, чтобы оно не отнимало меня у земли, потому что на земле жизнь и все так прекрасно и просто: вода, воздух, хлеб, трава - все просто и доступно, все-все, кроме жизни, оттого что кругом мрак и холод. И тогда мы поняли самое главное: надо, чтобы растаял лед, чтобы солнце снова зажглось, чтобы жизнь стала доступной для всех живых. Человек имеет право на жизнь, это его первое право, и он должен завоевать его, если ему не дают его просто так. Мы встали и пошли. Нас оставалось все меньше, и мертвые передали нам свою ярость и силу, а ведь они уже никогда не вернутся на землю, никогда не увидят прекрасного солнца земли, не услышат пения земных птиц, криков земных детей, шороха земных трав. И мы станем последними земными тварями, если забудем о них. Они лежат на льду, велят идти вперед. Мы должны идти, потому что нет у нас другого исхода: только идти, идти, идти, несмотря ни на что, несмотря на посулы и угрозы - и тогда мы придем к самому далекому берегу, родившему всех живых.
- Товарищ майор, - позвал его Джабаров. Шмелев не сразу понял, что зовут его.
- Что тебе? - спросил он, не оборачиваясь.
- Товарищ майор, может, Яшкина с собой возьмем?
Шмелев вдруг сообразил, в чем дело.
- Капитан, - тихо и спокойно сказал он. - Учти, Джабар. Я - капитан. Ты ничего не слышал. Ничего не знаешь.
- Так точно, товарищ капитан, - отозвался Джабаров, умудрившись передать служебными словами все, что он понимал и чувствовал.
И Шмелев услышал свой голос, чужой и страстный, разнесшийся над полем:
- Батальон, сто-ой!
Сани уже скрылись в кустарнике, гул моторов затих в отдалении. Солдаты медленно останавливались, задние подступали к передним. В голове у него перестало гудеть, мысли стали ясными и простыми: он вспомнил самое важное. Ничто больше не тревожило его.
На поле спускались сумерки.
Он остановился, не доходя до солдат, и снова крикнул, как бы исполняя последнюю волю командующего:
- Кругом! Шагом ма-арш! - Голос его возвысился, пролетел над полем. Он повернулся и пошел обратно Теперь он был в голове колонны. Джабаров обогнал его и зашагал впереди.
Солдаты послушно исполнили команду. Походка их переменилась - шаг замедлился, стал тяжелей и размеренней: впереди лежал долгий путь, и солдаты знали это.
Шмелев прошел мимо догорающего костра, поднялся на насыпь, прошагал по шпалам мимо взорванной будки, где клубилась шашка, спустился с насыпи - а там началось другое поле, и он пошел по нему не оглядываясь.
1959-1962
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
ДОМ СРЕДИ СОСЕН
Лето никак не приходило. С моря, не переставая, дул ровный холодный ветер, и мы прятались от него среди дюн. Песок был горячим, податливым, и приятно было валяться на нем, ни о чем не думая, но стоило встать или хотя бы подняться на колени, как холодный ветер пронизывал тело и сразу хотелось надеть рубашку.
Ветер дул все время, с утра до вечера, ровно, неослабно, упруго; к нему, наверное, можно было бы привыкнуть и не замечать его, если бы он не был таким холодным. Он дул уже третью неделю.
В конце концов мы здорово научились прятаться от этого ветра. Нужно было лишь забраться подальше на вершины дюн, найти там ложбину между двумя песчаными горбами и подсыпать один горб со стороны моря так, чтобы моря совсем не было видно, когда ты лежишь. Тогда ветер проносился где-то поверху, а лучи солнца свободно проходили сквозь него и ложились на тело.
Можно было греться под солнцем и слушать, как шумит море. При желании можно было даже искупаться, но мы ждали, когда море прогреется как следует: все лето было у нас впереди.
А в другой стороне, за кустами орешника и бузины, за рыжими стволами сосен, которые торжественно раскачивались над головой, виднелась зеленая крыша нашего дома. Я выбрал этот дом сразу, как только увидел его за высокой решетчатой оградой в старом заросшем саду. Дом был большой и казался пустынным. Я не сразу сообразил, в чем дело, пока не разглядел за кустами, что часть окон закрыта ставнями. Но три окна были раскрыты. Над зеленой крышей торчала сухая палка с антенной. А за домом поднимались сосны.
Угрюмая коренастая женщина с тонкими поджатыми губами показала мне небольшую угловую комнату, с окном в самую глухую часть сада, и я тут же уплатил ей за все лето вперед, хотя цена была довольно высокая.
Когда спустя полчаса я возвращался со станции с чемоданом, меня встретила у дома высокая девушка в узких синих брюках и закрытом коричневом свитере с длинными рукавами. Она стояла на террасе и настороженно смотрела в сторону калитки, словно ждала кого-то. Увидев меня, она улыбнулась.
- Я ждала вас, - сказала она. - Вы наш первый гость, и вам досталась лучшая комната. Меня зовут Анна. Я уже убрала вашу комнату, постелила свежее белье. Вы, наверное, устали в поезде, вам будет полезно отдохнуть. - Она говорила по-русски старательно и чисто, но все же было заметно, что это не ее родной язык.
Я поставил чемодан на землю, и мы немного поболтали о погоде и о море. Потом я прошел в свою комнату и действительно сразу же уснул - так хорошо, тихо было в этом доме под зеленой крышей.
Через день приехал Борис Иванович, инженер сибирского завода, получивший после операции щитовидной железы двухмесячный отпуск. Борис Иванович выбрал вторую угловую комнату, которая помещалась рядом с моей, через коридор.
Мы встречались утром на террасе. На конце большого пустынного стола уже стоял завтрак, накрытый салфетками: яйца, сметана, масло, тонко нарезанные кружочки колбасы. Молчаливая хозяйка приносила кофейник и сахарницу. Мы съедали все, что было на столе, и через заднюю калитку шли к морю. В саду нам встречалась Анна. Она всегда что-то делала в саду: поливала цветы, копала грядки, подрезала кусты. Увидев нас, Анна подходила к дорожке и улыбалась.
- Вы приехали слишком рано, - говорила она, ровно и старательно произнося каждое слово. - Сегодня опять дует сильный ветер. Но скоро настанут хорошие дни.
И она улыбалась нам вслед.
Мы шагали прямо по песку, забирались на дюны и строили убежища от ветра. Борис Иванович не ленился даже таскать доски и камни, ограждая наветренную сторону. Стоило потрудиться для того, чтобы потом получить тепло на весь день. Мы лежали на песке, каждый в своем укрытии, ни о чем не думая, изредка перебрасываясь словами.
Из сада доносилось негромкое пение. Держа в руках таз, Анна подходила к задней калитке и развешивала на веревках большие белые простыни, цветные скатерти, полотенца.
- Сколько у них белья, - говорил Борис Иванович, следя за Анной.
- Больше, чем надо на двоих. Только и всего.
- Хорошая девушка Анна. Всегда улыбается. Всегда такая приветливая. Как вы думаете, сколько ей лет?
- Не знаю, - ответил я; я действительно не знал, я не имел ни малейшего понятия об этом.
- Моей Галке уже семнадцать. Переходит в десятый класс. Последний спокойный год.
- Почему?
- Потом надо в институт. Это целая проблема. Начнутся бесконечные семейные заседания, какой институт выбрать. И надо еще поступить туда.
- Все обойдется.
Мы лежали и слушали шум моря и песню без слов, которую пела Анна, развешивая белье у калитки.
Как-то утром ветер был особенно сильным и резким. В низком небе над самыми соснами проносились рваные облака, на дюны то и дело набегали зыбкие тени и ветер тут же пронизывал тело. Мы упрямо лежали на песке, пока облака не собрались в тучи. Начал накрапывать дождь. Тогда мы пошли в дом, надели плащи и решили отправиться в кино. На террасу с кипой белья в руках поднялась Анна. Она была сильно возбуждена, легко и быстро двигалась по террасе, раскладывая белье.
- Хорошо, что белье просохло до дождя, - сказала она и рассмеялась. - Я говорила вам, что вы приехали слишком рано. Но теперь уже не рано. Скоро будет хорошая погода. Будет тепло и весело.
Мы сказали, что идем в кино, спустились с террасы и уже дошли до самых ворот, когда Анна окликнула нас. Мы остановились и смотрели, как она бежит к нам по дорожке.
- Я должна извиниться перед вами. Мама поехала в город к зубному врачу, а я была занята с бельем. Мама просила передать, что сегодня у нас не будет обеда. Напротив кинотеатра есть хороший ресторан, вы сразу увидите его, - она говорила это, а глаза ее так и сияли от возбуждения.
Мы поблагодарили ее и поспешили в кино, чтобы дождь не застал нас на улице. Картина была заграничная, игровая, с неумелыми декорациями и неестественно красивой героиней. Я вяло следил за любовным сюжетом и то и дело ловил себя на том, что думаю об Анне, стараясь понять причину ее необычной возбужденности. Все объяснилось само собой, едва мы вышли на улицу. Городок необыкновенным образом переменился. Чисто вымытые дождем дома и сосны были залиты солнцем. Тротуары заполнились пестрой нарядной толпой. Люди никуда не спешили, они просто прогуливались взад-вперед, и это, казалось бы, простое ничегонеделанье придавало окружающему радостно-возбужденный вид. Все это было так необыкновенно, что мы пошли на берег и уже не удивились, когда обнаружили, что ветра нет. Ветер кончился - вот оно что! Мы сняли плащи, но все равно было жарко и хотелось купаться.
- Сегодня же суббота, - сказал Борис Иванович, пытаясь объяснить случившуюся перемену, но это ничего не объясняло.
Мы пошли в ресторан. Он тоже был заполнен радостно-возбужденными людьми. Тихо играла музыка.
- Выпьем по этому поводу, - отчаянно воскликнул Борис Иванович. - Но только сухое!
Обратно мы пошли берегом. Солнце неторопливо погружалось в сосны. Было необычно тихо; мы все еще никак не могли привыкнуть к тому, что кончился ветер. Утоптанная дорожка шла вдоль самой воды, и море неслышно выносило на берег короткие прозрачные волны. Впервые почувствовалось, что от моря исходит тепло.
Пестрая цепочка гуляющих тонко растянулась вдоль берега, в обе стороны до самого горизонта. Мы влились в нее и долго ходили у самой воды, а когда начало темнеть, поднялись на дюны, чтобы пройти к своему дому.
- Надо брать правее, - сказал я.
- Заблудились в трех соснах, - рассмеялся Борис Иванович.
Мы пошли вправо и вскоре увидели наш дом. Задняя калитка была распахнута. Из кустов вышли и быстро пошли навстречу нам три молодых человека в тщательно отглаженных костюмах, с тонко затянутыми галстуками на шее. Увидев нас, они прижались к кустам, молча пропустили вперед и так же быстро и молча пошли к морю.
Все окна в доме были освещены, хотя можно было еще не зажигать света. На террасе громко играло радио.
Через заднее крыльцо мы прошли в мою комнату. На пороге нас встретила Анна. На ней было красивое, с глубоким вырезом платье, а поверх него был надет кокетливый фартук с узорами. Она улыбалась...
- Извините, - сказала Анна, глядя на меня. - Я стелила вам свежее белье. Ваши бумаги сдуло на пол, я постаралась уложить их по порядку. У Бориса Ивановича я уже переменила белье.
Она снова улыбнулась и хотела пройти в коридор. Борис Иванович остановил ее:
- Простите, Анна. Может быть, наше присутствие помешает вашему семейному празднику. Мы тогда пойдем гулять. Только вы скажите прямо.
Анна вскинула брови:
- Какой праздник? - Она была очень удивлена.
- Эти огни, веселая музыка, - пояснил Борис Иванович, делая неопределенный жест рукой в сторону террасы.
Анна улыбнулась и подняла руки, осторожно поправляя волосы.
- Теперь всегда будет весело. Кончились экзамены. Пришло лето. Приехали мои друзья. Я же вам говорила, - она просто сияла.
- А-а, экзамены кончились, - задумчиво протянул Борис Иванович.
- Анна, Анна, где же ты пропала? - пропел в глубине дома высокий мужской тенор. Анна посмотрела на дверь и прикрыла ее.
- Извините, меня зовет мой жених. Я должна идти. Питаться вы будете, как и прежде, за нашим столом. Сегодня был случайный перерыв.
- Жених? - удивленно переспросил Борис Иванович.
Но Анна уже вышла, плотно прикрыв дверь, Борис Иванович тяжело вздохнул и сел на мою чистую постель.
- Не огорчайтесь, Борис Иванович, все равно мы весь день на море. Была бы погода хорошая.
- Мы чересчур много гуляли, - сказал он. - Я устал, и всякие мысли пристают. Так и у моей Галины. Кончатся экзамены, придет молодой пижон с тонким галстуком и уведет ее. Им будет страшно весело. Простите, я помял вашу постель.
- А вечером мы будем слушать музыку. Много музыки. Разве плохо?
- Конечно, конечно, - он поднялся и пошел к себе.
Наш большой пустынный дом, которым мы так гордились, преобразился в один день. С чердака сняли все кровати, какие там только были, в саду сколачивали козлы. В каждой комнате жили два-три человека, а на верхней террасе поместилось даже пять раскладных парусиновых коек.
С самого утра на террасе начинала греметь музыка, мы просыпались под ее звуки и бодро шли к завтраку. Стол каким-то образом раздвинули, надставили, покрыли громадной скатертью. Со всего дома собиралась молодежь. Спешили опоздавшие, им подвигали стулья, скамейки, пока наконец самый последний не усаживался в старое плетеное кресло, которое, казалось, вот-вот развалится.
Анна и ее мать умело руководили огромным столом. Каждый получал блюдо по выбору. Кофе был всегда свежим и вкусно приготовленным. Анна быстро двигалась по террасе, убегала на кухню и прибегала с кухни. Все, что она делала, получалось у нее легко и красиво. Она просто была создана для той роли, которую исполняла, и все любовались ею.