* * *
Через две недели Семен Гаврилович только командовал, выходя из дома:
- А ну, Джанчик-душа, пошли, брат, на почту! В палатку! На Силикатный!
Или просто погромыхивал бидончиком, и хитрый пес доставлял его прямо в молочную.
Он безошибочно выбирал направление поезда, делая посадку всегда с требуемой стороны, и заливался счастливым лаем оттого, что все желания хозяина были ему совершенно понятны.
Теперь его можно было разбудить среди ночи, и он, не задумываясь, отмечая каждую мелочь в пути, провел бы Семена Гавриловича в любом заказанном направлении.
Дни стояли солнечные, чудесные. Сознание, что с ним всегда надежный проводник и помощник и не нужно больше для каждого шага отрывать от дела усталую жену, - было для Семена Гавриловича таким облегчением, что он чувствовал, будто снова обрел глаза.
Он был весел и бодр, ласкал Джана, шутил с ним во время прогулок, разговаривал с ним, и они не только все больше и больше сдружались, но даже во всех движениях, в походке, в мыслях слились в одно целое.
Так случается иногда с охотником и хорошей охотничьей собакой, но только здесь это было в еще большей степени.
Инструктор Школы собаководства часто звонил по телефону, справлялся о своем воспитаннике.
- Джан, - смеялся Семен Гаврилович. Он прикладывал трубку к собачьему уху. - Расскажи, Джан, Алексею Степановичу, как мы с тобой отлично поживаем.
Собака наклоняла одно ухо, другое… В трубке слышалось знакомое приказание: - Голос! Джан, голос!
И Джан разражался оторопелым лаем.
Семен Гаврилович понемногу расширял круг своей; деятельности. Они с Джаном все чаше появлялись на платформах электрички. Ездили в коллектив слепых, через три остановки в левую сторону, и в районный городок - через пять остановок с правой стороны платформы.
- В райисполком! В город! - приказывал Семен Гаврилович, и Джан знал, где им надо усаживаться, и поднимался на нужной остановке.
- Какая собака! Глядите, какая собака! - слышалось отовсюду, и Семен Гаврилович радовался, как будто это восхищались каким-нибудь его любимым родственником.
В людском потоке они поднимались на мост-виадук, спускались на привокзальную площадь и шествовали вдоль главной улицы, прямо к зданию исполнительного комитета.
С тем же деловым видом пес распахивал лапой дверь в кабинет председателя и, только усадив хозяина в кресло, разрешал себе вольность - поглазеть по сторонам, повилять своему отражению в зеркале и отозваться сдержанным рычанием на сладкий голос диктора из лакированного ящика.
Испытание
То, что сказал по телефону инструктор, очень встревожило и расстроило Семена Гавриловича.
- Да успокойтесь! Это просто общий порядок… Правила воинской дисциплины…
- Да, да… Но только… такие переживания… И к чему они нам?! Я так огорчен!..
Инструктор расспрашивал о Джановой работе и, узнав, что все - и ближние и дальние - поездки собакой уже хорошо изучены, заявил:
- Ну, теперь остается только, чтобы работу поводыря проверила комиссия, и тогда можно будет особым актом закрепить передачу Джана в полную вашу собственность.
- Да ведь он же и так мой! Вы не можете себе представить, до какой степени мы уже привыкли друг к другу. Джан, наверное, никого, кроме меня, знать теперь не захочет, а я… без него… Что же это?!.
- Да успокойтесь, Семен Гаврилович, ведь мы только должны…
- Я пропаду без него… теперь окончательно пропаду! Служит он мне верой и правдой… Чего еще надо? Акт? Характеристику написать?! Отзыв? С удовольствием, хоть сию минуту…
Но инструктор отвечал, что дрессировка поводырей - это особое задание правительства, и выполнение этого задания должно быть обязательно показано официальным представителям.
- А если Джан разволнуется, как тогда - помните, при вас? И осрамится?! Другую дадите?!. - закричал Семен Гаврилович в телефон с таким ужасом, что Джан вскинулся с подстилки и громко залаял. - Нет, нет, и не думайте! Пожалуйста, оставьте этого "лучше" себе… А я Джана никому и ни за что не отдам…
Белоножка отвечал что-то долго и убедительно. Он вполне полагался на прекрасные врожденные качества Джана, на его породность, выдержку, испытанный, уравновешенный нрав…
- Я ведь говорил вам, что мы тогда пешком обошли с ним по списку много адресов слепых-инвалидов. Но я поклялся себе, что передам Джана только в настоящие руки. Это прекрасное животное, и я рад за него: он нашел достойного хозяина.
День испытания был все-таки назначен.
Инструктор явился спозаранку. Семен Гаврилович только что проснулся. Джан еще лежал на подстилке. Он не вскочил (как бывало) при звуках шагов воспитателя. Он продолжал спокойно лежать, считая излишним, хотя бы из вежливости, постучать хвостом о пол.
Он чувствовал себя дома и ко всем "посторонним" относился - смотря по приказанию хозяина.
Здороваясь, Алексей Степанович крепко тряхнул рукою. Джан вскочил и возмущенно залаял. Он даже Нине Александровне с трудом разрешал прикасаться к хозяину. А тут…
- Да ты что же, дурень этакий, выдумал?! Окончательно раззнакомился со мной, что ли?! - обиделся Белоножка. - На место! Лежать! Ну!
Но вместо прежнего безропотного повиновения, пес вклинился между ним и хозяином. Шерсть по спине поднялась острой, как у дракона, чешуей, глаза налились кровью.
Он был полон решимости тут же, на месте, отдать жизнь за своего властелина.
- Ну и ну-у! - разобиженный инструктор принужден был отступить в коридор. Приходилось самому пожинать плоды своей же выучки.
Семен Гаврилович велел Джану вскочить к себе на кровать и лаской, и шутливой возней развеселил и успокоил рассвирепевшего было пса.
- Вы посмотрите, Алексей Степанович, какой он со мной добродушный, - говорил Семен Гаврилович, повернув лицо к порогу, где все еще стоял Белоножка. - Не обижайтесь на него, пожалуйста. Вы сами его этому обучили. Он положительно не переносит, чтобы кто-нибудь ко мне прикасался…
- Ну, это уж он от себя! - ворчливо, но с гордой улыбкой ответил Белоножка. - Мое воспитание было в общих чертах.
- Недавно мы с ним ехали по электричке, - одеваясь, рассказывал Семен Гаврилович. - Я было чуть придремнул. Вдруг слышу - "Ваш билетик?" - и сразу что-то пискнуло… Я мигом: "Фу, Джан, отставить!" - он немедленно ткнулся носом в мою ладонь, а контролер (это он дотронулся до меня пальцем) говорит: "Извините, товарищ, не сообразил, что вы инвалид - проезд без билетов. Вот ваша собачка справедливо и возмутилась - чуть было не оттяпала мне палец-то".
В разговорах и сборах прошло часа два.
Инструктору показали Джаново место в коридоре, где на вешалке вровень с головой собаки были размещены его шлейка, поводок и все прочее. Под вешалкой стояли миски, а возле хозяйской кровати находилась суконная стеганая подстилка. Каждое утро Джан сам вытаскивал ее на крыльцо, а после того, как ее выбивали, с достоинством волочил обратно на место.
После завтрака инструктор и Семен Гаврилович с Джаном вышли в цветничок.
До приезда комиссии оставалось еще полчаса.
Белоножка украдкой посматривал на часы. Он волновался, но только одно это движение выдавало его. Ведь через несколько минут предстояло держать экзамен не только собаке, но и ему самому, его работе, его способу воспитания собак-поводырей.
Он понял, что командовать собакой во время испытания придется уже не ему, а Семену Гавриловичу. Никому, кроме него, Джан не будет теперь повиноваться. К чувству гордости за свою выучку у Белоножки примешивался страх: как все это сойдет?
Они начали договариваться, какие команды должен будет давать Семен Гаврилович и какие поездки с Джаном должны быть обязательно показаны.
В это время в свежем утреннем воздухе мелодично пропела сирена. Длинная щегольская машина остановилась у калитки. Четверо солидных мужчин вошли во двор и в сопровождении Нины Александровны, встретившей их у крыльца, направились в цветник.
Инструктор вытянулся, приветствуя членов комиссии. Встал и Семен Гаврилович. Напряженное тело собаки прильнуло к его ноге. Он опустил одну руку на голову Джана, а другую приложил к козырьку.
- Доброе утро! Здравствуйте, Семен Гаврилович! - услышал он приветливые голоса. - Ну, как теперь жизнь молодая?!
- Осторожно, товарищ генерал! - Белоножка испугался повторения утренней истории. Джан заметил протянутую к хозяину руку и обнаружил намерение немедленно познакомиться с брюками дерзкого пришельца, невзирая на его малиновые лампасы.
- Лежать! Смирно! - приказал Семен Гаврилович. - Поводырь обучен не допускать никаких прикосновений к своему подопечному. Но теперь он, без команды, не имеет права подняться.
Пожимая (к великому гневу Джана) руки членам комиссии, Семен Гаврилович взволнованно говорил:
- У меня не находится слов, чтобы выразить нашей родной партии и правительству ту горячую признательность, которая переполняет мое сердце. Я могу возвратиться к полезной, интересной жизни. Могу ездить в свой цех, работать, быть членом общества. Нельзя передать, как важно мне чувствовать, что я, никого не обременяя, имею возле себя неусыпную охрану и помощь моего поводыря… Мне сейчас порой кажется, что мне каким-то образом возвратили глаза… Встать, Джан! Ко мне!
Джан вскочил и стал рядом с хозяином.
Семен Гаврилович говорил, прижимая руку к груди, другую руку он положил на широкую голову собаки и взволнованно повторил: "От всего сердца благодарю за великую заботу"… Щелкнул спуск кинамы, аппарат заработал, и эти слова вместе с изображением были записаны для кинохроники.
Затем Джан показал комиссии исполнение различных приказаний:
- Готовься!
Джан сбегал в дом, принес с вешалки свою шлейку, всунул в нее голову и лапу и стал так, что оставалось только застегнуть пряжку.
"Голос!" - Джан огласил лаем окрестности. - "Лежать!", "Встать!", "Принести туфли!", "Где хозяйка, позови!", "Принеси трость! Фуражку!".
Джан проделывал все это быстро, вполне сознательно и с величайшей охотой. Туфель он натащил целых три штуки и потом, сам от себя, выволок на крыльцо свою подстилку, (она не была еще сегодня вытряхнута), чем насмешил всех членов комиссии.
День становился жарким и потому команду - "Купаться!" все встретили с полным восторгом.
Спустились за собакой по тропинке под откос и прекрасно освежились в прохладной реке. Тут Джан проявил такое похвальное усердие в охране вещей купальщиков, что вышеупомянутые брюки с лампасами снова едва избежали серьезной опасности.
После купанья были испытаны ближние маршруты. Для проверки Джановой памяти назвали "хлебную палатку военторга", где Джан давно не был. Джан подумал, вспомнил и безошибочно доставил Семена Гавриловича в палатку и домой.
Затем решили предпринять поездку в районный городок. Члены комиссии старались незаметно наблюдать за посадкой и за поведением поводыря на железнодорожной станции, на улицах городка, среди сутолоки и шума. Джан весь поглощен был исполнением своих обязанностей. Он ни на один миг не отвлекался, хотя члены комиссии организовали несколько инсценировок са специальной целью рассеять его внимание.
В вагон члены комиссии входили с другой площадки, издали наблюдая, как пес торжественно ехал со своим хозяином. Они могли множество раз воочию убедиться в его трогательной заботливости и старании.
Строгие лица военных работников все больше и больше светлели в улыбке. Они переглядывались и кивали один другому.
Собаке было приказано вести хозяина в районный исполком. И вся комиссия собралась в кабинете председателя.
Председатель подтвердил, что Семен Гаврилович приезжал к нему не раз по делам коллектива слепых и всегда добирался совершенно самостоятельно, в сопровождении только "вот этой самой славной собачки".
Тут он довольно свободно ткнул пальцем в сторону Джана, и "славная собачка" едва не превратила его руку в четырехпалую конечность.
На пути Семена Гавриловича клались палки, кирпичи, ставились тележки мороженщиц - поводырь обводил его стороной, предупреждал о малейшем препятствии. Даже перед ниткой, протянутой на высоте десяти сантиметров через дорогу, он стал как вкопанный и "дал голос".
Испытание службы поводыря превращалось в сплошной триумф для его воспитателя-тренера.
Джан делал гораздо больше, чем мог от него ожидать Белоножка.
Но этот успех, эта вершина дрессировки была достигнута не только выучкой Белоножки, не только личными качествами прекрасной собаки, но (и, может быть, это было самое главное) тем, что всеми чувствами Джана руководила теперь новая, беспредельная любовь и преданность своему настоящему хозяину.
* * *
Вечером за большим столом на террасе сердюковской дачи был оформлен акт о блестящей сдаче испытаний и вручении в полное владение Семена Гавриловича чепрачной овчарки-поводыря под кличкою Джан… Действуя на основании инструкции Центрального Совета Осоавиахима… - так написала в своем акте комиссия… - все перечисленное ниже списать с баланса Школы собаководства как переданное в полное и постоянное владение и пользование инвалида Отечественной войны 1 группы, потерявшего на фронте зрение, капитана авиации товарища Семена Гавриловича Сердюкова:
1 Карточка учета и родословная… 1 и 1
2. Шлейка… 1
3 Кормушки-миски… 2
4. Ошейник…1
5. Поводки… 2
6. Щетка… 1
7. Скребница…1
8. Гребешок… 1
9 Арапник… 1
10. Цепь… 1
Семен Гаврилович написал отзыв о Джане. Он отметил, что Джан водит его лучше, чем водили люди, чем даже водила жена, "которую теперь совсем не приходится отрывать от дела". "Люди, - писал он, - могли отвлечься, увлечься разговором, могли - вместе со мною самим - забыть на какой-то миг о том, что я совершенно беспомощен. Я часто ушибался. Случалось даже, падал. Теперь же мои драгоценные "глаза" всегда начеку и ничего не оставляют незамеченным…"
Эта характеристика заканчивалась горячей благодарностью и просьбой от имени слепых, товарищей Семена Гавриловича, чтобы Школа собаководства воспитала побольше таких поводырей:
"… этих собак мы, слепые, должны беречь буквально "как зеницу ока", так как они являются для инвалида и глазами, и друзьями, и защитниками.
Только в одной музыкальной школе со мной вместе обучаются сто человек. И все они проходу мне не дают расспросами, где бы им тоже выхлопотать такую собаку…"
* * *
Снова пропел звонкий рожок; нарядная машина с гибким сверкающим телом борзой собаки (фетиш над капотом автомобиля) блеснула в лучах заходящего солнца.
Но долго еще стояла у ворог сердюковского дома высокая, худощавая фигура слепого капитана с приветственно поднятой рукой.
"Управляющий" домом
Джан теперь минуты не мог прожить без Семена Гавриловича.
Вскоре он сам включил в круг своих обязанностей заботу и мелочную опеку надо всем, что, по его разумению, относилось к хозяину, а следовательно, и к нему самому.
Он по-хозяйски присматривал за всем домом, вещами и за всеми проживавшими в доме. И не только охранял, но устанавливал в домашнем быту и на работе свой собственный порядок. За это домашние и сослуживцы Семена Гавриловича начали величать его "Управдомом" и "Комендантом".
С детства Джан не выносил крика, ссор, повышенного тона. Ссоры его бывшей хозяйки с мужем всегда оканчивались побоями ни в чем не повинного щенка. Всякий крик Джан обычно встречал рычанием и лаем и немало вынес в прошлом за это побоев. Теперь же, чувствуя за собой правоту и поддержку могущественного своего покровителя, Джан немедленно появлялся при нарушении тишины и порядка и одним своим грозным видом сразу унимал скандалистов.
Вешать белье на веревку он разрешал всем домашним, но снимать его позволялось только хозяину. Ему, впрочем, позволялось все на свете. Нине же Александровне пришлось выдержать несколько тяжелых столкновений, пока новый "управдом" не согласился предоставить и ей это право.
Со всеми остальными обитателями сердюковской дачи и ближайшими соседями Джан вел настоящую войну.
Соседка-прачка теперь брала стирать и крахмалить белые кители Семена Гавриловича с обязательной оговоркой: "Если этот черт косматый не навяжется".
Обнаружив у нее во дворе хозяйское имущество, пес бесстрашно врывался "во вражеское расположение" и уволакивал домой отбитые трофеи.
Вскоре после тою, как Джан появился в семье Сердюковых, в мире произошли величайшие события. От этих событий зависели судьбы народов, и в жизнь каждого маленького человека они также вносили большие перемены. Война была победоносно закончена. Семьи снова собирались у домашних очагов, и вся страна переходила к мирному восстановительному труду.
Дети, в первые месяцы войны уехавшие от родителей в эвакуацию, почти взрослыми людьми возвращались домой.
В семье Сердюковых были отпразднованы сразу три торжества.
Их дочка Лида окончила медицинский институт и уже работала в госпитале. Возвращалась домой она не одна - муж ее, молодой военный врач, находился за границей в длительной командировке, но с Лидой приехал еще один, совсем новый, член семьи - крошечная Лариска.
Так, задним числом, отметили сразу окончание вуза, свадьбу и рождение внучки.
Джан был очень недоволен таким нашествием родственников. С тревогой и подозрением следил он за выражениями семейной радости. Он решительно не допускал никаких объятий и ласк этой, неизвестной ему, дочери. Пусть она кидается, сколько ей угодно, на мать, но не на его сокровище!.. Аррр-рр!..
Лиду сначала это очень смешило, потом возмутило. Она обиделась, попробовала воевать и даже поплакала от досады, но… с Джаном нельзя было не посчитаться. И она уступила.
Зато Лариска совершенно неожиданно нашла в Джане верного друга. С чисто собачьей чуткостью Джан - первый во всем доме - разобрался в чувствах хозяина и, оценив, насколько дорога ему маленькая внучка, распространил на малютку свои заботы и попечение.
Он дошел до того, что оберегал ее от матери и бабушки, сторожил ее колыбельку и недовольно бурчал, когда кто-нибудь, кроме него и хозяина, осмеливался просовывать нос под кисейные занавески коляски.
Как это обычно бывает с собаками, вместе с обожанием в Джане выросла уверенность в том, что его хозяин не только самое лучшее, но и самое могущественное существо во всем мире.
Нужно было видеть, с какой гордостью и торжеством он выступал с ним рядом!