- Я не про Москву, я про тебя… - Студент сплюнул. - Привезли вас, а начальство где? Где фортификаторы? Этот колобок в брезенте, что ли, фортификатор? Так он последний раз при Потемкине землю копал, и то, наверно, под гальюн. Ты зачем, думаешь, мы с капитаном за двадцать километров сейчас жарили? В Москву звонили! Вас по дурости сюда пригнали. Ничего, не тоскуй. Я тебе завтра помогу. Тебе в плен попадать нельзя, не женщина.
- А вам?
- А мне что? У меня - карабин, у капитана ТТ. Нас не возьмешь, - сказал водитель, и Гошка сразу вернул ему доверие. - Только ты… это, ну, в общем, держи при себе. Я тебе по-мужски… Понятно? - смутился шофер.
- Могила, - сказал Гошка. "А он, кажется, ничего. Нервный только. Но положение действительно тревожное".
- Кемаришь, студент? - донесся голос Гаврилова. - Можешь на боковую.
- Ну как, товарищ капитан? - бодро крикнул водитель. - Сыпь отсюда, - прошипел он Гошке.
- Тихо. Полный порядок. А ты чего не спишь? - спросил Гаврилов паренька. Как все командиры, он не выносил слоняющихся без дела бойцов. - Думаешь, здесь "Артек"?
- В "Артеке" их брата жучат! - поддакнул студент, сразу как бы отрубая от себя допризывника, хотя только минуту назад выкладывал ему ночные страхи. - А вы когда поспите, товарищ капитан?
- Утром, - сказал Гаврилов. - Утром сны лучше.
9. Ледяная вода и гимнастика
Лия сидела под мостом, никак не решаясь раздеться и залезть в страшную воду. Перед ужином она, как большинство окопниц, только наспех вымыла руки и сполоснула лицо, надеясь замотать обряд вечернего обтирания. "Нехорошо выделяться", - отговаривалась она. "Пропадете, девочка", - спорил с ней печальный голос Елены Федотовны, рослой дамы из квартиры напротив. "Нет, нельзя мне выделяться…" - снова повторила перед ужином Лия, и Елена Федотовна ничего тогда не сказала.
Но сейчас на пустом берегу она, невидимо склонясь над Лией, резким и горьким (как тогда в лифте!) голосом прошептала:
- Больше нам надеяться не на кого!
И Лия сняла пальто и стала расшнуровывать ненавистные мамины ботинки.
Тогда в лифте, в пору папиных неприятностей, Лия, вся обвязанная платками, в гриппу, кашляя и сморкаясь, не успела вовремя отвернуться и обрызгала эту длинную и нескладную, недавно переехавшую в их дом женщину.
- Ой, извините, извините! - Лия отворачивалась к стенке и снова чихала.
- Ничего, девочка, - ответила женщина. - Я вас знаю, - добавила со значением. - Вам надо умываться ледяной водой. Ледяная вода и гимнастика. Больше нам надеяться не на кого, - сказала эта странная женщина и первой вышла из лифта.
Потом, когда Лия не раз обдумывала эти слова, они часто казались ей оскорбительными, потому что папа был все-таки с ней, а муж несуразной дамы - известно где, но в первый момент Лию обдало такой симпатией к Елене Федотовне, что она еще долго стояла на площадке и смотрела на соседскую дверь таким взглядом, словно за ней скрылся принц или народный артист Лемешев. И это "нам", которое потом больше всего коробило, в первый момент растрогало Лию. В нем чудились ей печаль и ласка, упрямая гордость взрослой женщины, и ее уважение к шестнадцатилетней девчонке, и даже, если хотите, обещание дружбы. И за это Лия всегда прощала Елене Федотовне все, что та подразумевала под этим "нам": наши родные несправедливо страдают, и (это особенно было обидно после того, как у папы дела уладились) хоть у вас, девочка, и есть отец, но все равно "нам" (то есть - вам!) надеяться не на кого… И, встречая теперь Елену Федотовну, Лия всегда радостно краснела, и Елена Федотовна дружески ей улыбалась, и это было значительнее слов. Да и что они могли сказать друг другу, когда через болтливую Ганю Елена Федотовна знала все о Лииной семье, а Лия тоже кое-что знала о несчастной женщине, но не хотела быть назойливой и бередить незажившую рану. Дочке Елены Федотовны, очкастенькой Карине, Лия тоже сначала улыбалась, но та в ответ кивала как-то надменно, а однажды в лифте, думая, что Лии не видно в боковое зеркало, высунула язык. Но Лия почти не обиделась, понимая, что Карина еще ребенок и что, несмотря на все старания Елены Федотовны, у нее очень нелегкое детство.
- Бр-р-рр! - Лия ступила в ледяную воду и только силой отчаяния не выскочила обратно. - Бр-рр! - тряслась она. Казалось, острые ледышки разрезают ноги у щиколоток.
- Иначе нельзя, - вздохнула она, заходя в речку по колено и стаскивая через голову свитер и юбку.
Плечам и спине было уже не так холодно, как ногам, и Лия с неприкрытой злобой, глядя на свои ключицы и маленькие груди, стала нещадно их растирать:
- Так вам! Так вам!
- А мне действительно очень помогло, - робея, сказала она год назад Елене Федотовне, когда они снова столкнулись в лифте.
- Я вас поздравляю, - кивнула та, полагая, что речь идет о восстановленном в партии главе семьи. - Теперь вы сможете учиться.
- Не знаю… Мама очень нездорова…
- Простите, - резко сказала соседка, и Лия поняла, что та считает Лииного отца бесчувственным человеком.
"Конечно, ей обидно, - подумала тогда Лия. - У такой хорошей женщины оказался такой муж… Но, может быть, он просто очень нестойкий человек, и воспользовались его бесхарактерностью… Мужчины часто бывают такими слабыми…"
- Ой! - вскрикнула она, увидев на берегу Гошку.
Тот скромно ушел.
"Деликатный", - подумала Лия, но уже не о Гошке, а о красавце Викторе, с которым Санька познакомилась летом в Парке культуры.
- Вот тебе! Вот тебе! - Снова стала она тереть, теперь уже полотенцем, свое тощее тело. - Да, не Рио-де-Жанейро! - повторила с горечью.
И опять вспомнила последний предвоенный понедельник, точнее вечер его, с той самой минуты, когда зазвонил телефон.
- Меня! - выпорхнула Санька из комнаты. - Лию?! - удивился в коридоре ее голос. - А кто требует? - Санькино сопрано, казалось, вспархивало до потолка и оттуда тройным сальто или ястребком в мертвой петле опускалось в телефонную трубку. - Так это я, Александра. Не признали? - разливалась Санька в коридоре, вовсе не собираясь звать Лию. - Ждите на Дзержинского! Я в две минуты! - крикнула Санька и тут же влетела в комнату.
- Подруга, дай "летчика", - она порылась в Лиином кошельке, - а то на белое у меня хватит, а вдруг он портвейн пьет. Ты пока приберись тут маленько! - И, схватив Лиину сумку (вот эту самую, общую сейчас на двоих, где были хлеб, документы и полотенца), выскочила из квартиры.
Через сорок минут Виктор позвонил три раза, и Лия, пугаясь Санькиной матери-дворничихи и Гани, которая чаще околачивалась в их квартире, чем у соседей, открыла дверь.
- Простите, что я так… - Виктор развел пустыми руками. - Но я действительно не собирался в гости.
Лия стояла перед ним, нерешительная и маленькая, и ее робость передавалась ему.
- Вот сюда, - наконец выдавила она и повела Виктора в комнату, но двери за собой прикрыла не до конца. - Санюра сейчас вернется.
Она это сказала просто потому, что надо было что-то сказать, но тут же покраснела. Выходило, что она сама понимает и заранее согласна, что молодой человек пришел не к ним обеим, а только к Саньке.
- Да, она мне сказала, - тоже краснея, кивнул студент. Он еще сам не решил, к кому пришел, и ему было неловко.
Санька влетела хлопотливая, шумная, смущение в ней не ночевало.
- Чайник не ставила?.. Сейчас, в один момент, - щебетала она, словно не впервые, а всю жизнь угощала у себя молодых людей.
- Да я не голоден, - смутился Виктор.
- При чем тут голод?! Со знакомством надо! - шумела Санька, выставляя на стол из сумки четвертинку, пол-литра портвейна, коробку килек и свертки по двести граммов колбасы и сыра.
Лия покорно пошла кипятить чайник.
- Во дает! Матерь схоронить не успела, - встретила ее на кухне Ганя, которая по случаю интересного гостя не торопилась на свою Икшу.
- Лександру гони, - буркнула Санькина мать.
- Мать зовет, - сказала Лия, возвращаясь в комнату.
- Вот на мою голову! - хохотнула Санька. - Вы не скучайте - я разом!
- Шумная она у вас, - улыбнулся Виктор.
- Хорошая, - поправила его Лия, стараясь не сердиться и не завидовать подруге.
- Вместе живете?
- Нет. То есть - да… Санюра - у меня. Временно… Она очень много за мамой ухаживала… - сказала Лия и, вспыхнув, добавила: - Мама уже умерла, - чтобы молодой человек не подумал, что Санька что-то вроде сиделки или домработницы.
Он кивнул. У него было хорошее лицо, не только красивое, но еще и очень интеллигентное. Лии захотелось просто с ним посидеть-побеседовать, но она не знала, как начать разговор, боялась быть назойливой и, понимая, что сейчас вбежит подруга, глупо повторила:
- Санюра сейчас вернется.
- Ой, беда со старыми! - Санька влетела в комнату. - А ты чего? Хлеб не нарезан, консерв не вскрыт. Ой, подруга! Да не робей, не съест он тебя. Наш ведь, московский.
- Я из Саратова, - сказал студент.
- Ой, а не похоже - не окаете. Ну, раз в Москве, все равно что московский. Нате, орудуйте! Мужское занятие… - Она протянула ему консервный нож.
Лия трижды чокалась с ними, но себе в рюмку доливать вина не позволяла и все порывалась уйти.
- Погоди, мамаша ляжет, тогда… - каждый раз шептала Санька.
Наконец радио договорило свои известия, включило Красную площадь с боем часов, и Лия, взяв с этажерки толстую тетрадь и учебник физики, тихо вышла на кухню. Тетя Ганя, слава богу, уже отправилась на свою Икшу, и квартира спала. Лия прикрыла дверь, зажгла нещедрый кухонный свет и села к своему столу. "Правило правой руки - стержень и обмотка…" - пыталась она сосредоточиться, но законы магнитной индукции никак не шли в голову, потому что мысли волей-неволей отрывались от учебника и на цыпочках пробирались назад, в комнату, где сейчас должно было произойти что-то тайное и великое.
"Если правую руку повернуть вдоль стержня, то четыре пальца укажут направление электрического тока в обмотке катушки…" Ничего не понимаю, - глушила Лия себя физикой. - А если будет ребенок?"
- Очень красивый будет ребенок, - сказала она совсем громко, и тогда открылась дверь, и Санькина мать стала ругать Лию, что та жжет "обчее лектричество".
- На чужое, на дармовщинку хотишь? А ну спать иди!
- Не пойду, - зло сказала Лия.
- Как так? Да я тебя силком поведу! Думаешь, по-твоему будет! - И дворничиха потащила Лию в коридор. - Ой, да тут заперто! Санька, чего заперлась? Открой! - Она забарабанила в дверь.
Скандал вышел невообразимый. Соседи немедленно высунулись из комнат. Пьяный Санькин родитель, управдом, открыв рот, бессмысленно глядел, как Санька оттесняла мать, пропуская испуганного студента к входной двери.
- Спортил девку! - кричала дворничиха, дубася Саньку.
- Тихо, мамаша! Людей постесняйтесь! - шипела Санька.
- Спать надо, - ворчали соседи, но почему-то не расходились.
- А ты тоже хороша, - напустилась Санька на Лию. - На кухню пошла!.. Я за твоей каргой сколько ходила, а ты уж ночки не могла посидеть на Курском! Сволочь, вот ты кто. - И забрала свою постель и тряпки из шифоньера.
Лия проплакала до рассвета, понимая, что Санюра в чем-то права, но эта "карга" не позволяла ей мириться первой. А через четыре дня пьяный управдом, который уже привык, что дочь живет отдельно, поругавшись с Санькой, устроил Лии безобразный скандал. Грозился отнять комнату, а потом стал хулиганить и лезть, и Санька два раза нешуточно съездила его по шее, помирилась с Лией и простила ей. И Лия тоже простила. Они всхлипывали, обнявшись, и разомлевшая Лия наконец спросила:
- А не боишься, что будет ребенок?
На что Санька шутливо махнула рукой: мол, волков бояться… и улыбка у нее была лукавой и гордой, хотя студент Виктор (Лия это знала) больше не звонил.
10. Непобедимых нет
- Да, жизнь - это борьба! - вздохнула Лия, подымаясь на бугор. Эту фразу часто повторял отец и почти всегда не к месту. И, повторив ее сейчас, тоже не к месту, Лия улыбнулась и вошла в церковь. Все спали, один лишь допризывник Гошка сидел на табурете возле верстака.
- Садитесь, - сказал он, вставая.
"Очень симпатичный мальчик. Как бы эгоистка Карина его не испортила", - подумала Лия, забывая, что Гошка здесь, на окопах, а Карина с матерью уже далеко за Москвой. Ведь вчера - нет, уже позавчера! - утром Лия, преодолевая свою несокрушимую застенчивость, пришла к ним прощаться.
- Вы едете, и я тоже, - сказала она. - Меня берут на окопы.
- Как я вам завидую, девочка! - Елена Федотовна поднялась с пола, где тщетно пыталась обвязать двумя шарфами расползающийся чемодан.
- Мама хочет сказать, что я мешаю ее героизму, - съязвила Карина.
- Что ты, Карик? - смутилась Елена Федотовна и снова повернулась к Лии: - Я вас люблю и уважаю. Берегите себя, пожалуйста.
- Я хотела на фронт… Не взяли… Может быть, с окопов удастся…
- Да, я вас понимаю, девочка… Только берегите себя, пожалуйста. Дайте я вас перекрещу.
- Мама! - крикнула Карина.
- Я неверующая, - тихо сказала Лия. Ей было неловко.
- Да. Я знаю. Я тоже неверующая. Но на кого еще надеяться? - Она неумело, видимо, забыв, как это делается, перекрестила Лию.
- Не бойтесь, - шепнула. - Христос - для всех. Только, пожалуйста, останьтесь живы…
- Вам не холодно? - спросил Гошка, с любопытством глядя на рыжую девушку.
- Нет, что вы! Это так взбадривает. Мне Елена Федотовна посоветовала, - как бы извиняясь, что полезла в октябрьскую воду, ответила Лия. - А Рина, наверно, уже в дороге, - поторопилась перевести разговор.
- Наверно, - согласился Гошка. - А вы спать не будете?
- Не знаю. Боюсь, не засну…
"Бедная", - подумал он, а вслух сказал:
- У меня тоже бессонница.
- Это потому, что очень много впечатлений, - ответила Лия. - Как вы думаете, завтра мы много выроем?
- Посмотрим. Положение очень тревожное.
- Представляю.
- Вы умеете хранить военную тайну? - вдруг спросил Гошка, весь переполненный новостями.
- Не знаю, - испугалась Лия. - Мне ее никогда еще не доверяли.
- А слово дать можете? - спросил раздраженно, боясь, что еще немного, и он выложит ей военные секреты, не получив никаких гарантий.
- Могу, - улыбнулась Лия. - Могу комсомольское. Хотите?
- Хорошо, - обрадовался он. - Положение очень тяжелое. Так что вы завтра особенно много не ройте. Нам отсюда уходить придется.
- Как? - недоуменно вскрикнула Лия.
- Скорее всего, пешком, - не дал он ей договорить. - Обещали вагоны, но они вряд ли прибудут.
- Это неправда. Не сердитесь, но я не верю. Откуда вы знаете?
- Знаю.
- Вам капитан сказал?
- Это неважно. Только не думайте, что я трус.
- Бедный, я ничего не думаю. Я только не могу поверить. И почему это он вам сказал? Почему он всем не сказал? Или все уже спали? Простите, я ничего не понимаю. Зачем же нас сюда привезли? Гоша, ради бога, скажите? Это шутка, да?
- Нет. - Он мотнул головой. - Но помните, вы дали слово. Нас привезли копать оборону. Но фортификаторы, подлецы, бежали, потому что немцы близко. Понимаете?
Они говорили шепотом в огромной, наполненной храпом церкви, но Лии казалось, что допризывник кричит ей в ухо через рупор.
- Вам нельзя в плен попадать! - шепотом орал Гошка.
- Да-да… Я понимаю. Спасибо… Я хотела пойти на фронт. Меня не взяли. Разрешили только в госпиталь, санитаркой. Но я уже была санитаркой. Дома… - Она потупилась, словно боялась обидеть покойную маму. - Я умею стрелять из винтовки. - И она с надеждой посмотрела на Гошку, будто он был начальником арсенала.
- Шофер сказал - никакого оружия не будет. Эта Домна просто врала. Удирать будем. А дали бы винтовку, никуда б не ушел.
- И я, - вздохнула Лия.
Гошка посмотрел на нее с сомнением, но промолчал. Ему не хотелось портить такой хороший ночной разговор. В заброшенной церкви, среди спящих женщин, только они двое бодрствуют. Горят две керосиновые лампы. В разбитое стрельчатое окно виден край освещенного луной облака. Ночь стоит тихая, может быть, первая бессонная ночь за всю его жизнь, если не считать нескольких ночей на крыше во время налетов. Но тогда на чердаках было полно народа, а сейчас они одни.
"Она ничего… Мужественная, - наконец подобрал он подходящее слово. - Ледяной водой обливалась. Б-р-р… - задрожал от воображаемого холода. Стрелять - не копать. Может, и вправду умеет… Я тут один среди оравы женщин. И она тоже одна", - подумал он и проникся к Лии добрым чувством, то ли из-за ее одинокости и заброшенности, то ли оттого, что она разговаривала с ним, как со взрослым, и не гнала спать.
- Обстановка очень тяжелая, - снова повторил, вовсе не придавая этим словам того значения, которое они имели для всех, в том числе для Лии.
Несмотря на то что немцы шли по его земле и он, вполне сносно зная географию, по сводкам Информбюро с недельным или полуторанедельным запозданием узнавал, где сейчас проходит линия фронта, общее положение его как-то мало тревожило. Война вообще казалась ему его личной удачей, и теперь, когда он на нее почти попал, ему не терпелось подойти к ней еще ближе, впритык, получить винтовку, ручной пулемет или "максим" (об автомате ППШ он и не мечтал) и делать то, что делают настоящие парни в кинофильмах. Он был неглупый мальчик и на многие вопросы мог бы ответить толково, но само его существо было пока глупее его разума, и он весь рвался туда, вперед, за реку и тишину, где весь мир в его представлении стреляет, тарахтит, рвется, горит, вспыхивает и кричит "ура!".
- Но как же это вышло?.. - спросила Лия, как-никак она была старше Гошки. Она сейчас чувствовала его таким близким, почти родным, что, пугаясь собственной смелости, выдавила:
- Как это допустили?
- Внезапность нападения! - отмахнулся он, пребывая еще в приподнятом состоянии: ему слышалась пулеметная стрельба и виделись падающие немцы с задирающимися кверху стволами винтовок.
- Я, знаете, плохой политик, - шептала Лия, - но мне очень не нравился договор с Гитлером. Меня это оскорбляло: с такими людоедами здороваться за руку. Нет, это было очень неприятно…
- Дипломатическая хитрость. Нам нужно было спасти украинцев и белорусов, - небрежно сказал он, хотя два года назад ему самому этот пакт был не по душе.
Белорусы и украинцы были какие-то абстрактные, а сражения, которые он рисовал цветными карандашами (а еще чаще представлял их себе перед сном или во сне), были реальными и понятными. После заключения пакта он уже не знал, можно ли рисовать на вражеских касках свастику. На касках англичан можно было писать "фунт стерлингов", но это не так впечатляло. Свастика же была привычной и ясной, и по ней он бы ни за что не промахнулся.