- Не торопитесь поздравлять, уважаемый шеф, не торопитесь, Вперед батька в пекло прыгать не стоит… Прежде всего - что такое интеллигенция?
Кудрин расхохотался.
- Профессорская метафизика?! Что есть веревка-вервие?
- Нет, не метафизика. Пустил проклятый памяти Пьер Боборыкин дурацкое словцо, и на радостях стали его лепить направо и налево, не задумываясь о логике. У нас царствует убеждение, по если человек обучился сморкаться в носовой платок и состоит в союзе совторгслужащих, то он чистый интеллигент. Абсолютнейший и вреднейший вздор!… Полная путаница понятий… Да вот вам пример. На днях пришлось читать в "Известиях" статью Заславского об одном судебном процессе. Ведь, кажется, квалифицированный журналист. А пишет что: "Обвиняемый - интеллигент по происхождению, сын зубного врача". А? Каково! Если индивидуум имел счастье вырасти по соседству с ведром, куда его папаша бросал вырванные зубы, - он интеллигент… А начальник нашего конструкторского отдела Бурков, умница, талант, автор научных трудов не интеллигент? Почему? Потому, что происходит от обыкновенного слесаря?
- Бросьте, Александр Александрович! Вы запарились, - сквозь смех сказал Кудрин.
- Нет, не запарился! И не брошу! Если бы на скамье подсудимых сидел Бурков, тот же Заславский написал бы: "подсудимый по происхождению рабочий". А Бурков в десять тысяч раз больше интеллигент, чем неведомый отпрыск зубного врача.
- Не пойму, что вы стремитесь доказать?
- Погодите, - Половцев замолчал и вдруг выругался: - Черт подери, раздразнили вы меня, придется опять закурить.
Он зажег спичку, затянулся и продолжал:
- Знаете, Федор Артемьевич, сколько у нас сейчас подлинной интеллигенции в высоком смысле этого слова? Ничтожная горстка. Кто интеллигент? Тот, кто несет в жизнь или сам создает интеллектуальные ценности, движет вперед культуру. Человек науки, инженер, врач, художник, педагог. А мы стали называть интеллигентом любого Акакия Акакиевича, который сидит на входящих и исходящих и вечерами ходит в кино смотреть "Атлантиду" и "Тайны Нью-Йорка". Огромная группа, выполняющая подсобные функции, выполняющая волю высшего интеллекта, еще не имеет права на звание интеллигенции.
- Договорились!- сказал Кудрин. - Весьма допотопно получается… Спартиаты и илоты.
- А я слов не боюсь, - огрызнулся Половцев.- Если бы проводимое мной разделение лишало эту группу какой-либо части гражданских прав - это было бы допотопно. Но я лишаю ее только незаконно присвоенного звания, Вы же лишаете некоторые группы населения не только права именоваться гражданами, но и многих существенных материальных и прочих прав и не считаете это допотопным. Так вот, я хочу сказать, что вышеназванная категория промежуточных индивидуумов и является подлинным источником контингентов мещанства.
- Ха-ха-ха! - расхохотался Кудрин. - Изрек - и доволен… Ну, а скажите, мудрец, вот я, Федор Кудрин, сорока двух лет от роду, сын железнодорожного машиниста, член партии, - кто я, по-вашему? Пролетарий? Интеллигент? Мещанин?
- Повторяю, происхождение не играет роли. Но прежде всего каждый член партии - интеллигент, поскольку вся его деятельность направлена на разрешение общественно-философских проблем и практическое применение их в государственной и общественной жизни… А помимо партийной принадлежности, у вас есть какая-нибудь специальность?
- Механик-монтер.
- А еще?
- Художник, - совершенно неожиданно для себя ответил Кудрин.
- Значит, прямой, явный и окончательный интеллигент.
- Это что же: плохо или хорошо? - спросил Кудрин с деланной усмешкой, досадуя на себя за внезапно вырвавшееся слово.
- По-моему, хорошо… Не знаю, как по-вашему. Вы. же вбили себе в голову и продолжаете вбивать народу, что все беды идут от интеллигенции, не уясняя себе, да что же представляет собой этот страшный жупел.
- Ну, это вы, Александр Александрович, попросту клеветнически врете. Нашей интеллигенцией, которая идет с нами, мы дорожим, и вы на себе это видите.
Половцев не ответил. Под полом вагона мерно постукивали колеса, В щели шторки замелькал свет, лязгнули стыки, и поезд остановился.
- Бологое, - сказал Кудрин.
Половцев, встал и надел пиджак, наспех зашнуровал ботинки.
- Пойду рюмку водки хвачу… Растравил душу! Он вышел. Кудрин заложил руки за голову и закрыл глаза. От спора с Половцевым ему стало нехорошо. Профессор выезжал на парадоксах, как жокей на цирковом коне. Было много словесного блеска, акробатики мысли, но в конце концов за этим была пустота и цинизм опустошенного человека. Поезд снова тронулся. Половцев вошел, разделся и спросил:
- Ну как, Федор Артемьевич, не надоело вам? У меня охота продолжать дискуссию.
- Валяйте, - лениво отозвался Кудрин.
- Вернемся к нашим барашкам. В начале нашего разговора вы изволили сказать, что ничего не обещали мещанам, кроме полного истребления этой человеческой разновидности. Но беда в том, что, отменив все сословия, вы отменили и мещанина. И он стал неуловим для бдительного государственного ока.
- Вы что же думаете, что мещанин определяется по паспорту?
- Не так наивен! Это фигурально. Дело вот в чем. Мещанин наиболее приспособляющееся животное из всех известных зоологии видов, А кроме того, он страдает ницшеанским самовозвеличением. Каждый мещанин думает, что он - единственный, а земля его достояние. Мещанин с невероятной ловкостью окрашивается под эпохиальное понятие о верхушке человечества. В наши дни он утверждает себя, как чистокровного пролетария. Если вы ему скажете, что он не пролетарий, - он, сукин сын, обидится. Как же так: и выкрашен с ног до головы кармином, и в глазах нечто этакое энтузиазное, и словарь у меня самый современный, а вы не признаете!… Я жаловаться буду, я управу найду! За что боролись?… Мещанство - изумительный случай не только оборонительной, но и наступательной мимикрии. Опубликованную вами хартию прав пролетариата мещанин немедленно полностью отнес к себе, вырвав из нее те параграфы, в которых есть неприятные слова об обязанностях. И он требует немедленного осуществления этих прав. Обиженная обывательщина прет на вас, как грязь из керченской сопки.
- Не запугаете, - ответил Кудрин, - заставим грязь влезть обратно.
- Как? - спросил Половцев с нескрываемой иронией.
- Вот! - Кудрин опустил вниз руку с сжатым кулаком.
Половцев протяжно засвистел:
- Фьююю!… Отжило век и не годится. Так можно было давить генералов, а мещанство между пальцами вылезет. Оно не физический враг.
- Может быть, вы нашли способ борьбы? - уже враждебно спросил Кудрин.
- Где нам, обломкам капитализма, чай пить, - с горечью ответил Половцев. - Но одно, пожалуй, скажу. Мещанина нужно грохать по лбу переворотом в культуре. Ему, сукиному сыну, нужно показать такую новую, совершенную культуру, созданную революцией, чтобы он ослеп от ее света и понял свою пошлость и ничтожество. Почувствовал бы себя не властелином вселенной, а первобытной обезьяной, существом низшей породы. А что сделано в этой области?. Что?… Возьмем любую отрасль культуры… ну, хоть бы литературу. Что изменилось в ней наряду с коренным изменением социальных отношений, с полным переворотом, совершенным в Октябре? Да ничего!… Переменились названия героя, и остались те же схемы. Место добродетельного городового занял добродетельный милиционер. Место министра, отдающего силы на благо веры, царя и отечества, - добродетельный ответственный работник, жертвующий собой для блага пролетариата. От замены одних кукол другими ничто не меняется. И не так создается новое искусство класса-победителя. Сколько ни выворачивай перчатку, она остается перчаткой.
- Что же вы рекомендуете?
- Я? - ответил Половцев. - Я не учитель жизни и не политик, как вы правильно заметили. Но если вы не обратите максимум внимания на фронт культуры, если вы не вытряхнете из древнего Адама всю дрянь, которой он был набит в течение веков, не вдохнете ему в душу новый огонь исканий и дерзаний, - придет время, когда вас может задушить плесень. Нужно создавать совершенно новую интеллигенцию, плоть от плоти самого здорового, что у вас есть. - рабочего класса. Нужно не считать интеллигенцию чудищем облым, а приучить народ уважать ее.
- Открыли Америку, - сказал Кудрин, - Мы не ставим себе эту задачу, но нужны десятилетия…
- Не спорю… Но пусть на это дело будет брошена вся интеллектуальная верхушка партии, ее лучшие люди.
А то у меня создалось впечатление, что, когда человек оказался негоден на работе в промышленности, в сельском хозяйстве, в армии и его некуда девать, его сплавляют за неспособностью на культурный фронт. И он сидит сам по уши в болоте и других тянет. Почему делом культуры может руководить полуграмотный человек? Возьмите наш клуб. Через него проходят пять тысяч человек,. в основном молодняк, будущие ваши кадры, которые должны сменить нас, капиталистических подонков. А. наш завклубом бумажки грамотной составить не может, а когда выступает с трибуны - слушать невозможно эту галиматью. В клубе грязно, зимой холодище, летом мухи и пыль, Неуютно, казенно, заплевано. В этом есть недопустимое презрение к той самой массе, для роста которой и создан клуб. Не мудрено, что наиболее развитых рабочих в клубе днем с огнем не найдешь потому, что они его переросли. Менее развитые направляются в пивнуху - там теплее и веселее. А клуб заполняет ухарская шпана, будущие и настоящие хулиганы, И торжествует мещанин, ибо танцульки в "два прихлопа - три притопа" убеждают его в том, что торжествует его "культура",процветающая под аккомпанемент балалаек… Нет, дорогой шеф!. До победы далеко. Нужен Октябрь. культуры… Вот!
Половцев замолчал. Молчал и Кудрин. Наконец технический директор спросил:
- Что ж молчите? Презираете?
Кудрин наклонился с койки.
- Нет! Я слушал! Внимательно!… В той профессорской абракадабре, которой вы разразились, возникла дельная мысль об Октябре культуры. Но ведь мысль эта не ваша, а Ленина. Мы ее знаем. Но заимствовать мысли у Ленина - это уже достижение для интеллигента вашей формации.
- Покорнейше вас благодарим, ваше превосходительство, - полуиронически-полугрустно сказал Половцев.
- А вы не относитесь с небрежением, - ответил Кудрин, - хорошая мысль хороша, когда ее подает голос даже с другого берега.
- Спокойной ночи! - сердито буркнул технический директор.
Поезд несся сквозь березовые перелески, оставляя на ветках рваную вуаль дыма, уплывающую в древнее и грустное русское небо.
6
Утром на вокзале Кудрин расстался с Половцевым, условясь о встрече на заседании в половине шестого. Он испытал чувство, похожее на облегчение, когда фетровая шляпа профессора исчезла в толпе, вытекшей из вокзала на площадь.
Последние разговоры с техническим директором оставили в голове Кудрина неприятный, мутный осадок. Самое неприятное было то, что мысли Половцева начиналикак-то неожиданно и нежелательно совпадать с мыслями самого Кудрина. Это особенно выявилось в этом ночном разговоре в вагоне. Кудрин сознавал, что оловцев не без основания высказывает опасения за новую культуру советского общества. Утверждение Половцева, что на культурный фронт посылаются люди, обнаружившие непригодность к работе в других областях, было злым, но не лишенным правды. А рост мещанскихнастроений, расцвет обывательщины, вызванный новой экономической политикой, внушал опасения. И, казалось, надо было прислушаться к стихотворному предупреждению Маяковского, как бы коммунизм не был побит канарейками.
Вспоминая упреки Половцева по поводу работы клуба, Кудрин не мог не признать, что профессор прав. Клуб был непривлекателен, запущен, неуютен, от него несло убогостью и казенщиной. Что нужно было решительно взяться за полную реорганизацию дела. Но за более срочными и государственно необходимыми делами до клуба руки не доходили, а кроме того, неоткуда было взять качественные кадры работников. В городе было несколько образцовых домов культуры и клубов, работа в которых велась живо, с выдумкой и огоньком, но этого было мало для двухмиллионного города. А в малых клубах властвовала рутина, скука и уныние.
"Вот вернусь в Ленинград, вырву время и разворошу это воронье гнездо", - подумал Кудрин, выходя из трамвя на площади Свердлова. Ему нужно было еще зайти в Наркомфин, выяснить некоторые дополнительные сведения по смете. Это могло занять полчаса времени, а с полудня и до половины шестого он был совершенно свободен. Знакомых и друзей в Москве было много, но ехать к ним в рабочие часы не хотелось. Мелькнула мысль побывать в Третьяковской галерее, но Кудрин вспомнил,что по понедельникам галерея не работает.
Тогда он решил после Наркомфина поехать на Воробьевы горы и пообедать на поплавке у Нескучного.
В Наркомфине он быстро закончил дело. Разговаривая с товарищем, у которого проходила смета треста, Кудрин с удовлетворением отметил, что он с Половцевым правильно предусмотрели те пункты, по которым можно было ожидать веских и решительных возражений. Он объяснил товарищу свою позицию в этих вопросах, и тот одобрил соображения Кудрина, признал их правильными и обещал поддержку.
Выйдя в коридор, Кудрин направился к лестнице. Навстречу ему подымался человек в широком пальто из пушистого серого драпа. Кудрин бросил беглый взгляд на пальто, отметив хороший покрой, но на обладателя пальто не взглянул и пошел дальше. Но вдруг на плечо ему легла чья-то рука. Он поднял голову и увидел белозубую радостную улыбку на знакомом лице.
- Федор!… Феденька! - вскрикнул человек в сером пальто. - Сан, чи не сон? Тебя бачу, чи ни?
Человек в сером пальто оказался старым приятелем, начальником политотдела дивизии, где Кудрин был комиссаром. С окончанием гражданской войны они разошлись и потеряли друг друга из виду.
- Оце добре, - сказал приятель, - як кажуть: на вовка и ягня бижить. Я учора приихав, та мозгую, як бы тебе разшукати, а вин ось сам. А у меня до тебе писулька е!
- Откуда? - полюбопытствовал Кудрин, сжимая руку приятеля.
- Из Парижа… От гарнесенькой дивчины!
Кровь хлынула в щеки Кудрину, и он растерянно посмотрел на приятеля. В памяти всплыла большеротая ласковая девушка, поджидающая его на бульваре, вертя в пальцах маленький букетик фиалок.
- Из Парижа? - спросил он осекшимся голосом.- Каким образом?
- Эге!… Бачь, як спалахнувся… А я ж, хлопче, зараз из Парижа… Працюю в торгпредстве… Ну и приихав в отпуск дыхнуть ридным воздухом… Европейский для:-мене неподобен… Ну и привез тоби писульку.
- Но где и как ты мог ее встретить? - перебил Кудрин.
Приятель гулко захохотал и ткнул Кудрина в бок:
- Попался, карась? Значить, дивчина була-таки?… о тильки, друже, писулька не от дивчины… Дуже жаль, але… Кудрин вспыхнул:
- Что ж ты дурака валяешь? От кого письмо?
- Что, разочаровался? - сказал приятель, переходя с украинского на русский. - Ну, не унывай. Видишь, мы устраивали наш павильон на выставке, а в соседнем павильоне работали французы. А расписывал. павильон такой старичок с бородкой, мсье… - Он назвал фамилию учителя Кудрина. - Вот однажды этот старикан зашел посмотреть наш павильон. Мы его поводили всюду, разговорились. Среди разговора он вдруг и спроси меня, не знаю ли я такого русского большевика по имени Теодор Кудринь. А когда узнал, что мы вместе воевали, просил твой адрес. Я, на беду, понятия не имею. Он очень огорчился, но дня через два занес письмо и просил, когда поеду домой, чтобы обязательно разыскал тебя отдал.
- Письмо с тобой? - взволнованно спросил Кудрин.
- Сейчас погляжу. Вчера портфель разбирал, не пом-ню: не то положил назад, не то на столе оставил.
Он открыл портфель, долго рылся в бумагах и наконец вытащил синий, узкий, хрустящий конверт.
- Во!… Твое счастье, хлопче!
Кудрин почти вырвал у него из рук конверт, Ему захотелось скорее уйти и остаться одному. Он сказал приятелю:
- Спасибо! Ты надолго приехал?
- Недели на две.
- Если будешь в Питере - загляни! Трест "Стеклофарфор". Пока прощай, спешу.
- Чого ж це ты так гонишь?… Писулька же не от дивчины, - снова захохотал приятель, прощаясь.
Кудрин выскочил на улицу, поймал первое попавшееся такси и приказал везти себя к Нескучному садую Сев в машину, вынул конверт,-надорвал его, но сейчас же положил обратно в карман.
"Нет, прочту в саду, где-нибудь в укромном уголку, в тишине", - подумалось ему.
Шофер остановил машину у входа в сад.
- Подождать? - спросил он.
- Нет, я пробуду долго, - ответил Кудрин, расплатился и пошел по аллее.
В саду было тепло и душно от преющей прошлогодней листвы. Пахло клейким ароматом молодой майской зелени, обрызганной солнечным светом. Кудрин свернул на боковую дорожку. По земле дрожа скакали солнечные зайчики, и обочиной хлопотливо бежала серенькая птаха, кося на Кудрина забиячливый глазок, Он дошел до укрытой в кустарнике скамьи, снял с головы кепи, сел и вскрыл конверт, чувствуя, как сердце забилось учащенными толчками.
Мелкий изящный почерк сразу напомнил ему мэтра, щеголеватого, изящного старика.
"Дорогой Теодор, - писал мэтр, - я так случайно и счастливо- нашел вашего друга, что это показалось мне чудом. Мне очень хочется вновь встретиться с вами, хотя бы письменно пока. Ваш друг рассказал мне, что после отъезда из Парижа вы, вместе с ним, делали гражданскую войну у себя дома. Это великолепно. Я не понимаю, что такое коммунизм, я законсервированный буржуа, но я чувствую лучшие симпатии к вашей стране уже потому, что она первая прикончила гнусное человекоубийство во славу Пуанкаре-Война и его шайки. Сколько погибло прекрасных надежд и прекрасных сердец. Вы помните, без сомнения, ваших коллег по студии Адриена Море, Жака Прево, Роллана де Пуатье. Все они так много обещали нашему искусству, и все сложили головы на фронте. Какие утраты! И для чего?
Как художник я при всей моей буржуазной природе всегда был свободомыслящим. О вашей стране я мало знаю. Только слухи!, Мне кажется, что вы натворили много крайностей, но я не настолько политик, чтобы в этом разбираться, и вы извините мне мою неосведомленность. Во всяком случае, войны окончены, и вы живете мирной жизнью и снова творите. Я уверен, что ваша кисть может принести славу вашему молодому искусству. Не примите за лесть, но ведь я всегда считал вас настоящим большим живописцем. Вы стояли головой выше всего сброда, который в Париже портит полотна мазней. Как ваши успехи? Может быть, вы найдете минуту написать мне о них? Я думаю, ваши товарищи революционеры радуются полотнам, на которых вы запечатлеваете преображение вашей нации. Позвольте мне крепко обнять вас и примите лучшие и сердечные пожелания.
Ваш стареющий учитель".
Держа письмо в пальцах, Кудрин задумался.
Значит, мэтр думает, что он вернулся к живописи, и не подозревает, что его ученик не брался за уголь и кисти в течение десяти лет. Чувство, похожее на тоску, овладело Кудриным. Он встал и поспешно спустился вниз к реке. На террасе поплавка он нашел столик у края. В нагретом струящемся воздухе жемчужно мерцала река, сворачивая плавной лукой к Новодевичьему монастырю. Деревья на противоположном берегу казались игрушечными. Кудрин с аппетитом пообедал и выпил бутылку сотерна. В приподнятом настроении он вернулся в город. Проходя по Петровке, он увидел в окне Пассажа заграничный джемпер яркой расцветки. Он решил сделать подарок Елене.
"Сама же она никогда не догадается купить и будет ходить в своей арестантской прозодежде".