Так прошел целый месяц. Мировая революция почему-то задерживалась, а наша армия отступала, оставляя врагу родные села и города. Если раньше все, о чем говорили сводки, объявлявшиеся по радио и передаваемые из уст в уста, происходило где-то далеко и казалось все-таки не вполне вероятным, то теперь война придвинулась вплотную.
Как-то среди ночи глухие тяжелые удары потрясли дом, стекла уныло зазвенели, мать выбежала на крыльцо в одной рубашке. Смолинцев тоже проснулся, сел в кровати и в наступившей снова глубокой тишине услышал стук собственного сердца.
За окном сквозь кусты сирени, росшие в палисаднике, виднелась спокойная лента реки (дом стоял у самого берега). Созвездия непривычно переместились. Небо казалось незнакомым, будто весь космос сдвинулся от этих ночных ударов куда-то в сторону.
Ощущая подошвами босых ног прохладу крашеного пола, Смолинцев подошел к матери и на правах взрослого сына обнял ее за плечи.
- Успокойся, мама, пойдем!
На другой день оказалось, что на лугу за школой- как раз на другом краю поселка - разорвались четыре тяжелые бомбы. Их сбросили будто бы без всякой цели, только чтобы освободиться от груза, немецкие самолеты, безуспешно пытавшиеся пробиться к Москве. У места происшествия толпились любопытные. Впрочем, их было немного; население поселка заметно поредело за последние недели. Многие эвакуировались в глубь страны, а те, кто остался, предпочитали отсиживаться по домам. С невольным трепетом рассматривал Смолинцев глубокие воронки, искромсавшие землю.
Два маленьких колокольчика росли на самом краю огромной ямы, образованной ударом бомбы. Пламя взрыва, вышвырнувшее в пространство многотонную массу плотно слежавшейся породы, лишь слегка опалило их. На тонких своих стебельках они пригнулись к земле и остались жить. Как близко пронеслась смерть над слабыми лепестками и как устойчивы они оказались перед ней!
Он думал об этом, когда увидел Тоню Тростникову. Она махала ему с тропинки рукой. Майя Алексеевна велела ей собрать ребят - выносить парты и учебные пособия: в школе будет оборудован госпиталь для раненых фронтовиков. Тоня сказала, что она обошла довольно много домов, но что все ребята уже разъехались, кто куда.
Придя в школу, они увидели Майю Алексеевну, которая одна пыталась вытащить застрявшую в дверях парту. Она то решительно упиралась в нее хрупким плечом, то изо всех сил тянула своими слабыми руками. Как всегда, она хотела взять упорством характера даже там, где требовалась обыкновенная сила.
Тетя Сима, несшая по коридору в одной руке скелет, а в другой - глобус, пришла ей на помощь еще раньше, чем Смолинцев. Одним ударом ноги она вправила парту в дверной проем, затем поставила глобус на пол и, не выпуская скелет, мощным рывком свободной руки вытянула парту в коридор. У этой женщины было поистине могучее сложение, недаром многие звали ее не тетя Сима, а дядя Сима.
Парты сносили во двор и складывали их под навесом. Потом тетя Сима и девочки мыли полы, а Смолинцев таскал воду из колодца, а также выносил грязную воду и выливал на картофельные гряды. Занятие не из самых приятных, но тут уж не приходилось разбираться: всякое дело могло понадобиться для обороны страны.
Когда Смолинцев возвращался домой, его обогнали несколько мчавшихся из-за реки военных грузовиков с брезентовыми верхами. Было тревожно и душно; сквозь поднятую машинами пыль на солнце можно было смотреть не зажмурившись, и оно само казалось огромным глазом, набухшим от напряжения.
Близко за пристанью раздались один за другим два толкающих воздух взрыва. Смолинцев. сразу заметил, что на реке что-то изменилось-Нельзя было понять, в чем дело. Но обрубленные купола церкви, переделанной в кинотеатр "Спартак", и низкие каменные лабазы на том: берегу никогда раньше не были так хорошо видны отсюда.
Воздух опять сильно толкнуло, глухой удар отдался по земле, над рекой взвился столб черного дыма, в котором не поднялась, а, наоборот, осела в воду громадная темная дуга железнодорожного моста.
Мать, обеспокоенная долгим его отсутствием, принялась подогревать простывший обед.
- Уж и не знаю, не уехать ли нам к дяде Андрею, - сказала она, усаживаясь с ним рядом за стол. - Говорят, фронт сюда подвигается, отступают наши.
Словно в ответ на эти слова скрипнула деревянная калитка. Через подворотню с трудом перешагнула их соседка Пояркова и в изнеможении прислонилась к забору. Она была беременна. Ее бескровные губы дрожали, в глазах застыла тревога, на желтом лице виднелись коричневые пятна.
Смолинцев поскорее принес из дома воды, Пояркова выпила несколько глотков, стуча зубами о край чашки, и сказала, что на той стороне реки - в Каменке - немцы, что на станции грузится последний эшелон и, если сейчас не уехать, то будет уже поздно.
- Собирайтесь скорее, вместе поедем, а то я одна пропаду, - говорила она, шумно глотая ртом воздух.
Мать натянула на себя поверх платья бостоновый жакет от своего лучшего праздничного костюма, положила в чемодан юбку, воскресные туфли, немного белья и 400 рублей, - только что полученную пенсию за отца. Смолинцев закрыл окна. В последний раз они оглядели свое жилище и торопливо покинули дом.
Смолинцев тащил чемодан и сумку, а мать вела под руку Пояркову. Они шли не по улицам поселка, а наискосок, через огороды, к водокачке, близ которой был виден товарный состав.
Пояркова несколько раз опускалась на гряды и стонала, и Смолинцев боялся, что она начнет рожать.
Наконец добрались до эшелона. Тут толпилось множество встревоженных людей. Попасть в вагон было невозможно. Кое-как матери с Поярковой удалось протискаться на площадку. А Смолинцев забрался на подножку и ухватился за поручень.
- Воздух! Воздух! - раздался чей-то отчаянный крик.
Послышался ритмический и еще слабый рев мотора, затем стонущий, придавливающий вой бомбы. Она разорвалась на путях, сбоку от эшелона, вздыбив землю и выворотив шпалы и рельсы. Все стали выпрыгивать из вагонов и разбегаться в стороны. Смолинцева столкнули с подножки; он упал на чемодан, и когда поднялся снова, то увидел, что состав, мотаясь на стыках, удаляется, набирая ско-рость. Он бросился вслед, но в это время в ушах что-то треснуло и все во* круг исчезло, будто провалилось куда-то вместе с ним…
Очнулся он в большой светлой комнате, чем-то очень знакомой ему. Но не сразу понял, где находится. Высокий мужчина в белом халате стоял у окна и смотрел куда-то на улицу. Голова у него была гладко выбрита, и когда он повернулся, на переносице сверкнуло пенсне. Где-то я встречал его, но где? - подумал Смолинцев.
- Пока ничего больше не нужно, - сказал мужчина кому-то и прошел мимо койки к дверям.
Это отец Тони Тростниковой - доктор Тростников, - догадался вдруг Смолинцев и мгновенно припомнил все происшедшее. Он хотел встать и дернулся было с кровати, но тотчас тупая ноющая боль, как ток, прошла по всему его телу. Он едва удержался, чтобы не закричать, и судорожно закусил губу.
Немного погодя боль утихла, и, боясь шевельнуться, он стал озираться вокруг. На стене между окнами висел портрет Добролюбова с жестяным инвентарным номерком на деревянной раме. Смолинцев очень хорошо знал этот портрет: он всегда висел в учительской. Недоумевая, взглянул Смолинцев на окна, на потолок, на двери - сомнений не оставалось: он находился в школе, в бывшей комнате для учителей. Его штаны и куртка лежали рядом на табурете.
Дверь отворилась, и вошла Майя Алексеевна; она казалась осунувшейся и похудевшей, но держалась, как всегда, собранно, и на ее бледном лице сохранялось прежнее спокойное и грустное выражение.
- Ну как, Смолинцев? - она положила руку ему на лоб и посмотрела в глаза своим ясным и внимательным взглядом.
Весь вечер и затем до самого утра по дорогам, сходившимся у станции, двигались отступающие войска.
Мимо школы, пыля, двигались тракторные тягачи, тащившие за собой новенькие пушки, бойко громыхающие на свежевыкрашенных зеленых колесах. Обгоняя артиллерию, мчались полуторки; по обочине вдоль поля тянулись санитарные повозки, запряженные лошадьми. Торопливо и молча шагали пехотинцы, ловя на себе испуганные и любопытные взгляды ребят, толпившихся за частоколом, и тоскливые взоры женщин.
Ночью откуда-то появился грузовик с тяжело раненными, весь покрытый пылью и избитый осколками. Он въехал во двор. Тетя Сима с Майей Алексеевной и с девушками из санбата перетаскивали раненых на носилках в седьмой "а", служивший операционной.
О Смолинцеве, понятно, забыли. Он встал, медленно натянул штаны и куртку, нащупал под ногами ботинки и, держась за стену, выбрался в коридор. Дверь в операционную была слегка приоткрыта. Высокие классные окна были завешаны серыми солдатскими одеялами. Большой ярко освещенный стол, стоявший раньше в учительской, был накрыт двумя простынями, и на нем под марлевым покровом угадывалась фигура человека. На табурете в белом эмалированном тазу лежала ампутированная рука с восковой, как у манекена, мертвой ладонью. У самых дверей на носилках хрипло стонал солдат. Стриженая голова его беспокойно ерзала по подушке; запекшиеся, почерневшие губы беспрерывно бормотали что-то. Вот он приподнялся на локте и обвел комнату мутными невидящими глазами.
- Пить!
Из-за перегородки вышла тетя Сима с кувшином в руке.
- Лежи, лежи, нельзя тебе пить, не велено! Ужо вылечишься - попьешь! - заворчала она так же добродушно, как раньше на школьников,
Она обмакнула в кувшине с водой палочку, обмотанную на конце марлей, и, разжав раненому зубы, смочила у него во рту.
В открытое окно было видно, что на дворе повсюду лежали и сидели раненые.
Потрясенный всем этим, Смолинцев вернулся на свою койку и вскоре неожиданно для себя уснул.
Тоня Тростникова в белом халате поверх школьного платья сидела у него на койке, когда он открыл глаза. Лицо ее выражало сострадание и в то же время какую-то значительность.
- Больно очень? - спросила она.
Он отрицательно мотнул головой.
- Ты совсем как настоящий раненый. Тебя на грузовике привезли со станции. Папа говорит, что это контузия.
- А ты почему в халате?
- Я помогала папе при операции.
Смолинцев уставился на нее вопрошающе.
- Ну да. Подавала инструмент и все, что было надо.
- Ты разве не боишься? - Он вспомнил про ампутированную руку в эмалированном тазу.
- Ну вот еще! Я хочу пойти на курсы медицинских сестер. И Майя Алексеевна тоже. Мы уже сговорились, только папа еще не знает.
Она помолчала.
- Там, на крыльце - пленный немец. Говорят, что он сам сдался нашим. Ему будут делать перевязку.
- А кто он такой?
- Не знаю. Послали за переводчиком. Мог бы и папа, но папе некогда с ним говорить.
- Пойдем посмотрим! - Смолинцев приподнялся на локте.
- А ты разве можешь ходить?
- Я уже вчера тут ходил.
Она встала и пошла в коридор, чтобы не мешать ему одеваться.
Немец сидел на крыльце вместе со своим конвоиром, прислонясь к деревянному парапету.
С особенным, трудно изъяснимым чувством разглядывал Смолинцев прямой высокий затылок пленного, его обтянутую потертым зеленоватым сукном спину, словно в них заключалась какая-то нераскрытая еще формула войны. Но нет! Это был обычный человек, такой же, как все, такой же, как они с Тоней. Это казалось удивительным.
Вот пленный повернулся лицом к ним: оно было неожиданно печальным и выражало растерянность и усталость.
На крыльцо вышла Майя Алексеевна и, заметив немца, отпрянула в сторону. Батистовый платок выпал у нее из-за кофточки к ногам пленного. Немец поднял его, слегка встряхнул и протянул учительнице. Но Майя Алексеевна только негодующе взглянула на него, и он в замешательстве положил платок на барьер.
- Пошли! Пошли! - сердито сказал солдат-конвоир.
И оба ушли в дом, очевидно, в перевязочную.
Едва они скрылись, как над полем за школьными огородами показались немецкие бомбардировщики. Все, кто был во дворе, бросились в траншею, заблаговременно вырытую у забора.
Из траншеи Смолинцеву было хорошо видно, как, разворачиваясь, самолеты проносились над школой. Вот один из них, словно для забавы, начал пикировать. Скрежещущий, нарастающий вой железа невольно заставил Смолинцева прижаться к земле. Он видел, что и Тоня и Майя Алексеевна испытывают такой же страх и такое же, очевидно, чувство оскорбленного достоинства и стараются приникнуть к самому дну траншеи.
Но вдруг Майя Алексеевна поднялась во весь рост и принялась сердито отряхивать платье.
- Все-таки как это противно, - гневно сказала она. - Там, в этом самолете, сидит, должно быть, какой-нибудь судетский фашистик в грязном белье, и вот мы готовы лечь и превратиться в ничто!
Тонкое лицо ее вспыхнуло, а затем медленно побледнело, и прямая решительная складка пересекла чистый лоб.
- Я пойду принимать сводку, - заявила она и быстро выбралась из траншеи.
- Подождите, - остановил ее солдат, тоже спрятавшийся вместе со всеми, - если они увидят - будут бомбить дом. Они гоняются на дорогах даже за отдельными грузовиками и подводами, за отдельными людьми.
- Не можем же мы до сих пор оставаться без сводки, - насмешливо сказала Майя Алексеевна.
И вот уже ее легкая фигурка появилась на деревянной панельке у крыльца. В то же время над кронами деревьев показался самолет с оранжевыми оконечностями плоскостей. Три яйцевидных черных предмета один за другим мелькнули под машиной. Послышался характерный нарастающий и давящий свист. Огненные куски металла впились в стены школы, дыхание взрыва вынесло раму, сорвало кусок крыши.
Сквозь пыль и дым Смолинцев увидел Майю Алексеевну. Отброшенная взрывом, она лежала на корнях старого ясеня и упрямым, гордым усилием пыталась выпрямить голову и подняться. Но руки ее, упираясь в мокрую, обрызганную кровью траву, скользили и расползались в стороны…
Когда Смолинцев подбежал к ней, она уже лежала недвижимо, уткнувшись головой в траву, как будто капризничала и по-детски шалила.
Майю Алексеевну похоронили тут же, в школьном парке под липами, на высоком месте, недоступном весеннему половодью.
Из перевязочной пришел доктор Тростников и помогал Смолинцеву копать могилу. Руки у него дрожали, и лопата плохо повиновалась ему. Тоня сидела рядом на траве и плакала.
Бомбардировщики еще два раза появлялись над школьной усадьбой и обстреливали парк из пулеметов. Тогда все трое - доктор, Смолинцев и Тоня - забирались в могилу и в ней пережидали стрельбу. Маленькое тело учительницы лежало под деревом, спокойное лицо ее было устремлено к небу. Как и в последние минуты жизни, она не испытывала страха.
Доктора опять вызвали в перевязочную, потому что с поля приползла колхозница с раздробленным предплечьем и нужно было сделать срочную операцию. Вместо доктора пришла тетя Сима с заплаканным, как бы одеревеневшим лицом и молча взялась за лопату.
В это время над школой опять показались самолеты. И на дороге за школой послышалась беспорядочная стрельба.
Во двор въехал грузовик, и на него торопливо, без осторожности стали укладывать раненых.
Доктор Тростников появился на крыльце в белом халате, с ланцетом в руке и с видом человека, которому помешали работать. Да в сущности это и было так.
Через несколько минут грузовик, переполненный ранеными, рванулся на дорогу и помчался, подымая пыль. Хорошо, что они спешили, потому что к дороге уже бежали немцы и вели огонь.
Из дома вышел раненый с забинтованной головой; левая, тоже перевязанная рука его покоилась на широкой повязке, перекинутой через шею.
- Вишь, храбрецы! Лезут с десантом на лазарет, - сказал он с какой-то пренебрежительностью в голосе.
Он был в командирских галифе, без гимнастерки, в тапочках на босу ногу; ворот его нижней рубахи был распахнут, и из-под него виднелась широкая волосатая грудь.
- Есть тут какое-нибудь оружие? - обратился он к доктору.
Смолинцев еще утром приметил в коридоре под койкой несколько винтовок, очевидно принадлежавших раненым. Он бросился за ними и спустя минуту вынес их на крыльцо целую охапку.
- Стрелять умеешь? - строго спросил его раненый командир.
- Мы стреляли в тире, - пробормотал Смолинцев не очень уверенно и, приняв оружие, заметил с неприязнью к самому себе, что руки дрожат от волнения.
"Майя Алексеевна не испугалась, а я…" - пронеслось у него в голове. Он сердито оттянул на себя затвор: заряжена ли винтовка? Ствол был пуст, но из магазинной коробки пружинка услужливо вытолкнула красную медную гильзу с белым наконечником. Он дослал ее в казенную часть, щелкнул затвором и сразу почувствовал себя гораздо увереннее.
- Идите к ограде, - сказал ему командир.
Он бросил Смолинцеву два подсумка с патронами и крикнул доктору:
- Пробирайтесь через огороды в лес как можно скорее. Забирайте всех, кто может идти! Мы будем прикрывать вас!
Смолинцев помахал Тоне рукой и быстро поковылял к ограде. Там уже лежал на животе в характерной солдатской позе, раскинув ноги и чуть приподняв одно плечо, боец-конвоир. Смолинцев пристроился с ним рядом.
Десятка два немцев в касках и с автоматами разрозненной цепью бежали по полю, но не к школе, а наискосок, к вокзалу.
Далеко впереди за дорогой, то скрываясь в пыли, то выскакивая из нее, мчались мотоциклисты.
Смолинцев не утерпел и выстрелил наугад, просто так, совсем не целясь.
- Не горячись, - сказал, подходя, командир, - отсюда их не достанешь.
Он был уже в сапогах, в гимнастерке, и на ходу застегивал ворот, на котором Смолинцев заметил продолговатую капитанскую шпалу.
Капитан тоже лег на траву, и они стали следить за немцами из-за забора, еще не стреляя, так как расстояние было неблизким.
Так прошло минут десять, может быть, двадцать.
И вдруг с другой стороны школы, от дороги, раздалась автоматная очередь. На деревянной панельке за крыльцом послышался грузный топот.
Долговязый немец с автоматом, показавшимся Смолинцеву отростком тела, вбежал на двор, беспорядочно стреляя. Увидев их у забора, он внезапно остановился и снова вскинул автомат.
Но как раз в это мгновение из окна школы гулко грохнул выстрел. Немец покачнулся и, потеряв равновесие, упал на спину.
- За мной! По одному! - крикнул капитан и, размахивая винтовкой, побежал через двор за угол здания.
Через минуту боец тоже исчез вслед за ним. Смолинцев вскочил.
У деревянной панельки рядом с убитым немцем валялось что-то похожее на большой пистолет.
Автомат! Как только они его не заметили! Смолинцев быстро огляделся по сторонам, подхватил оружие и прямо с налету перемахнул через траншею, в которой еще недавно прятался от самолетов.
Но как неудачно он прыгнул! Резкая, пронзительная боль в правой и без того больной лодыжке заставила его присесть на месте и коротко вскрикнуть. Кое-как, корчась и покрываясь противной липкой испариной, он выпрямил подвернувшуюся ногу. Но чтобы бежать - об этом нечего было и думать. Закусив губу, Смолинцев добрался до угла дома. Ни капитана, ни бойца уже не было видно поблизости. Очевидно, они пробрались по канаве вдоль огородов к лесу. На дороге тоже никого не было видно. И все было тихо, только от станции доносились изредка глухие автоматные очереди.
Протяжный, болезненный стон неожиданно донесся откуда-то.