3
Моховцев, видно, пока не собирался беседовать с Андреем о его отношениях с Зиной. А какие это отношения, он понял лучше самих молодых людей.
В штабе дожидался командира замполит Смоляров, возвратившийся из очередной поездки по наблюдательным постам. Смоляров обстоятельно рассказал командиру о своих впечатлениях. Моховцев терпеливо слушал его, и только по тому, что иногда комбат, словно спохватившись, переспрашивал Смолярова, можно было понять, что мысли его блуждают далеко от постов и рассказа своего заместителя.
- Значит, доволен поездкой?
- Да! Люди чувствуют себя хорошо. Настроение бодрое. Аморальных явлений нет…
Моховцев снял с переносицы очки, достал замшу и начал старательно протирать их. Это было признаком того, что капитан волнуется.
Смоляров спросил:
- Ну а здесь все в порядке?
- Как тебе сказать? - Моховцев поднял очки вверх и, прищурив глаз, посмотрел сквозь стеклышко.
- Чепе?
- До этого не дошло, но… - капитан положил очки на стол. - Но все может быть…
- Ну что же наконец? - Худощавое, с резкими чертами лицо Смолярова нахмурилось.
- Новичок наш, понимаешь… Земляченко…
- Да что случилось?
- Начал парень амурничать.
- Этого еще не хватало! С кем?
Моховцев свернул замшу, спрятал ее в карман.
- С Зиной, то есть с Чайкой… Ясно?
Перед глазами Смолярова как будто появилась худенькая стройная девушка в стандартной гимнастерке и неуклюжих кирзовых сапогах. У нее был нежный овал лица и большие светлые глаза, которые смотрели пытливо, словно девушка стремилась увидеть и понять больше, чем ей положено. Она вызывала у Смолярова теплые воспоминания о своих маленьких дочурках, и ему часто хотелось и ее назвать "дочкой".
- С Чайкой? Не может быть! Такая серьезная, вдумчивая девушка…
- И я глазам своим не верил…
На лице Смолярова отчетливее обозначилась усталость. В уголках губ залегли горькие морщинки.
- И далеко у них зашло?
- Не спрашивал. Хотел с тобой посоветоваться.
- Придется поговорить с ними.
- Вот-вот, - обрадовался Моховцев. - А потом мне все обстоятельно расскажешь. Ну и пока что все, - поднялся он. - А сейчас отдохнуть тебе надо…
Замполит кивнул головой, и хотя он тоже поднялся, но не собирался на этом заканчивать разговор с командиром части. По его лицу было видно, что он еще что-то хочет сказать и подбирает нужные слова.
Два капитана недавно служат вместе. У них были разные личные судьбы, разная жизнь и - разные характеры. За короткое время совместной службы офицеры еще не успели изучить друг друга. В начале войны в войска противовоздушной обороны, которые сразу понесли большие потери, широким потоком пошли связисты из запаса, работники МПВО больших городов, иногда люди в возрасте. Одним из них был и капитан Василий Иванович Моховцев, который перед этим служил в военизированной охране.
Вносовский батальон прошел тяжелый путь с запада на восток, до Волги. Разбросанные на большой территории, его наблюдательные посты иногда не удавалось своевременно отозвать, и, окруженные наступающими фашистскими армиями, вносовцы дрались до последнего солдата.
Во время первого налета немецкой авиации на волжскую переправу погиб командир батальона майор Самохин. Командиром стал его заместитель капитан Моховцев.
Смоляров попал в батальон значительно позже.
Самолюбивый и властный, Моховцев не любил этих же черт у подчиненных. "Одна часть, один командир, одна воля! Ясно?" - поучал он своих офицеров. Кадровики из соединения знали характер Моховцева и шли ему навстречу, посылая в батальон молодых лейтенантов, которых легко было приучить к суровой дисциплине.
Смолярова назначили в батальон без ведома Моховцева. Бывший замполит майор Гончаренко не нашел общего языка с командиром и был переведен к прожектористам. Некоторое время его замещал секретарь партбюро. А когда часть передислоцировалась в Донбасс, в батальоне появился Смоляров.
Это - широкой кости мужчина, лет за сорок, спокойный и выдержанный. До войны Смоляров работал парторгом на небольшом заводе в Кировограде, а в июне сорок первого пошел на фронт.
- В нашей системе служил? Нет? - спросил у него при первой встрече Моховцев. - Это хуже. У нас специфика. Во-первых, девушки. Мороки с ними - можешь себе представить! И ответственности больше. У нас могут свалиться на голову такие чепе, которые в других частях людям и не снятся. Здесь, в управлении, я сам разберусь. А твоя работа на постах, как говорится, в массах, где девушки оторваны от коллектива, живут маленькими группами. Ясно? А?
Приблизительно то же самое слышал Смоляров и в политотделе. И он неустанно ездил в роты, на посты, разбросанные на большом расстоянии один от другого.
Смоляров был требовательным офицером. С педагогическим тактом, не задевая самолюбия, мог настоять на своем, когда вынуждали обстоятельства. В этом скоро убедились не только бойцы и молодые офицеры, но и властолюбивый Моховцев.
И вот теперь Смоляров, невзирая, казалось, на законченный разговор, упрямо не уходил из кабинета командира.
Моховцев выжидательно смотрел на него. Полное лицо комбата сохраняло спокойное выражение.
- Ты еще что-то хотел сказать, Павел Андреевич?
Смоляров опять сел на стул напротив Моховцева. Их разделял широкий стол. Замполит некоторое время рассматривал выцветшие чернильные пятна на красном сукне. Видно, нелегко ему было начать разговор.
- Вот что, Василий Иванович, - решительно поднял голову Смоляров. - Не хотелось мне этого разговора, но, видать, не обойтись. Ты мне про Земляченко рассказывал… Поправим парня… - Он перевел дыхание. - А сейчас, раз уж задели эту тему, хочу и о твоих делах поговорить…
- О моих делах? - внешне невозмутимо переспросил Моховцев, но взгляд у него изменился - стал колючим.
- О твоих отношениях с… Марией Горицвет.
- А-а… Ну так что?.. Тебе по штату полагается ординарец? И мне, конечно, тоже… Но я не хотел полностью отрывать солдата от службы. Разве только позову гимнастерку выстирать, свежий подворотничок или пуговицу пришить, в комнате убрать… Ну и бреет она, конечно, хорошо…
- Я не о том…
- А о чем? - Глаза комбата еще больше сузились.
- Поговаривают о другом. По поведению Горицвет замечают. С подругами держится так, словно уже неровня им, а бывает, и перед сержантом нос дерет… С чего бы это, Василий Иванович? А иногда беспричинные слезы, чуть ли не истерика…
- Ну, знаешь!.. Если кто-нибудь в батальоне пытается подорвать авторитет командира в военное время…
- Авторитет сам командир может себе подорвать… И это недопустимо!
Смоляров не мог больше усидеть. Он поднялся, начал ходить по комнате. Встал и Моховцев.
Со двора долетели веселые девичьи голоса, смех. Смоляров глянул в потемневшее окно, никого не увидел и плотно прикрыл рамы.
- Если не оставишь в покое девушку, Василий Иванович, буду докладывать в политотдел.
- Я должен оставить Горицвет в покое или она меня? - попытался улыбнуться Моховцев. Но шутка не получилась, и лицо комбата снова помрачнело. - А может, тебе, Павел Андреевич, просто надоело со мной служить?
- Василий Иванович! Где прикажут, там и буду служить…
Казалось, разговор закончится ссорой. Но комбат обошел стол и приблизился к Смолярову.
- Павел Андреевич! Я отвечаю за батальон и за весь личный состав, и за тебя тоже. Скажу прямо: смелый ты со мной разговор завел… Но я уважаю тебя. Отбросим на время субординацию… - неожиданно добавил он. - Буду с тобой откровенен. Как с самим собой. - Моховцев говорил тихо, в голосе его послышались грустные нотки. - Тебе легко говорить. Ты воюешь и знаешь, что в далекой Башкирии ждет тебя жена, дочери… Живой будешь - встретишься с ними… А обо мне ты подумал, политработник? В мою душу заглянул, прежде чем разговор завести?.. Меня ведь никто не ждет… Был ты когда-нибудь в степи? Едешь-едешь - вокруг, до самого горизонта, ровно, и вдруг замечаешь: стоит одинокий дубок, шумит листвой, да никто не слышит его гомона. Вот так и со мной… Пока воюешь, голова хлопот полна, а придет свободная минута, оглянешься - и вокруг тебя чистая равнина…
Комбат снова хотел пошутить, но в его голосе звучала тоска. Смолярову на мгновение даже жаль стало всегда строгого, замкнутого Моховцева.
- Ну, Василий Иванович, это ты лишнее говоришь… А коллектив? Часть наша?
- Почему лишнее? - не сдавался капитан. - Еще, может, полгодика повоюем - Европа перед нами… а потом… часть расформируют, и дуй в запас, Василий Иванович… Это ясно тебе? А жизнь моя, ты знаешь, как сложилась, знаешь, что жена погуливала, детей не было?.. Нашел в себе силы - развелся… Вот и хожу, можно сказать, с обидой в сердце. И неуютно иной раз бывает мне в жизни…
- В такое время, когда идет война, когда вокруг столько горя и крови, вы… - Смоляров от возмущения не мог найти нужных слов, - вы… о своем одиночестве думаете, об обидах, сердечных?
- Я понимаю тебя, Павел Андреевич, - перебил его комбат. - Но ты напрасно горячишься. Что касается Горицвет, то у меня с ней ничего не было и нет. Повторяю, взял ее в ординарцы потому, что - парикмахер, не хотел для личных услуг отрывать бойца. Кстати, пока ты ездил, я уже отказался от ее услуг. Теперь она дежурит на батальонном посту, а я возьму другого ординарца… Вот так… Видно, плохо ты меня еще знаешь, Павел Андреевич. Строг я насчет баловства…
- Для других?
- И для себя. Больше, чем для других, - вздохнул Моховцев. - Могло, конечно, все иначе сложиться. Иной раз на душе такое, что вот взял бы и подал рапорт, что женюсь на Марии. Она ведь тянется ко мне, замечал. Это верно… Но ведь это для человека еще не все…
- Говорите, ничего плохого нет с девушкой. Но почему такие разговоры среди солдат?..
- Не слышал. А чтобы не было разговоров, об этом ты первый позаботиться должен, - с упреком сказал Моховцев.
Смоляров ничего не ответил.
- Ты мне веришь? - глядя в упор на замполита, вдруг спросил Моховцев.
Смоляров молча ходил по комнате.
- Ах не веришь, - медленно произнес комбат. - Или, как говорится, не до конца веришь… Добрая же у нас с тобой служба пойдет да боевая работа, если замполит командиру верить не будет!.. Ну так вот что: ради службы и дружбы скажу тебе, чего никому не сказал бы… коль уж сам в душе разобраться не можешь… Да не мельтеши ты перед глазами, когда с тобой говорят! - вдруг рассердился Моховцев.
Смоляров остановился и с размаху сел в кресло.
- Есть у нас в батальоне девушка… Другой такой не сыщешь. Я с ней от самой Волги иду. И глаз не свожу. А она вот не догадывается… Но ты, замполит, не беспокойся. Чепе не будет… Закончится война - тогда дело другое. Поговорю с ней после войны, если живы останемся. А пока потерпим… А кто она, не спрашивай, это я пока один знать должен…
Моховцев умолк. Смоляров сидел в кресле нахохлившись.
В дверь резко постучали. Моховцев обрадовался этому стуку и громко сказал:
- Войдите!
Он поднялся и чиркнул зажженной спичкой над фитилем фонаря.
На темном пороге появился техник-лейтенант Сазанов. Подслеповато щурясь на свет, он сделал два шага и отрапортовал:
- Прибыл по вашему приказанию.
- А-а, Сазанов! Хорошо.
Моховцев взял со стола большую схему радиосвязи, перечеркнутую крест-накрест красным карандашом.
- Никуда не годится! Ясно? - В голосе комбата зазвучали властные нотки, хорошо знакомые офицерам и солдатам части. Черты его лица, освещенного сбоку, стали более рельефными, суровыми. - У вас, - продолжал капитан, - не учтена мощность станций, особенности местности. Две станции в лесу выставили, еще одну - в лощине. Что это за радиосвязь между ротами будет? Чепуха, а не связь! Ясно? А?
Техник-лейтенант стоял навытяжку, моргал глазами и кивал головой.
Смоляров не вмешивался, наблюдая за командиром и за Сазановым.
Ему вдруг вспомнился известный в батальоне анекдот о находчивости техник-лейтенанта.
Добродушный начальник станции был влюблен в конденсаторы, лампы и провода, поэтому ходил погруженный в свои мысли, был рассеян и часто попадал на "беседу" к Моховцеву, который не терпел расхлябанности. Сазанов покорно переносил очередной разнос, но вскоре опять растерянно стоял перед комбатом. Однако Моховцев ценил его как специалиста. Даже в центральном штабе противовоздушной обороны заинтересовались усовершенствованием, предложенным техник-лейтенантом. Сазанова тогда вызвали в Москву.
Отправляя его, Моховцев долго напутствовал, напоминал, что в столице комендантский патруль внимательно следит за поведением военных.
Через две недели техник-лейтенант возвратился в часть без единого замечания.
Его спросили:
- Как это тебе, Сазанов, удалось?
- А очень просто, - ответил офицер. - Я подсчитал, что в Москве по теории вероятности военные встречаются через каждые три - четыре шага… И, не глядя по сторонам, раз за разом поднимал руку к фуражке…
Сейчас техник-лейтенант не казался таким находчивым. Капельки пота бисером играли на его выпуклом лбу.
Смоляров перевел взгляд на комбата, который говорил:
- И представьте себе, что радиосвязь по вашей схеме подвела. Ведь мы располагаем станции на самых ответственных направлениях. И вот "Воздух" не передали… Сколько крови прольется из-за того, что техник-лейтенант Сазанов, составляя эту схему, мечтал черт знает о чем, о девушках, наверно, о сердечных делах… Схему переделать! Ясно, Сазанов? А?
Смоляров мысленно отметил, что комбат повторил его слова.
- Особенно учтите батальонную связь, - продолжал Моховцев.
Замполит поднялся.
Моховцев на секунду оторвался от схемы, поднял голову, будто только теперь заметил замполита.
- Иди, Павел Андреевич, тебе после дороги надо отдохнуть, - дружески сказал он.
Смоляров козырнул и вышел. С минуту он стоял на невысоком крыльце штаба и задумчиво смотрел в темное небо, словно подбитое золотыми гвоздями - крупными южными звездами. Твердый голос комбата долетал и сюда: "Вот так, Сазанов! Поняли?" Замполиту подумалось, что все становится на место, и он устало направился к своей комнате.
Глава пятая
1
Андрей заканчивал пришивать подворотничок к гимнастерке, когда явился посыльный.
- "Повий, витре, на Вкраину, де покынув я дивчыну…" - тихо напевал в это время Грищук, который разобрал на тумбочке свой пистолет "ТТ" и любовно чистил каждую его деталь. - "Де покынув кари очи…"
- Товарищ лейтенант Земляченко, вас вызывает капитан Смоляров!
- Сейчас иду, - отпустил он солдата.
- На душеспасительную беседу? - прервал песню Грищук.
- Может быть, - усмехнулся Андрей. Хотя он и волновался, но при мысли, что придется говорить не с Моховцевым, а со Смоляровым, у него отлегло от сердца. За время своей краткой службы в батальоне молодой лейтенант проникся к замполиту симпатией. Андрею казалось, что это просто старший, доброжелательный товарищ.
- "Миж горами е долына, в тий долыни е хатына…" - Грищук оторвался от пистолета, посмотрел в окно вслед Андрею, который торопливо шел двором…
В кабинете Смоляров был один. Он поднялся со стула навстречу Земляченко и протянул руку. Отбросив обычную церемонию приветствия, замполит хотел подчеркнуть, что вызвал лейтенанта на дружескую беседу.
- Садись, товарищ Земляченко, садись!
Андрей опустился на стул. От волнения он не замечал вокруг ничего, кроме озабоченного лица капитана.
- Как дела?
- Нормально, товарищ капитан.
- Освоился с оперативной работой?
- Освоился… - К Андрею подкралась тревожная мысль: "Может, откомандировать куда-нибудь собираются?" Теперь это было бы самым тяжелым ударом.
- А на радиостанции?
- Тоже все в порядке, товарищ капитан. На всех направлениях связь прочная. Там техник-лейтенант за порядком следит. А я почти штатным оперативным дежурным стал.
- Ну а кроме службы что делаешь? Комсомольские поручения есть?
Андрей отрицательно покачал головой:
- Нет.
- Придется накрутить уши Золотухиной…
- Она не виновата, - Андрей попытался защитить комсорга. - Это я все не нахожу времени. Правда, проводил с радистами политинформацию.
- Так. Кстати, все, о чем ты рассказываешь, я знаю… А интересует меня то, чего я не знаю. Поэтому и вызвал. Дипломат из меня плохой. Давай-ка поговорим откровенно, напрямик. Как у тебя с бытом, дружишь с кем?
Смоляров действительно был дипломатом неважным, потому что, спрашивая, сам помрачнел, нахмурился.
- Да все в порядке, - неловко протянул Андрей.
- То есть, как "в порядке"? А что у тебя с Чайкой?
На щеках лейтенанта проступил багрянец.
- Ну, чего молчишь? Дружите?
Андрей вздохнул.
- Дружить надо. Это хорошо. Мы все - друзья, боевые побратимы… Но мне сказали…
- Что вам сказали?.. Кто может знать?
- Значит, не дружишь с девушкой?
Земляченко не знал, что ответить.
- И между вами ничего другого, кроме воинской дружбы, нет? - мрачно расспрашивал Смоляров, для которого этот разговор был весьма неприятен.
- Плохого ничего нет, - вспыхнул лейтенант.
- А что хорошего?
Вопрос был поставлен прямо, и на него нужно было отвечать тоже откровенно. Андрей не хотел кривить душой перед Смоляровым. Он налег на стол так, что колодочка от медали больно прижалась к груди, и негромко сказал:
- Полюбил я ее… товарищ капитан. Вот как хотите!.. Можете покарать меня…
- Не в наказании дело! - Смоляров сердито хрустнул пальцами. - Любишь, значит?
- Люблю!
- И ты считаешь это допустимым в наших условиях?
Что мог ответить юноша? Воинские законы суровы, они признают только обусловленные уставами взаимоотношения между людьми.
- С точки зрения устава… - начал Андрей.
- Какая еще точка зрения может быть у воина?
- А сердце, товарищ капитан? Разве у воина его нет?
- Есть, - спокойно сказал Смоляров. - И в нем теперь одна любовь, одна ненависть.
- А любовь к девушке, к товарищу? Разве она мешает любить Родину? Я теперь и воевать злее буду!..
Смоляров с досадой махнул рукой, поднялся, заходил по комнате.
- Не время, понимаешь… Не время давать волю посторонним чувствам. Война не терпит, когда солдат увлекается чем-нибудь посторонним. Война не прощает этого… Это нарушает порядок в войсках, расшатывает дисциплину…
- Ведь и вы любите! Свою жену, детей, невзирая на войну!
"Вот черт возьми! - мысленно выругался Смоляров, вспомнив, как вчера и комбат сравнивал их семейное положение. - Далась же всем моя семья!"
Стараясь подавить эту внутреннюю вспышку, он подумал, что ведь каждому хочется своего счастья и это желание, как и надежда, живет в человеке всегда, до последнего вздоха.
Подумав так, он спокойно сказал:
- Это несколько иное, Андрей. - Капитан перешел на совсем неофициальный тон. - У нас с женой давние, установившиеся отношения. Они не могут принести вред, например, порядку в нашей части. А у тебя что? Увидел хорошенькое личико и сразу увлекся. Завтра другая тебе понравится…
- Другая? Нет, это на всю жизнь!
- Сколько ты у нас?
- Ну, недавно…
- И считаешь, что уже полюбил на всю жизнь?