А может, тоскует она по верным подругам, по Койнаш, Незвидской? Или в этом виноват еще кто-нибудь?..
Из хаты, где спали девушки, выбежала во двор юркая Люба Малявина, с полотенцем в руке, без гимнастерки, в майке, свисавшей с ее худеньких плеч.
- Зина! Тебе вечером передавали привет с батальонного поста.
- Таня?
- Так уж и Таня… Не Таня, а тот… ну, твой…
Зина нахмурилась: "Любопытные! Теперь пристанут как репейник: что да как?.."
Девушка взглянула на провод, убегающий вдаль, и мысленно представила себе оперативную комнату и взволнованного Андрея с телефонной трубкой, прижатой к уху.
"Хороший мой…"
Зина не проговорила этих слов. Они родились в сердце и остались глубоко в нем, не сбежав с уст.
Тем временем Малявина, сняв майку, весело плескалась водой. Из хаты вышла начальник поста младший сержант Екатерина Давыдова - немолодая девушка с угловатыми, мужскими движениями. Она хозяйским взглядом осмотрела Зину и тоже направилась к глиняному кувшину, который служил умывальником. Следом за ней выбежала стройная Зара Алиева. Широкие густые брови, сросшиеся на переносье, нос с горбинкой придавали ее лицу мужественное выражение, но маленькие свежие губы и открытый взгляд будто подчеркивали девичью нежность и чистоту.
Заметив очередь возле кувшина, Зара начала разжигать хворост в глиняной летней печи, чудом уцелевшей во время боев.
После штабной суетни, постоянного напряжения, подтянутости, которую требовал в батальоне Моховцев, Зина понемногу привыкла к этому, словно совсем домашнему, быту: крестьянский дом, несложные обязанности и отсутствие строевых занятий.
Под конец войны, когда длительное затишье в воздухе невольно усыпляло постоянную настороженность, трепетные девичьи мечтания охватывали этих солдат. Все, что напоминало об их молодости, женственности, необыкновенно интересовало, тревожило их. И только военная одежда, дежурство, винтовки и перестрелки за Днестром не позволяли им забывать о войне.
- Девчонки, а нашей Зине лейтенант звонил, - застрекотала Малявина, натянув майку и греясь под ласковыми лучами утреннего солнца. - Стою я, значит, поздно, спать хочется, звезды как на елке. Смена еще не скоро. Вдруг звонят. Дежурный наблюдатель рядовая Малявина, докладываю. "Говорит оперативный "Горы". Обстановка в воздухе?" - "В воздухе спокойно". А сама думаю: почему это прямо из бепе запрашивают обстановку? Вначале испугалась. Ни минутки ж не дремала, проворонить самолет не могла. Дальше слышу: "Положение номер один". Есть, отвечаю, положение номер один. Потом на секунду затихло в трубке, дальше слышу уже другой голос, взволнованный: "Как там у вас с землей? Спокойно?" Спокойно, говорю. Постреливают, да не очень. "А как Чайка?" Тут я все поняла. Цела-здорова, отвечаю, полный порядок в войсках. Сейчас спит. В четыре ноль-ноль заступит. Что, спрашиваю, передать? Передай, говорит, привет. От кого, спрашиваю, привет? Замялся немного. "С "Горы". Есть, говорю, передать с "Горы". Вот как! - засмеялась девушка. - А еще сказал: "Поцелуй ее за меня".
- Не выдумывай, Малявина, - незлобиво бросила Зина.
Зара, на корточках сидя возле печи, резко повернулась к подругам:
- Целуй! Целуй! А потом режь себе горло, стреляй башку, кушай порошки. - Ее глаза слезились от дыма, и казалось, что она плачет от возмущения. - В Балте ефрейтор Тина из нашего аула в госпитале служила. Ходил к ней один: привет, привет, целуй, целуй… А потом конец любви - езжай Тина домой… Люминал знаешь? Один порошок - одну ночь спишь, два порошка - две ночи спишь, десять порошков - всегда спишь. Вот и нет Тины. А ему что? Стрелять таких надо!..
- Так уж и стрелять! - добродушно заметила Давыдова. - Иной раз не разберешь, кого из них надо стрелять…
- Не беспокойся, Зарочка, наша Зина его обкрутит, - засмеялась Малявина. - Видишь, звонит ей… И так, видно, бедняжка, за нее тревожится, даже голос дрожит. Эх, девоньки, - она потянулась всем своим маленьким телом, - попался б мне какой-нибудь глупенький. Я бы сделала ему распорядочек жизни! По уставчику жил бы у меня!..
Зина делала вид, будто не слушает девичьей болтовни. Ведь все это ни ее, ни Андрея не касается. У них совсем другое, такое, от чего все на свете меняется. Небо становится голубее, цветы ярче, воздух душистее…
Но Зара не успокоилась. И во время завтрака, обжигаясь горячей картошкой с мясом, она снова задела эту волнующую тему:
- В нашем ауле один крутил голову девушке, а потом оставил и ушел… Осрамил, значит. Его старики застрелили. Сегодня девушку осрамишь, завтра аул осрамишь, народ осрамишь… Нас с Тиной в армию хорошо провожали. Тина аул осрамила - жить не хотела… Я так сделаю - тоже жить не буду. Войне конец - домой надо идти. Аул спросит: сколько фашистов убила, что на войне делала?
- Эх, долюшка наша горькая! - вздохнула Люба. - Делай не делай, все равно скажут: на фронте была, - значит, солдатская жена! И посватают ту, что всю войну у мамы под юбкой сидела.
- А меня вовсе не надо сватать! - вызывающе сверкнула глазами Зара. - Обойдусь как-нибудь…
Зина, невдалеке от которой на траве завтракали подруги, улыбнулась:
- Ну, Любочка наша выкрутится, скажет: в радиусе обзора хлопцев не было…
- А какие джигиты продукты на передовую возят мимо нашего поста? - хмурилась Зара.
- Скажите, пожалуйста! Подумаешь, воды попросят… - пожала голыми плечиками Люба.
- А конфеточками кто угощал? Цветы какой джигит приносил?
- Я никому ничего никогда, а если кому-нибудь что-нибудь и да - то какая в этом беда? - дурашливо засмеялась Люба. - Говорю же, все равно не поверят, - махнула она рукой и серьезно добавила: - Есть, конечно, такие крали, что и кавалеров себе здесь завели, и сухими из воды выходят. Зойка Белкина из ноль три письмо от матери получила. Отвоевалась ее подружка-зенитчица, домой по чистой поехала… Раз-раз - преждевременные роды, дитя мертвое, а она теперь возле мамы: пуля не убьет, осколок не поцарапает… Намекает, значит, Зойке мамуся, мол, раз есть такой закон, что домой отпускают… Но Зойка ей ответила - будь здоров! Через таких, написала, гадюк нас всех поносить будут… Мне, конечно, девчонки, наплевать, что скажут. Кто на фронте был, тот все поймет, а кто дома сидел, тот мне и даром не нужен.
Вот мы с Лубенской ездили в Первомайск за продуктами, познакомились с одним сержантом. Он вез на платформе какой-то груз, мы тоже попросились. Помог наши мешки погрузить, под брезент поставил. А потом говорит: "Вижу по эмблемам - связь едет. С кем связь держите - с пехотинцами или артиллеристами?" Лубенская рассердилась, хотела мешки назад на платформу сбросить. A он тогда извиняться стал. Я, говорит, с одной стороны, пошутил, а с другой, - как старший по званию, приказываю остаться на платформе. Веселый такой парень. Пока до Балты доехали, много всякого порассказал.
Между прочим, он и сам раньше думал, что девушки только шинельки мнут да паек солдатский переводят… А потом разобрался. Это парень правильный. Полный ему почет и уважение.
Люба на секунду замолкла и задумалась. Ей вспомнился рассказ сержанта…
"В прошлом году под Харьковом, - говорил сержант, - после жаркого боя вывели нас в лесок… Солдатское дело известное: на пять минут от смерти оторвался - и ноги уже к гопаку просятся. Очухался я немного, поспал впервые за четверо суток, стряхнул с себя пыль и к вечеру вышел на полянку.
Вдруг слышу: "Стой!" Смотрю, в нескольких шагах девчонка стоит с карабином в руках, все как полагается: гимнастерка, погоны, пилотка на кудрях; дальше метров на сто, в кустах, пушка зенитная замаскирована… А, побей тебя гром! Вот это солдат! Ну, лет семнадцати на вид, а может, и меньше. Как ты, думаю, сердешная, сюда попала? Тут как хлопнут, так и от мужиков может мокрое место остаться. А она: "Кто такой?" - спрашивает.
Остановился, улыбаюсь. Что ты ей скажешь? Артиллерист я, или танкист, или пехотинец - все равно ведь! В леску разные войска были. "А ты - спрашиваю ее, - кто такая? Куда галстук свой пионерский девала?" И шагаю поближе… Она как крикнет: "Стой! Стрелять буду!" Опять останавливаюсь и говорю: "Отверни карабин, а то он иногда сам стреляет… Мы здесь на отдыхе". "Ну, тогда поворачивай, - приказывает, - назад к своим и отдыхай, нечего тут слоняться!" Да так строго брови сдвинула, губы сжала - а, побей тебя гром!
Но вижу: не подчинишься - и в самом деле пулю пустит. Повернулся, пошел назад. Понаставили, думаю, девчонок с карабинами, они сами себя пострелять могут, а как немца увидят, то на месте сомлеют. Добрая защита! Видел я на своем веку зенитчиков. Так то ж какие парни! Одной рукой снаряд подносят к пушке. А эти пионерки что будут делать, если налет?
И как напророчил. Только стемнело, в небе послышался вой. На лесок шли немецкие самолеты. Наши кто в щели спрятался, кто под деревом залег. На земле настоящее пекло. Вдруг сквозь весь этот гром слышу: "та-та-та" - зенитки голосок подали. Улучил минуту, поднял голову, гляжу: вспыхнул в небе самолет, потянул вниз, а за ним еще один загорелся и полетел камнем. Бросили фашисты еще несколько бомб и давай удирать… Эге, думаю, залили им зенитчицы сала за шкуру…
С того дня, где ни встречу вашего брата в шинелях, кланяюсь до самой земли…"
- …Симпатичный такой, - снова заговорила Люба. - Угощал конфетами, помог мешки наши снять… Говорит, что расспрашивал офицера-зенитчика, как это получается, что девушки здорово стреляют. Тот сказал: математику крепко знают, с десятилеток, а в артиллерии главное - быстрый расчет…
- Это не тот сержант с вами ехал, что много воды пьет? - прищурилась Зара. - Жарко, холодно - все равно сержант на пост заворачивает… А Люба знает, что начальник сюда не пустит, - навстречу с кружкой бежит…
- Глаза у тебя завидущие! - вспыхивает Люба. - Сколько раз приезжал он? Два раза всего!..
- А ну, товарищи, кончайте разговоры! - вмешалась Давыдова. - Малявина, разбуди Лубенскую. Алиева - за водой! Помоем посуду - начнем уставы повторять.
- Ох, эти мне уставы! - лениво поднимаясь с травы, проговорила Зара. - Так надоели!
- Разговорчики! - прикрикнула на нее Давыдова.
- Вот вернусь домой, зайду в саклю и все на пороге забуду…
- Тогда и забудешь, а сейчас учи!
Зара легкой походкой направилась к разрушенным сеням и возвратилась с большим кувшином и автоматом Давыдовой. В таких кувшинах местные жители - молдаване в самую большую жару сохраняют напитки прохладными. Быстрым, изящным движением Зара поставила его на левое плечо. Кувшин будто прирос к стройной девушке и, казалось, стоял сам по себе.
- Зара! Сними посудину! - сердито приказала Давыдова. - Сколько раз повторять!
Девушка сняла с плеча кувшин и направилась к Днестру.
* * *
Фашистские наблюдатели следили за подступами к реке. Однажды ночью румыны попытались сделать на этом берегу засаду, чтобы взять "языка". Вражеские разведчики сами попали в плен, а другие больше не решались соваться через линию, фронта. Зато днем их снайперы не жалели патронов для обстрела дороги над Днестром и прибрежных холмов.
И все же девушки за водой к реке отправлялись только днем.
Многое в самих себе преодолели они на фронте. Много привычек изменили, много приобрели новых. Они победили даже страх в минуты воздушного налета, при котором и у мужчин сдают нервы, - этого требовала служба. Но вот боязнь темноты некоторые из них так и не преодолели.
Ночью они боялись ошибиться в самолете, ибо тип его, курс, высоту должны были определить только на слух, по шуму моторов; ночью страшнее было выходить на линию, пробираться в темных кустах; ночью, заблудившись на переднем крае, они рисковали пропасть без вести…
Поэтому с наступлением сумерек они жались друг к дружке и даже наблюдатель с молчаливого согласия Давыдовой отходил от котлована поближе к хате.
Чаще всех приносила воду Зара. Она любила это опасное занятие. В такие минуты она опять чувствовала себя легконогой горянкой, бегущей по крутой тропинке к заветному роднику.
Вскоре от Днестра долетели звуки стрельбы. Девушки переглянулись. Зина, козырьком приставив ладонь к глазам, смотрела вниз, откуда послышалась пальба, но, из-за рощицы и поросших зеленью косогоров ничего не увидела.
Давыдова схватила винтовку и бросилась тропинкой вниз. Не успела она далеко отбежать, как навстречу из-за кустов вынырнула стройная фигурка Зары. Девушка быстро поднималась вверх. Тяжелый кувшин красовался на ее левом плече, в правой руке она держала автомат. Столкнувшись с Давыдовой, Зара виновато сняла кувшин и поставила его на землю. Он был полный.
- Ну? - строго спросила Давыдова. - По тебе пальба?
- А кто его знает!.. - пожала плечами Зара. Ее карие глаза возбужденно блестели.
- За неосторожность наряд вне очереди!
- Есть наряд вне очереди, - ответила девушка и поплелась к домику, неся тяжелую посудину уже в руках перед собой.
Навстречу Заре вышла Рая Лубенская и забрала кувшин.
Тем временем стрельба под горой утихла. Но вот на горизонте прокатился гром. Высоко в небе, правее поста, прошелестел снаряд. Потом еще и еще… В ответ от реки так грохнуло, что по воде в кувшине, который Рая поставила на пол, побежали разводы. Девушки насторожились.
Прошло минут десять. Артиллерийская перестрелка так же неожиданно угасла, как и началась, и вокруг снова стало тихо.
Солдаты напряженно всматривались в горизонт на западе.
После недолгой тишины их натренированный слух уловил легкий шум. Будто ветер притронулся к гигантской басовой струне, протянутой над притихшими холмами.
Далеко-далеко, у самой земли, Зина заметила черную точку. Если прищурить глаза, кажется, что возле лица повис шмель, а если посмотреть в бинокль, можно узнать немецкий разведывательный самолет, который плывет вдоль линии фронта. Девушка крутнула ручку аппарата.
- Воздух! Ноль девять… "Хеншель - сто двадцать шесть", сто восемьдесят, двадцать.." Наблюдатель Чайка.
Война продолжалась…
2
С самого утра в душном воздухе повисло дрожащее марево, от которого далекая линия горизонта будто плыла на гулливой волне. Над холмами чуть веял теплый, словно сонный, ветерок.
Девушки изнывали от жары. Давыдова разрешила сбросить гимнастерки. Все, кроме Раи Лубенской, стоявшей на посту, спрятались в прохладной хате…
После обеда горы и холмы так накалились, что казалось, побелевшее над ними небо вот-вот вспыхнет как спичка: все вокруг замерло, разомлело.
Вскоре Рая заметила на юге застывшее у самой земли темное пятнышко. Сначала девушке показалось, что это самолет. Но пятнышко набухло, превратилось в тучку и подплыло ближе к Днестру; под горой, чуть не задевая крыльями землю, заметались ласточки.
И вдруг сорвался ветер. Он закружил пыль, пригнул траву. Тяжелая свинцовая туча расплылась на полнеба.
День помрачнел. Стало прохладнее. Ветер понес листья с деревьев, мелкие камешки, повалил шест с телефонным кабелем, наклонил фанерки в котловане.
Давыдова и Зина выбежали из хаты, попытались поднять шест. Да разве удержишь - сами еле на ногах стоят! Пришлось положить кабель на землю, чтобы ветер не порвал линию связи.
Совсем стемнело. Опережая раскат грома, сверкнула молния, разодрала тучу, и хлынул дождь. Не успели солдаты добежать к сенцам - промокли до нитки. Лубенская схватила телефонный аппарат и тоже вбежала в хату. Сбились девушки кучкой, выглядывают через порог, вслушиваются в рев бури. А вокруг ничего уже не видно: ни холмов, ни неба - все спряталось за дождевой завесой. Только когда сверкнет молния, на мгновение открывается впереди серая даль, а в ней - сказочные очертания холмов, причудливые скалы над Днестром.
Давыдова взяла телефонную трубку, прижала к уху. На линии тихо, мертво.
- Оборвался кабель! - положила трубку на аппарат, на мгновение задумалась. - Алиева и Чайка, на линию! Проверить провод до столба на дороге.
Малявина всплеснула руками:
- Они же поубиваются на кручах, товарищ младший сержант!
Давыдова ничего не ответила.
- А если налет? - сказала за начальника Зина.
- В такую грозу-то?
Зина быстро обула старые сапоги, повесила через плечо запасной телефон. Зара тем временем нашла железные когти. Девушки ступили за порог и сразу же исчезли из глаз.
А буря лютует все сильнее, дождь льет как из ведра, хлесткий, колючий. Под покосившимися стенами хаты, в разбитом чердаке зверем воет ветер; вверху небо грохочет, а внизу, под холмом, что-то трещит, будто деревья валятся…
…Зина идет за подругой, не выпуская из рук кабеля. Он мокрый, скользкий. Земля тоже скользкая - ноги разъезжаются. Глаза ничего не могут рассмотреть в густом сером мраке.
За кустами, где начался крутой спуск, Зина поскользнулась и ухватилась за колючие ветки шиповника. Зара куда-то исчезла…
Вспыхнула молния. Девушки увидели друг друга. Зара приблизилась, протянула подруге руку. Осторожно ступая, двинулись вдвоем дальше.
И опять Зина не удержалась на ногах, выпустила Зарину руку, кабель и скользнула по склону.