* * *
Рано утром рота вышла на грунтовую дорогу, проходившую мимо груд камней и обломков бетонных плит - развалин "Французского форта", из которого когда-то держали под обстрелом рисовые чеки к западу от высоты 327. По местной легенде, в начале пятидесятых годов бойцы Вьетминя уничтожили его гарнизон, состоявший из французов и марокканцев. При виде побитых пулями стен нам и в голову не пришло задуматься об их судьбе или увидеть в этом какое-либо предупреждение.
В ожидании колонны, которая должна была доставить нас обратно на базу, мы развалились у обочины дороги. По дороге цепочкой прошли несколько девушек-крестьянок с шестами на плечах. Они энергично шевелили руками, вёдра на концах шестов качались в такт движениям рук - девушки торопились добраться до своей деревни до наступления комендантского часа. В "Правилах боя" указывалось, что с наступлением темноты вьетнамцев, обнаруженных вне населённых пунктов, следовало считать вьетконговцами и либо открывать по ним огонь, либо брать в плен. Вскоре подошли грузовики. Морпехи расселись по машинам, радуясь тому, что придётся ехать, а не идти, даже с учётом того, что при передвижении на грузовиках легче было попасть в засаду или напороться на мину. Когда колонна вышла из прохода Дайла, облегчение бойцов было почти физически ощутимым: они выбрались из Индейской страны, где опасность всегда была неподалёку, кончился тот напряг, что давил на них четыре дня подряд.
Я ехал в одной машине с отделением капрала Миксона и пулемётным расчётом, всего нас было человек пятнадцать. В сухопутных войсках США пехоту называют "королевой битв", но в этих усталых стрелках не было ни намёка на их королевский статус. Ноги их по колено были в запёкшейся грязи; кожаные ботинки старого образца (новых, матерчатых, специально предназначенных для войны в джунглях, ещё не выдали) гнили прямо на ногах, ремни выцвели и потёрлись, равно как остальное обмундирование.
В машине было тесно, как в автобусе, грузовик бросало из стороны в сторону на изрытой колеями дороге, и мы постоянно толкали друг друга. Мы проехали мимо штаба батальона. После буша он выглядел невероятно по-домашнему. На верёвках, натянутых между палатками, сохла одежда, из печной трубы на крыше сарая-столовой весело поднимались завитки дыма. Танкисты из бронетанковой роты, приданной батальону, бездельничали, развалившись на своих тридцатитонных чудищах. Группа морпехов с полотенцами, обёрнутыми вокруг поясниц, шлёпали резиновыми тапочками, направляясь к полевым душевым. А в окопах у колючки другие морпехи беззаботно отдыхали, дожидаясь наступления ночи.
Колонна свернула на выстроенную военными инженерами новую дорогу, которая связывала штаб с ротными лагерями на высотах 327 и 268. Дорога крутыми изгибами шла вверх, и из-за жары и засухи, присущей сухому сезону, была покрыта толстым слоем красной пыли. Мы поднимались на высоту медленно, сначала плавно и постепенно спускаясь по одному склону, чтобы начать крутой подъём по другому. Мы задыхались от пыли, нам не терпелось вернуться в лагерь, и мы оценивали оставшееся расстояние по грузовикам, шедшим в голове колонны. Они скрылись за крутым поворотом, снова появились, уже выше, поднимаясь прямо в гору, пропали за следующим изгибом дороги и снова появились, ещё выше. Дорога пошла вниз круче, спускаясь к заросшей мелким кустарником долине далеко внизу. Крутой склон по ту сторону дороги стал более пологим, и мы увидели поросшие травою отроги и каменные россыпи ближе к вершине хребта. Внизу виднелся хвост колонны, за которым тянулась поднятая колёсами пыль, украшавшая склон высоты буквами "S". Палатки на участке, занятом штабом, танки, орудия и люди на поле у высоты казались фигурками из игрушечной армии, которую собрал какой-то мальчишка.
Колонна резко остановилась на расчищенном бульдозерами поле, где располагался район сбора роты.
"К машине! Становись! - загремел над полем голос сержанта Маркана. - Всю пиротехнику (сигнальные ракеты и осветительные гранаты) сдать замыкающему. Шевелись! Раньше тут развяжемся - раньше отсюда свалим".
Громко захлопали задние борта, морпехи попрыгали на землю и выстроились, без суеты и обычного трёпа. Они были не то чтоб чем-то расстроены - скорее, сдержаны.
Взводные сержанты выкрикивали команды согласно заведённому ритуалу: "Равняйсь, смирно, вольно!" Глядя на бойцов, на их лица, одновременно юные и старые, на потрескавшиеся грязные ботинки, я вдруг понял, что за время, прошедшее с марта, с ними произошла ещё одна перемена. Рота "С" всегда была сплочённым подразделением, а во Вьетнаме эта сплочённость окрепла ещё больше, став несколько иной. В их прежнем братстве было что-то мальчишеское, сродни тому чувству, что связывает игроков футбольной команды или членов студенческого сообщества. В тот вечер их чувства были более суровыми - Вьетнам вплёл новые, более прочные волокна в те нити, что связывали их до высадки в Дананге, и волокна эти были свиты совместным пребыванием под огнём, общим чувством вины после пролития первой крови, сообща пережитыми опасностями и трудностями. В то же время, я понял, что и сам уже гляжу на бойцов батальона не так наивно, как раньше. Я понял, что мои прежние впечатления основывались не на реальных фактах, а на мальчишеских представлениях, почерпнутых из фильмов про войну и романов, в которых обильно проливалась кровь. Я видел в них современных Уилли и Джо, суровых, но в то же время порядочных и добрых парней. Теперь же я понимал, что не все из них так уж добры и порядочны. Во многих проявились такие черты как мелочная завистливость, злоба, подверженность предрассудкам.
Кроме того, их иделизм, присущий американцам, уступал перед высоким самомнением ("один морпех стоит десятка этих самых Ви-Си").
Я не чтобы стал относиться к ним критически: сам будучи далёк от идеала, я не имел никакого права критиковать их поведение. Я скорее начал воспринимать их как самых обычных людей, которые в пылу боя ведут себя порою необычно, проявляя храбрость наряду с жестокостью.
У сержанта Колби был на это несколько иной взгляд. Как-то вечером я сказал ему, что никак не могу понять мотивов поведения Хэнсона. "Когда я был в Корее, - ответил Колби, - я видел, как солдаты используют корейских крестьян как мишени для пристреливания винтовок. Пробудете здесь ещё немного, сэр, и поймёте, что самый обычный девятнадцатилетний американец - одно из самых жестоких существ на земле". Но я никак не мог ему поверить. Я знал лишь, что проникся глубочайшей симпатией к этим юным морпехам, просто потому, что бок о бок с ними мне довелось перенести определённые жизненные испытания. Ведь это с ними делил я жару и пыль, напряжённые бессонные ночи, опасности, подстерегавшие нас в патрулях, на тропах необитаемых джунглей. Где-то на земле жили, конечно, люди более достойные восхищения, более принципиальные, более чуткие, вот только спали они каждую ночь в мире и покое своих спален.
* * *
- Увольнение на берег!.
Мы все - офицеры и взводные сержанты сидели в штабной палатке, собравшись на ежедневную планёрку, когда первый сержант Уагонер произнёс эти волшебные слова.
Что ты сказал, Топ? "Увольнение на берег"?
Уагонер фыркнул, поправил очки и подтвердил, что десяти процентам личного состава батальона будет разрешено убыть в Дананг, в "золушкино увольнение" (возвратиться надо будет не позднее полуночи).
- Довожу также, что выезд в увольнение разрешается только на специальном автобусе, выделенном для этой цели и курсирующем строго по расписанию, - добавил он.
- Хорошо, - раздался чей-то голос. - А когда строго по расписанию ходит этот специальный автобус?
Уагонер с каменным лицом ответил: "Насколько мне известно, такого автобуса у нас нет".
Неунывающий коротышка Тестер, волосы которого вечно торчали паклей, откинулся на спинку раскладного стула и захохотал. Тестер был величайшим книгочеем в роте, и даже привёз с собою во Вьетнам небольшую библиотеку. "А я-то думал, что в "Уловке 22" всё выдумано".
- А что такое "Уловка 22"? - спросил Топ.
- Книга, сатирически высмеивающая армейский бюрократизм, - объяснил я.
Лицо Уагонера застыло в удивлении. "Армейский? А мы при чём? У нас ведь морская пехота, а не армия".
Несмотря на отсутствие автобуса, совершающего рейсы строго по расписанию, после обеда увольнение на берег было объявлено, и двадцать пять рядовых из роты "С" отправились на грузовиках в Дананг. Мы с Макклоем, Питерсоном и сержантом Локером поехали на капитанском джипе. Перед выездом нам была поставлена задача: не допускать, чтобы солдаты нарывались на серьёзные неприятности.
Выезжая из лагеря, мы выглядели свежо и бодро в своих тропических хаки, но в город въехали потными, усыпанными мелкой пылью. После длительного созерцания рисовых чеков и джунглей Дананг радовал глаз, хотя это был далеко не Гонконг. До войны, наверное, была в нём некоторая экзотическая прелесть: остатки тех дней ещё наблюдались в тихих кварталах побеленных домов, стоявших в тени пальм и тамариндовых деревьев. Но по большей части Дананг стал одним из тех городков, что возникают при военных гарнизонах, с толпами беженцев, стянувшимися сюда из деревень, солдатами в полевой форме и при оружии, проститутками, сутенёрами, гражданскими, обслуживающими военных, и спекулянтами.
На окраинах города убогие тростниковые хижины тесно липли друг к другу, вливаясь в муравейник хибар, крытых ржавым железом. В грязи с пронзительными воплями возились детишки с раздутыми животами, а с улочек между лачугами несло как из выгребной ямы. На улице Доклап, одной из главных магистралей города, обосновались те, кому повезло побольше. Там в оштукатуренных коттеджах за оштукатуренными заборами, обросшими бугенвиллией, жили офицеры среднего звена, чиновники и коммерсанты. Пламенные деревья с ярко-красными цветками укрывали улицу от солнца. Улица Доклап привела нас в суматошную центральную часть города, где было полным-полно ресторанов с полчищами мух, борделей и магазинов с опущенными металлическими ставнями - за ними прятались от убийственного дневного солнца их владельцы. Рядом располагался базар, на котором у ларьков толкались крестьянки, торгуясь скороговоркой и нараспев.
Младший капрал Рид, водитель Питерсона, провёл наш джип через эскадроны велорикш, заполонивших улицу. Он остановил машину в месте, откуда начиналась вереница баров с названиями типа "Бархатный свинг" и "Голубой георгин". Грузовики, следовавшие за нами, резко стали. Сбросив груз без малого шести недель непрерывных боёв, морпехи поспрыгивали на землю и с гиканьем ломанулись в бары. Несмотря на экзотические названия, внутри этих баров ничего особенного не было: стойка с пластиковым покрытием, песни о Джорджии и Теннесси из стереосистемы, добытой в какой-нибудь американской военной лавке, и ряды кабинок, в которых темноволосые девушки воркующими голосами упрашивали парней, скучавших по Джорджии и Теннесси: "Джи-ай, купи мне выпить".
- Конечно, куплю. Как тебя зовут?
- Меня звать Куфунг. Я из Сай-гона. Купи мне выпить, да?
- Сказал же - куплю. Куплю выпить, а после пойдём к тебе.
- Конечно. Ты я мы ко мне домой. Номер один скорячок. Но сначала должен купить выпить.
На перекрёстках торчали велорикши, они же сводники. Они как ящерки сверкали глазёнками из-под пробковых шлемов, наблюдая за толпами людей, одетых в хаки. "Э, джи-ай, - шипели они со своих трёхколёсных велосипедов, - езжай мой сипед в хорошее место. Очень дёшево. Хорошее место. Ви-Ди нет. Ви-Си нет.. На тротуарах повсюду сидели старухи с лицами, походившими на сушёные финики. Они торговали контрабандными сигаретами, валютой, безделушками или дешёвыми куртками домашнего пошива с вышитыми на спине словами "Дананг - я служил в аду".
Время от времени к нам, ковыляя, подходил однорукий, одноногий, или одноглазый инвалид - забытая жертва забытых боёв, - протягивая вылинявшее полевое кепи. Ничего похожего на нашу Администрацию по делам ветеранов во Вьетнаме не было, и легионы искалеченных солдат, подобных тем оставшимся в живых воинам Фальстафа, которых не искрошили, были брошены на произвол судьбы, и годились "лишь на то, чтобы остаток дней просить милостыню у городских ворот".
Шагая по улице с Макклоем и Локером, я дал одному из таких попрошаек несколько пиастров. Не успел он проговорить "Камонг" ("спасибо), как нас окружила стайка малых детишек с глазами глубоких стариков.
- Дай деньги, да?
- Нету денег. Вали отсюда, ди-ди.
- Дай сигарета. Одна сигарета одна Салем дай, да? - они изображали, как человек курит сигарету.
- Ди-ди, гадёныши, - огрызался Локер. - Ди-ди мау (Убирайтесь отсюда, да поскорее).
Но они от нас не отставали, выкрикивая в один голос: "Дешёвый Чарли, номер десять дешёвый Чарли". Всё это время пекло как в духовке, и в воздухе стоял запах рыбы, целыми кучами гниющей на берегу реки Туран.
Мы скрылись от всего этого в баре "У Симоны", названного так в честь хозяйки - авантюристки французско-камбоджийско-таиландского происхождения родом из Бангкока, поставившей себе цель выйти замуж за американца и уехать в Штаты. Там уже сидели пятеро-шестеро морпехов из моего взвода, успевшие изрядно набраться и потрятить изрядную часть своей наличности. Локер незамедлительно стал болтать с Симоной. Он питал к ней довольно глубокие чувства, хотя и не собирался увозить её в Штаты. Ей же было о том известно, и беседу она поддерживала без особого энтузиазма. Макклой познакомил меня с двумя девушками из "конюшни" Симоны, с невообразимыми именами Ням-Ням и Гав-Гав. Сами же они были пухленькими, приятными в обращении и довольно неглупыми. Но в присутствии подчинённых приступать к распутству я стеснялся.
Двое морпехов, Маршалл и Морриссон, спросили меня, не выпью ли я вместе с ними и остальными. Я согласился - мне захотелось разрушить барьер между собою, офицером, и рядовыми, выпить с солдатами, узнать, как они ведут себя в своём кругу.
Мой эксперимент по внедрению демократии в военную среду провалился. Мы все перебрали лишка и начали вовсю нести всякую чушь. Морриссон регулярно обнимал меня за шею толстой волосатой рукой, и заплетающимся языком повторял: "Лейтенант, мы с тобою на пару сможем выиграть эту войну. Ты да я - и всё!" Затем он попросил меня обсудить с Питерсоном блестящий военный план, разработанный им вместе с дружками.
- Мы тут поговорили и поняли, что можем дать Чарли просраться: надо ночью выпрыгнуть с парашютами у лаосской границы, а потом переть до Дананга пешком. Понимаете, сэр? Конг нас ни за что не словит, если нас будет всего четверо или пятеро. Мы по джунглям прокрадёмся, проползём, а по пути будем устраивать засады на Конга. Вздрючим его всяко-разно. Похерим их в говно. Вы только шкиперу скажите.
- Старина Мо дело говорит, - сказал один из морпехов. - Это в гарнизоне он мудак из мудаков, а в джунглях он реально крут.
- Морриссон, - сказал я. - Дурнее чуши я ещё не слыхивал.
- Да просто я такой дурной, лейтенант. Со мною лучше не связываться. Вы же знаете! И я о том знаю. Да меня разжаловали уже столько раз, что прослужи я в Мудне хоть тридцать лет, и то до младшего капрала бы не дослужился.
Другой морпех, покачиваясь, поднял свой бокал с пивом. "Скажи ему, Мо. Скажи ему. Скажем дружно - на хер службу".
- Заткнись, гондон, - оборвал его Морриссон. - Повторяю, сэр: пусть я и скотина бешеная, но ведь как раз такие люди войны и выигрывают.