Часть вторая
Командир над мертвецами
И сколько мертвецов? Да сколько пожелаешь.
Считать не стоит - всех не перечтёшь.
Хотите свежих трупов? - Два за грош.
Зигфрид Сассун "Эффект"
Глава девятая
Нам кажется - мы снова вместе,
Остришь, поёшь - ну как же так?..
Твой смех - оборванная песня,
Погиб наш добрый весельчак.
Зигфрид Сассун "Элегия"
Я вернулся из Японии 15 июня, в аэропорту меня встретил младший капрал Казмарак, водитель офицера по личному составу. Было влажно и пасмурно. Рано утром прошёл дождь, и пыль на дорогах превратилась в грязь. Палатки в расположении штабов полка и батальона - оба штаба обосновались в одном лагере - выглядели непривычно чисто. Сверху на палатках вода собралась в лужицы, и морпехи сливали её, тыкая палками в провисший под тяжестью воды брезент. Вода с приятным плещущим звуком спадала на землю серебристыми потоками. Казмарак свернул с дороги, заставив джип поёрзать по грязи, и проехал через проход в ограждении из колючей проволоки. Двое морпехов сидели в ячейке, обложенной мешками с песком, в гладко поблёскивающих пончо, не успевших просохнуть после дождя. Я вздрогнул, когда восьмидюймовая гаубица с батареи, стоявшей по ту сторону дороги, выпустила снаряд. Надо хоть раз услышать, как стреляет восьмидюймовка, чтобы понять, насколько это впечатляет. Казмарак сказал с улыбкой: "Не волнуйтесь, сэр, это наши бьют".
- Знаю, что наши бьют, - ответил я, досадуя сам на себя за то, что вздрогнул, и на водителя за то, что тот заметил. - Всё равно, гремит чёрт знает как.
- То ли ещё вечером начнётся, лейтенант. Вот эти дуры и стопятьдесятпятки всю ночь будут громыхать. Можно подумать, там Красная Армия Китая, а не кучка партизан.
Он остановился у палатки офицера по личному составу и вылез из машины, чтобы забрать с заднего сиденья мой вещмешок. "Приехали, сэр. Дома. Добро пожаловать в милый старый добрый Дангданг на морском берегу. Как там в Японии по сравнению с этим всем?"
Я вспомнил о выходных, проведённых в Токио после окончания курсов.
- Казмарак, а как, по твоему, в Японии по сравнению с этим всем?
- По сравнению с этой дырой, я прикидываю, в Японии всё было номер раз, сэр.
- Ну вот, сам понимаешь.
На самом деле по поводу возвращения сюда я не очень-то и расстраивался. Все десять дней в Японии мне было одиноко, а сейчас, шлёпая по лагерной грязи, я понял почему. Во Вьетнаме мои друзья, моё подразделение. Тут я как дома. Полк, собственно, и был мне как дом родной.
Я представился своему новому начальнику, капитану Андерсону. Он грузно восседал на брезентовом стульчике за столом, сооружённом из деревянных брусков, старой доски для карт и ящиков из-под патронов. Напротив него стоял другой самодельный стол - мой. Роль шкафов для документации выполняли несколько снарядных ящиков с надписями "155-мм гауб". Секция личного состава, она же S-1, занимала половину палатки, S-4 (тыл) - другую половину.
Я вручил Андерсону свои бумаги, все тринадцать экземпляров. Он взял их пухленькой рукой и расписался в получении. После того как я более пяти месяцев прослужил под началом поджарого, мускулистого Питерсона, меня поразил огромный живот офицера по личному составу, который распирал его пропитанную потом нижнюю рубашку и внушительно свисал поверх ремня. У него была здоровенная голова. Лицо его, с мягким подбородком, с глазками, близко сидящими в складках обгоревшей на солнце кожи, выглядело поросячьим.
- Добро пожаловать на борт, - прохрюкал он. - Даю остаток дня на обустройство. На службу - завтра, в семь тридцать.
Лейтенант Шварц, на замену которому я прибыл, проводил меня до места, где жили младшие офицеры. Шварц был настолько же рад тому, что меня перевели в штаб, насколько я был тому не рад; ему предстояло принять стрелковую роту во 2-м батальоне.
Он указал на койку, над которой висела зелёная противомоскитная сетка, похожая на драный кокон. "Твоя. Тут тебе понравится. Недостатки, присущие боевой роте, тут есть, преимуществ - никаких". Я бросил вещмешок на деревянный поддон, уложенный вдоль койки на земле. В палатке было грязно. Она стояла у дороги, и пыль, которую вздымали проходящие колонны и танки, залетала прямо в неё. Дохлые насекомые валялись тут и там на плотно утрамбованном земляном полу. Возле палатки была траншея - укрытие на случай обстрела или боевая позиция на маловероятный случай наземной атаки. Воды в траншее было с фут.
* * *
После обеда я съездил на высоту 268 за кое-чем из оставленных там вещей.
Пожив какое-то время в тесном мирке пехотной роты, познаёшь людей, которые делят его с тобою, не хуже чем членов собственной семьи. Едва успев войти в расположение роты "С", я сразу же понял - что-то случилось. Нет, мне никто ничего не сказал, не посмотрел на меня как-то странно. И всё же я почувствовал, что что-то не так - совсем как когда человек заходит в свой дом после длительной отлучки, знакомые люди произносят знакомые слова, привычные вещи стоят на привычных местах, а он инстинктивно понимает, что всё не так, как было тогда, когда он покидал этот дом.
В лагере всё было совсем как раньше. Камбуз, штаб, палатки для офицеров и взводных сержантов всё так же стояли сплошной линией на узком выступе склона с обратной стороны высоты. Ниже по склону тянулся широкий красный разрез - посадочная площадка, с палатками для рядового и сержантского состава ниже по склону. Оборонительные позиции на переднем склоне были такими же, как раньше. Я глядел на обнесённую насыпями старую линию траншей, которая врезалась в склон чередой острых углов; на окопы с брустверами из потрёпанных мешков с песком; на часовых в бронежилетах, сидевших в некоторых окопах; на землянку, где я провёл столько ночей, на блиндаж передового наблюдателя из толстых брёвен, где радиоантенны колыхались на ветру как стальные тростинки.
Я прошёл мимо камбуза. Несколько морпехов возле него чистили винтовки под брезентовым навесом. Оттуда доносились знакомые запахи смазки и раствора, металлический скрежет шомполов и щёток, протягиваемых через винтовочные стволы. Из транзисторного приёмника звучала программа музыки "кантри", которую каждый день после полудня передавала радиостанция Вооружённых Сил из Сайгона. Меня заметили несколько солдат из моего прежнего взвода. Помахали руками, спросили, как оно там, "в тылу". Я ответил, что пока не знаю, только что туда прибыл.
Я пошёл за своими вещами, и меня всё сильнее преследовало ощущение, что всё не так. Солдаты вели себя как-то странно; казалось, они стали немного холоднее и отстранённее, и я думал - не из-за того ли, что я для них теперь чужак. В сержантской палатке Кэмпбелл и Грин, взводный сержант Леммона, играли в криббидж - как всегда, когда рота находилась в лагере. Леммон, Тестер и Макклой сидели в соседней, офицерской палатке. Тестер что-то рассказывал о своём добре, под которым он подразумевал магнитофон "Тик", что купил в Гонконге, до того как батальон отправили во Вьетнам. Ему пришлось сдать его на хранение на Окинаве, и он сильно переживал по этому поводу. "Остаётся только надеяться, что эти клоуны моё добро не запортят", - говорил он Леммону, когда я вошёл. Глен, с ястребиного лица которого ещё не сошли следы гранатных осколков, сидел молча. Макклой читал роман-сагу о Второй мировой войне под названием "Командир танкистов". "За это добро в Штатах мне пришлось бы тысячу двести баксов отдать. А я взял его за шестьсот… Э, Пи-Джей вернулся, - сказал Тестер, прервав свой собственный рассказ. - Капуто, пшёл отсюда. Тут боевая рота. Тыловым крысам вход сюда воспрещён".
- Брюс, мне там и без тебя хреново.
- Ага, Капуто осерчал. Сейчас Капуто отмудохает меня до усрачки.
"Ну, не знаю, с чего уж там тебе хреново, - сказал Леммон. - Радоваться должен, что в полк попал". Он не поднимал на меня глаз. Усевшись на пустой ящик, низко сдвинув на лоб полевую панаму, он сдавал карты себе и воображаемому сопернику. "Вообще-то, я не понимаю, с чего ради ты так спешил обратно во Вьетнам. Чёрт возьми - Уолш из роты "Альфа" и Майк Репп из "Дельты" в прошлом месяце отправились на Окинаву на лётную медкомиссию, и не думаю, чтоб они уже вернулись. Надо было тебе потянуть это дело".
- Уолша и Реппа я видел, - ответил я. - Всё равно, тянул я сколько мог.
- Да ну, Фил, ты всё такой же - летёха желторотый. Ну, скажем, припозднился бы ты на несколько дней. Что б с тобою сделали? Грантом во Вьетнам послали?
Техасский акцент Леммона был от природы резким, но в его голосе звучали новые нотки, горечь, которой раньше в нём не было. И, подобно тем солдатам, что я повстречал до этого, он выглядел как-то неуловимо отстранённо.
- Ладно, расскажи-ка про Японию, - сказал Тестер, который более-менее был похож на себя прежнего. - Меня вот что интересует - натрахался там до упада? Какая-нибудь милашка-азиатка тебя до упада затрахала? Вот что меня интересует.
И я рассказал ему о выходных в Токио и той наполовину русской японке, с который мы жили в "Палас-отеле". Звали её Аяко, работала она барменшей в Йокосуке, и перед самой посадкой на поезд до Токио она обернулась ко мне и сказала: "Фил-сан, я проведу с тобой два дня, а ты мне платить не будешь. Я буду тебя любить два дня, а потом я не буду тебя любить".
- Бог ты мой, так ты за бесплатно всё получил? - спросил Тестер. - И всё равно вернулся?
Леммон покачал головой, сдавая карты. "Гос-с-поди, мне бы так, я б там до сих пор сидел. Я ж говорю: что они со мной сделают? В гранты переведут и во Вьетнам отправят?"
- Начать с того, Глен, что могут в тюрягу упечь.
- Херня, в тюряге лучше, чем здесь. В тюряге не убивают.
- А я вообще-то не планирую погибать. В полку всё равно навряд ли убьют.
- Ты что, про Салливана не слыхал? Погиб он.
Я сразу же представил себе Салливана. Как он - высокий, сухопарый, на вид моложе своих двадцати двух лет, протягивает мне сигару. Я был тогда в здании блокпоста ещё французской постройки и разглядывал рисовые чеки через бинокль. Салливан, вытянув руку до отказа, подавал мне сигару. Он улыбался, и от улыбки по пыли, запёкшейся на его лице, шли трещинки. "Слышьте, лейтенант, - сказал он, - я только что от своей старухи из Пенсильвании письмо получил. Мальчик родился". Это было в марте или начале апреля, когда батальон ещё стоял на периметре вокруг аэродрома; и, представив себе Салливана, каким он был в тот день, я почувствовал, как что-то во мне начало стягиваться, всё туже и туже, покуда мне не показалось, что сейчас лопнет.
- Как? - спросил я.
- Снайпер снял. Там не простой конговец из карабина бахал. Умелец просто. Мы засели к югу от Сонгтуйлоан, у реки Сонгьен. Пекло неимоверно, и Салли вызвался сходить с фляжками за водой. Как только он спустился к речке, тот снайпер пулю-то и выпустил. Мы так думаем - была у него русская винтовка с прицелом, потому что он снял Салливана с первого выстрела. Пуля с одной стороны зашла, с другой вышла. Протаранила в нём обалденную дырку. Он, наверно, на землю уже мёртвым упал.
Я спросил, когда это произошло, и почувствовал себя как дезертир, когда Леммон сказал: "Через несколько дней после твоего отъезда". Дело не в том, что от моего присутствия что-то изменилось бы; я просто чувствовал, что должен был быть тогда с ними.
- Три роты были задействованы в операции в масштабах батальона, - продолжал Глен. - Тебе ещё повезло, что ты её не застал, потому что всё там пошло через жопу. Ингрэму тоже досталось.
- Не убило, но ранение у него очень тяжёлое. Пуля попала в спину и разворотила позвоночник, по-моему. Последнее, что слышали - менингитное заражение пошло, и он теперь в инвалидной коляске. По-моему, он сейчас в госпитале где-то в Теннеси, недалеко от родного города. Может случиться, ходить больше не сможет.
И тут я представил себе Ингрэма - здоровенного мужика грудь колесом, как он широкими шагами выходит с камбуза утром в день первой операции роты, могучей походкой, напевая густым баритоном, и эмоциональная струна во мне снова натянулась и оборвалась. Я почувствовал, как она обрывается - так же явственно, как можно ощутить, как ломается кость или рвётся сухожилие; а затем осталось лишь холодное, болезненное ощущение пустоты под ложечкой. Ингрэм - калека, Салливан убит. Смерть. Смерть. Смерть. Я много раз слышал это слово, но не понимал до сих пор, что оно значит.
- А главное, - продолжал Леммон, - Ингрэм сам напросился. Ингрэм, чёрт бы его побрал… Ты ведь знаешь, каким он был. Думал, что ничто его не возьмёт, потому что он такой здоровый и крутой. Как раз после того как подстрелили Салливана, кто-то заметил снайпера в зарослях у деревни Дуйенсон. Дотуда далеко было, поэтому мы стали стрелять в него из 3,5-дюймового. Пустили "Вилли-Питера", тут-то всё через жопу и пошло.
- С пары ганшипов заметили ту ВП, и, скорей всего, решили, что мы обозначили цель для налёта. Они начали летать над деревней на бреющем, ракетами стрелять. В одном из моих отделений услышали, как там начали вопить и плакать женщины и дети, и мы двинулись туда, чтобы вытащить их оттуда. Прямиком в засаду угодили. По нам ударили с трёх сторон. А Ингрэм расхаживал себе как на учениях. Я сказал ему, чтоб он пригнулся на хер. А он говорит: "Я сержант морской пехоты, сэр, и на брюхе ползать не намерен". Как тебе такая вот херня, Фил? Ну и заполучил он в спину, а потом моему радисту руку на хер разворотило. В общем, вошли мы в деревню, чтоб спасти тех гражданских, но заставить "Хью" прекратить огонь мы не могли. Они стали летать на бреющем над нами и бить по нам ракетами. То ещё ощущение, когда по тебе с воздуха свои же бьют…
Леммон рассказал, что и эвакуация раненых была тот ещё кошмар. Посадочная площадка находилась под пулемётным огнём противника, и вертолёты-медэваки сесть не могли. Тогда Галлардо, капрал из 1-го взвода, выбежал на площадку и стал наводить чопперы ручными сигналами. У него фляжки с бедра посбивало, пули били в землю у него под ногами, но он оставался на месте, пока не сели "птички", и пока не загрузили раненых.
- Всё это время тело Салливана лежало там же. Шкипер не мог смотреть на него и прочих. Как я сказал, в Салли была страшная дырка, в груди сбоку. Та пуля из его внутренностей месиво сделала, и Питерсон был реально не в себе. Он просто развернулся и ушёл оттуда, чтоб на него не смотреть.
- Ну, так оно и есть, - сказал я. - Эту роту он реально любит.
- Ага, - ответил Леммон, - даже перебирает со своей любовью, по-моему.
Мы поговорили о прочих делах. Потом я забрал свои вещи и вышел. На улице я наткнулся на Колби.
- Привет, лейтенант Капуто, - сказал он. - Пришли посмотреть, как простые люди живут?
- Да когда уж вы все отвяжетесь? Я на штабную службу не просился.
- Я знаю, сэр. Про сержанта Салливана, наверное, слыхали уже?
- Только что узнал. Мистер Леммон только что рассказал.
- В общем, сэр, этого было не миновать. Жаль, конечно, что выпало это на долю Салли.
- Ага, сочувствую и всё такое. Ты мне как-то сказал, что всех заставишь посмотреть на первого павшего на поле боя. Заставил, сержант Колби?
- Конечно, нет, сэр.
Казмарак отвёз меня обратно в штаб полка по извилистой грунтовой дороге. Солдаты выстраивались на вечерний приём пищи. Есть мне совсем не хотелось, но я всё равно пошёл в офицерскую столовую. Больше заняться было нечем. Столовая была роскошная - по сравнению с теми, к которым я привык. Две палатки, рассчитанные на отделение каждая, были состыкованы и натянуты поверх каркаса из брусьев два-на-четыре дюйма. Для защиты пищи штабных офицеров от пыли и насекомых висели занавески, пол был фанерный, а три стола стояли буквой "П". К одному из брусьев был приколочен герб полка - чёрный щит с красно-белой тройкой поверх штыка, и прикреплено знамя полка, на котором провозглашалось: "Третий полк морской пехоты. FORTES FORTUNA ADJUVAT". По контрасту с очень демократичной атмосферой, присущей столовой стрелковой роты, в полковой всё было в строгом соответствии со служебной иерархией. Места за П-образным столом распределялись по рангу. Командир полка полковник Уилер и начальник штаба сидели во главе стола. Далее шли майоры, потом капитаны, потом лейтенанты, а места на концах были оставлены для вторых лейтенантов. В штабе нас таких было только два человека, а поскольку второй был неизвестно где, ел я в одиночестве.
Это вполне соответствовало моему настроению. Мне ни с кем не хотелось разговаривать. Из головы у меня никак не выходил Салливан, Хью Джон Салливан, погибший в возрасте двадцати двух лет и так и не успевший увидеть сына. Колби был прав - этого было не миновать. Но я задавал себе вопрос: почему это должно было случиться с приличным молодым человеком, у которого всегда был наготове анекдот, а не с каким-то там циничным старым ветераном. Я задавал себе вопрос: почему это должно было случиться с мужем и отцом, и почему это должно было случиться именно так. Подобно многим неопытным солдатам, я страдал иллюзорными представлениями о том, что на войне можно погибнуть красиво. Я высокопарно рассуждал о благородных самопожертвованиях, о солдатах, отдающих свои тела на благо святого дела или ради спасения жизни товарища. Но в смерти Салливана не было ничего подобного самопожертвованию или высокому ритуалу. Он погиб от пули снайпера, наполняя фляги в грязной речке, текущей сквозь джунгли.