Ну, и запах был одинаковый. Смрад смерти уникален, это, наверно, самый противный запах на земле, и, стоит хоть раз его ощутить, ты уже никогда не сможешь искренне согласиться с утверждением о том, что человек есть высочайшее существо из тварей земных. Трупы, с запахом которых мне пришлось познакомиться, пока я воевал и работал военным корреспондентом, пахли намного хуже, чем все те рыбы, птицы и олени, которых я чистил, свежевал или потрошил на рыбалке или охоте. Из-за того, что запах смерти очень силён, к нему никогда не привыкнуть, как нельзя привыкнуть к виду смерти. И запах этот всегда одинаков. Он может отличаться по интенсивности, в зависимости от степени разложения, но если взять двух человек, пробывших мёртвыми в течение одного и того же времени и в одинаковых условиях, разницы в запахе от них не будет. Впервые я обратил на это внимание в 1965 году во Вьетнаме, когда заметил, что меня совершенно одинаково мутит от вони, исходящей что от мёртвого американца, что от мёртвого вьетнамца. С тех пор я замечал это снова и снова, на других войнах и в других местах - на Голанских высотах и в Синайской пустыне, на Кипре и в Ливане, и, завершая круг, опять во Вьетнаме, на улицах Ксуанлока, города, за который шли сильные бои во время наступления северных вьетнамцев в 1975 году. И все эти мертвецы - американцы, северные и южные вьетнамцы, арабы и израильтяне, турки и греки, мусульмане и христиане, мужчины, женщины, дети, офицеры, солдаты - пахли одинаково плохо.
* * *
К выполнению обязанностей по ведению отчётности по потерям я приступил 21 июня 1965 года. В тот день рано утром патруль из 2-го батальона участвовал в мелкой стычке с вьетконговцами у хребта Железный мост. Где-то в районе полудня зазвонил полевой телефон: звонил офицер по личному составу 2-го батальона с сообщением о четырёх потерях: один убитый, трое раненых. Я выложил на стол бланки для регистрации боевых потерь и сказал: "Ладно, валяй". Начав с убитого, он стал по очереди докладывать фамилии, личные номера и описания ранений. На линии было много помех, и ему пришлось передавать фамилии по буквам: "Атертон. Альфа-танго-отель-эхо-ромео-танго-оскар-новембер. Первое имя - Джон. Далее "дабл-ю", как в "виски"… Огнестрельное ранение в туловище… Пал на поле боя в ходе патрулирования окрестностей города Дананга…" Говорил он без выражения, отрепетировано, как диктор, зачитывающий по радио ежедневные котировки акций.
Я быстро записывал. В палатке было жарко до предела. Пот капал с кончика носа на бланки, размывая буквы. Бланки прилипали к предплечью руки, которой я писал, как липкая бумага для ловли мух. На одном бланке буквы совсем размазались, и я попросил офицера по личному составу зачитать сведения заново. Он дочитал до половины, когда вклинился оператор с коммутатора. "Крауд-один-альфа" - это был мой новый позывной - "Я "Крауд-оператор", отключаю… Отключаю… Отключаю…". Это означало, что сейчас он меня отключит, чтобы освободить линию. "Крауд-оператор", я "Один-альфа", работаю, работаю" - ответил я, сообщая о том, что у меня незавершённый разговор. "Один-альфа", я "Крауд-оператор". Вас не слышу. Отключаю". Раздался щелчок. "Сучара тупорылая!" - заорал я в замолчавший телефон. Обливаясь потом, я стал крутить рукоятку "ЕЕ-8". Минут через десять-пятнадцать оператор ответил и заново соединил меня со 2-м батальоном. Прежний офицер по личному составу снова вышел на связь и начал заново с того места, где остановился: "… Множественные осколочные ранения, обе ноги, ниже колена. Ранен, эвакуирован…"
Передав отчёты в штаб дивизии и зарегистрировав их, я пошёл в палатку оперативного отдела за свежими сведениями о потерях противника. Уэбб Харриссон, один из помощников офицера по оперативным вопросам, перелистал тонкую пачку сообщений. "Вот, - сказал он. - Четыре Чарли, все убитые". Я зашёл в палатку полковника и внёс стеклографом соответствующие изменения в данные на Табло. Начштаба, подполковник Брукс, взглянул на цифры. Он был лысый, коренастый, и солдаты прозвали его Элмером Фаддом, потому что он походил на этого персонажа из комикса.
- Обновляем старое доброе табло, так, лейтенант? - спросил он меня.
- Так точно, сэр, - ответил я, подумав: "А чем ещё я, по-твоему, занимаюсь?"
- Данные не старые?
- По состоянию на сегодняшнее утро, сэр.
- Очень хорошо. Полковник Уилер будет сегодня отчитываться перед генералом Томпсоном, и ему понадобятся самые свежие данные по статистике.
- Так точно, сэр. А кто такой генерал Томпсон?
- Он из КОВПВ. (Командование по оказанию военной помощи Вьетнаму, штаб Уэстморленда).
Какое-то время спустя на штабной участок въехал джип с убитыми вьетконговцами и двумя гражданскими лицами, получившими ранения во время перестрелки. Гражданские лица, две женщины, ехали на заднем сиденье. Одной, старой и немощной, слегка задело обе руки. Другая, лет тридцати-тридцати пяти, лежала на животе на заднем сиденье. В её ягодицах засели осколки. Трупы лежали в прицепе, прицепленном к джипу.
Водитель остановился за палаткой офицера по личному составу и отцепил прицеп. Он перевалился вперёд, сцепное устройство брякнуло о землю, и трупы навалились друг на друга. Наполовину оторванная рука с торчавшим из мяса белым обломком кости, со шлепком ударилась о борт прицепа и с тем же звуком упала обратно. Подошли санитары с носилками и унесли женщину помоложе в полковой медпункт. Старуха поплелась следом, выплёвывая в пыль черновато-красный сок бетеля.
Я подошёл убедиться в том, что трупов четыре. Было похоже на то. Трудно было понять. После того как их помотало по прицепу, они перемешались, и их едва можно было отличить один от другого. В общем, три трупа сцепились друг с другом. У четвёртого обе руки были оторваны по локоть, а ноги были полностью отстрелены или оторваны взрывом. У остальных были увечья в других местах. Одному попало в голову, его мозги и белые хрящи, которые раньше удерживали их в черепе, выпали на пол прицепа. У другого, которому попало в живот, всё вывернуло наружу, и из него вывалилась скользкая, коричневая груда кишок, отливавшая синим и зелёным. В нижней части прицепа скопилась глубокая тёмно-красная лужа крови. Я отвернулся от этого зрелища и приказал водителю убрать трупы отсюда.
- Извините, сэр, - сказал он, заводя свой джип. - Мне приказали оставить эти трупы здесь. Мне надо обратно в гараж.
- Да чёрт возьми, кто это сказал тебе, что трупы надо тут оставить?
Водитель пожал плечами. "Офицер какой-то сказал, лейтенант. Мне надо обратно в гараж".
- Ладно, убирайся.
Морпех уехал. Я зашёл в палатку и сказал Казмараку, чтобы он отвёз трупы на кладбище, на котором хоронили убитых противника. Казмарак называл его трупной свалкой, оно и в самом деле больше походило на свалку, чем на настоящее кладбище.
Капитан Андерсон сказал: "Оставьте трупы здесь, мистер Капуто".
- Сэр, через несколько часов они будут очень плохо пахнуть.
- Полковник сказал, чтоб трупы оставались здесь.
- На кой чёрт они тут?
- Он хочет, чтобы писаря на них поглядели. Тут особо не воюют, и, я думаю, он хочет, чтоб они привыкли к виду крови.
- Что за шутки, капитан?
- Я вовсе не шучу.
- М-да, надо ж было придумать! Чёрт, может, просто закопаем уродцев?
- Лейтенант, я думаю, что то, что думаете вы, мало что значит. Батя хочет, чтобы здешний народ привык к виду крови, и им придётся привыкать.
- Ну, крови-то там много, но не уверен, что они к ней привыкнут. Там ещё много чего, кишки с мозгами.
- Я скажу вам, когда убрать трупы.
- Есть, сэр.
В общем, трупы остались лежать на солнце. По приказу полковника штабных провели мимо прицепа, чтобы они посмотрели на мёртвых вьетконговцев. Они шли друг за другом, как посетители мимо экспоната в каком-нибудь музее. Солнце палило с небес, и трупы на жаре стали пахнуть. Этот запах, поначалу слабый, потому что вьетконговцы были убиты совсем недавно, походил на запах газа, выходящего из конфорки на плите. Один за другим морпехи подходили к прицепу, заглядывали в него; увидев содержимое, отвешивали пару-тройку дурацких шуток или ничего не говорили, а потом возвращались к своим столам и пишущим машинкам. Солнце в ясном небе палило всё сильнее, запах всё усиливался. Порывом ветра его занесло в палатку офицера по личному составу - этот запах газа из кухонной плиты и вонь, которая напомнила мне запах сероводорода на школьном уроке химии. Ну, а что такое трупы, если не куча химических соединений и разлагающейся плоти? Выглянув наружу, я с удовольствием увидел, что представление почти закончилось; морпехи из конца очереди проходили мимо прицепа. Из-за запаха они держались от него подальше. Запах ещё не стал невыносимым; чтобы дошло до этого, требовалось ещё несколько часов. Тем не менее, он был достаточно силён, чтобы те, кто стоял в конце очереди, не задерживались, так же как и те, что прошли в числе первых, и это лишало их возможности наглядеться на трупы столько, чтобы привыкнуть к виду крови. Они просто мельком бросали взгляд на трупы и быстро отходили от прицепа и усиливавшейся вони.
Процессия завершилась. Казмарак и другой штабной, капрал Сташек, подцепили прицеп и отправились в сторону Дананга. Андерсон ушёл на штабное совещание по подготовке к визиту генерала Томпсона. Десять минут спустя он ввалился в палатку, по его румяному щекастому лицу струился пот.
- Мистер Капуто, надо те трупы обратно привезти.
Я взглянул на него, не веря ушам своим.
- Батя сказал, что трупы надо вернуть, чтобы он смог показать их генералу во время доклада, - сказал Андерсон.
- Сташек и Казмарак уже уехали, сэр. Они уж в Дананге, наверное.
- Знаю, что уехали. Найдите кого-нибудь, кто умеет водить джип. Пускай догонит тех двоих и скажет, чтоб везли обратно трупы, и как можно скорее.
- Капитан, я просто поверить не могу, что мы творим подобное.
- Шевелитесь.
Он развернулся и ушёл быстрыми, нервными шажками.
Мне удалось отыскать водителя, который знал дорогу, и я рассказал ему, что делать. Я вернулся в палатку и там, в духе того безумия, в котором я принимал участие, придумал новое название для своей должности. Я написал его на картонке и пришпилил её к своему столу. На картонке значилось: "2-й лейтенант Ф. Дж. Капуто. Командир над мертвецами".
* * *
Генерал прибыл после обеда на вертолёте - а как ещё может прибыть генерал? Я мельком увидел его, когда он заходил в штаб, что располагался по соседству с нами, полковник шёл с одной стороны, подполковник Брукс с другой, и пара нервных на вид помощников тащились позади. На вид он был такого же роста и телосложения, как Уилер, но на этом всё сходство заканчивалось. На Уилере было защитное боевое обмундирование, в каком ходили командиры боевых подразделений, Томпсон был в униформе, приличествующей генерал-лейтенанту сухопутных войск США. На его зелёном кепи светились три белые звезды. Ещё по три с обеих сторон украшали его накрахмаленный воротник. Синий с белым Боевой пехотный знак на груди. Разнообразные нашивки расцвечивали его рукава, а нашивка над левым карманом сообщала, что фамилия его Томпсон.
Доклад начался. Сташек с Казмараком появились где-то через четверть часа, оба какие-то нервные.
- Лейтенант, сэр, - сказал Сташек, - что за чертовщина? Мы тех вьетконговцев уже закопали…
Я рассказал им, что за чертовщина, и спросил, где трупы.
- На улице, сэр.
Сташек разразился несколько истеричным смехом - так смеётся человек, которому на самом деле хочется вопить.
- Чёрт, нам пришлось вытаскивать их оттуда, где мы их зарыли. У одного вьетконговца кишки вывалились. Потом я потащил другого, и у него стала отрываться нога. Они разваливались просто.
- Ладно, хватит, - сказал я. - Жаль, что всё так вышло. Пока ждите дальнейших указаний, но после доклада увозить эти трупы вам.
- Есть, сэр. Раз генерал этот будет на них смотреть, может, прицеп из шланга обдадим?
- Ладно, обдайте из шланга, - сказал я, выходя из палатки вместе с ним и Казмараком. Прицеп стоял на прежнем месте.
В соседней палатке продолжался доклад. Всего, что там говорилось, мне слышно не было, доносились лишь разрозненные фразы: "и мы планируем дальнейшие операции в районе Лемая… это здесь, генерал…" Через занавеску я видел, как Томпсон сидит, скрестив ноги. Он кивал, слушая докладчика, который рассказывал, двигая указкой по большой карте на стене палатки полковника. Уилер стоял возле своего стола, коллекция оружия, захваченного у противника, висела на перегородке, отделявшей его половину палатки от половины Брукса. "Сегодня утром один из наших патрулей вступил в бой с вьетконговским отрядом недалеко от этого места, сэр… Активность повысилась…" За двадцать ярдов оттуда Казмарак с ещё одним морпехом присоединили шланг к водовозу и заполняли прицеп водой. Генерал, расцепив ноги, сказал что-то, чего я полностью не расслышал. "Так точно, сэр", - ответил докладчик. Заполнив водою прицеп, Казмарак с морпехом отсоединили шланг. Они оторвали сцепку от земли, откатили прицеп на пару футов назад, потянули его вперёд, толкнули назад, снова потянули вперёд, промывая прицеп. Из палатки полковника доносилось какое-то бормотанье. Кто-то сказал: "Я думаю, что смогу ответить на этот вопрос, сэр". У палатки капрал Сташек сказал: "Ладно, Каз, сдай чуток назад". Казмарак с морпехом-помощником сдали прицеп назад. Они удерживали его в поднятом состоянии, подняв сцепку подсунутыми под неё руками, их руки напряглись от тяжести, а Сташек тем временем присел, засунул руку под прицеп и открутил пробку в полу. Он быстро отдёрнул руку, когда вода хлынула сильной красной струёй, в которой мелькали какие-то белые кусочки. "Господи, - сказал Сташек. - Ну и зрелище".
Когда доклад кончился, генерал Томпсон, полковник Уилер и другие офицеры вышли из палатки. Я чётко отдал честь, когда они проходили мимо меня, направляясь к моим свежевымытым трупам. Я считал их своими; это были мертвецы, а я был командир над мертвецами. Ручеёк окрашенной кровью воды вытекал из-под прицепа и впитывался в пыль. Большое начальство аккуратно переступало через него, чтоб не запачкать блестящие ботинки. Кто-то из офицеров указал на трупы и сообщил генералу, что это вьетконговцы, убитые сегодня утром. Он взглянул на них, что-то сказал полковнику и отправился на посадочную площадку, где его дожидался вертолёт.
Остаток дня я провёл, тупо перебирая какие-то никому не нужные бумажки. Когда я зашёл в столовую на ужин, капеллан Райерсон и врач Милсович оторвались от еды и подняли глаза на меня. Я сел, поставив свой поднос на фанерный стол. Капеллан, столь же худой и хмурый, насколько доктор был плотным и жизнерадостным, скользнул по лавке, усевшись напротив меня.
- Доктор говорит, мы ещё одного морпеха сегодня потеряли, - сказал он, слегка наклонившись вперёд. Голос его звучал осуждающе, как будто я отвечал за эту смерть, потому что её зарегистрировал.
- Так точно, сэр. Потеряли.
- Остаётся только надеяться, что эти ребята гибнут не напрасно, лейтенант. А вы как думаете?
- При всём уважении, капеллан - столовая не место для разговоров о работе. Да и вообще - не хочу я о потерях говорить. Достало за сегодня.
- О работе, не о работе, но мне хочется надеяться, что эти ребята гибнут не из-за того, что какой-то офицер желает получить очередной чин.
- А я-то откуда знаю?
- Как это? - откуда вы знаете? Вы же видели это представление, что устроили сегодня для генерала!
- Так точно, сэр. Но в настоящий момент мне хотелось бы закончить приём пищи. Может, вам с Батей об этом поболтать? От меня-то вы чего хотите?
- Может, вы сможете объяснить, чем мы тут занимаемся. Вы были командиром взвода. Когда мы сюда приехали, нам говорили, что мы тут просто поохраняем аэродром и уедем обратно на Окинаву. А сейчас мы ввязались в войну надолго, и никто до сих пор не смог объяснить мне, что мы тут делаем. Я в тактике ничего не понимаю, но мне всё так представляется: мы отправляем людей на операцию, они убивают нескольких вьетконговцев, или вьетконговцы их убивают, а потом мы отходим, и вьетконговцы тут же возвращаются. И вот мы снова там, откуда начали. Вот как мне всё представляется. Я думаю, ребята наши гибнут тут зазря.
Я развёл руками. "Капеллан, что вы хотите от меня услышать? Может, вы и правы. Не знаю, я всего-то второй лейтенант. Вообще-то, эта война не очень-то тяжёлая. С конца апреля у нас было всего восемьдесят четыре потери, и лишь двенадцать из них убитыми. Чёрт возьми, на Второй мировой войне в таком подразделении как наше, понести восемьдесят четыре потери было делом пяти минут".
- О чём это вы? Сейчас ведь не Вторая мировая война.
- Я о том, что двенадцать убитых за два месяца - немного.
Лицо Райерсона покраснело, и голос его зазвучал пронзительно. "Это двенадцать порушенных семей. Двенадцать порушенных семей, лейтенант". Он ткнул в меня пальцем. "Двенадцать убитых - это очень много для родных тех погибших морпехов". Я ничего не ответил. Еда моя остывала на подносе. Несколько старших офицеров обернулись посмотреть, с чего это так разоряется капеллан.
- Мы с доктором говорим о людских страданиях - не о сводках, - сказал Райерсон, настаивая на своём. - Это нечто такое, о чём вы, субчики пехотные, похоже, забываете.
И тут я подумал о сержанте Салливане, и вспомнил, насколько глубоко его смерть тронула "пехотных субчиков" из роты "С".
- Ну, и молодцы вы, и ты, и доктор, - сказал я. - Реальные гуманисты. Вы что, думаете, мне по душе сегодня было этим заниматься? Ты думаешь, я от этого балдел хер знает как, небесный лоцман?
- Нет-нет, погодите, мистер…
- Э, Фил, - сказал Милсович. - Чего разбушевался, макаронник ты наш горячий? Капеллан ничего личного в виду не имел.
Я остыл, извинился перед Райерсоном и снова принялся за еду.
Выйдя из столовой, я отправился обратно за рабочий стол. Работалось с трудом. В палатке стояла духота, и мысли мои путались. Меня разозлило то, что капеллан говорил с чувством морального превосходства, однако его проповедь заронила сомнение в мою душу, сомнение по поводу этой войны. Во многом из того, что он наговорил, был толк: наши тактические операции действительно выглядели бесполезными, и определённой цели у них не было. Были и другие сомнения, вызванные сегодняшними событиями, которые выглядели как насмешка надо всем католическим богословием, которому доминиканцы и иезуиты обучали меня в своих проповедях в школе и колледже. Человеческое тело - храм Духа святого; человек создан по образу и подобию Божьему; к покойникам следует относиться уважительно. Хорошо, но четыре храма в том прицепе были основательно разрушены, и трудно было поверить, что Дух святой вообще в них пребывал когда-то. Что же до образа и подобия Бога, так они были в большей степени образом и подобием раздавленных собак, что валяются по обочинам автострад. И отнеслись мы к ним не очень уважительно, хоть и были они покойниками. Я по-прежнему верил в то дело, за которое мы, вроде бы, сражались, но что мы за люди и что это за армия, в которой устраивают выставки из безжалостно загубленных ею людей?