Лена смотрела мне прямо в глаза, и хотя я не считал себя виновным в том, что ее избранник оказался таким ишаком, что он угодил на кичу, что я надул его с водкой - и все-таки ощущал себя распоследним подлецом. Или, черт возьми, дефицит женщин, нас сделал рыцарями до идиотизма?
- Ты молчишь… - тихо сказала она, не спуская глаз с моего лица, - Не хочешь мне сказать, что Гараягн - трус? Что он сознательно увиливал от службы, чтобы не быть там, в Афганистане? Ты это мне боишься сказать? Боишься обидеть мои чувства?
А я это знаю. Ну что с того?! А я все равно люблю его! Вам, ожесточившимся, озверевшим людям, пенькам, деревяшкам, не понять этого! Почему он должен воевать и умирать черт знает за что, и черт знает где? Почему вы убийство возводите в доблесть?!
За год работы здесь я насмотрелась на вас, вояк, на всяких. И чем круче был "герой", тем больше я его ненавидела. За душевную черствость, умение перешагнуть через человека ради какой-то дурацкой "боевой задачи". Кому нужны все ваши "задачи", если они никому не приносят счастья? Молчишь! И ты такой же - тебе нечего мне сказать!
Вагон - единственный, кто сумел сказать "нет" этой войне. Любой войне. Почему человек, если он не хочет быть убийцей и самоубийцей - обязательно гад и сволочь?! А он просто хочет жить! И мать его рожала не для того, чтобы он лазил по вашим дурацким горам, хлестал шароп, курил чарс и убивал таких же помешанных на войне придурков, как и вы, только сидящих на другом склоне! Вы никогда не сможете этого понять!
Почему - то я не стремился прервать ее, хотя мог наговорить кучу разных слов с вое оправдание. Оправдание Мухина с его хитростью и немудрящей. Но надежной отвагой. Вовки Грачева с его любовью к неуставщине и в то же время совершенно незаменимого в бою. Лешки Пустошина, для которого наш крайний бой стал по-настоящему последним. Ротного, который боялся на свете только одного - напрасно угробить солдат. Комбата…
Всех, с кем ругался, дрался, делился последней флягой воды и умирал на этих склонах. Тех. Кто тоже не хотел этого делать, но делал. Становился тем, кем быть не желал. Парадокс истории заключается в том, что костьми в основание мира ложатся как раз солдаты - грубые, жестокие, беспощадные. Потом их забывают, считая, что фраза убить "войну" - красивая выдумка баталиста. Забывая, что брошенная на произвол судьбы война будет гулять по свету, пока не заберется и в твой дом. Гуманизм, который проповедуешь ты, хорош в уютных палисадниках европейских городов, прикрытых от жестокостей варварским монстром по имени "Россия". Увы, мы родились не там…
Да, я молчу. Потому что ты все равно меня не поймешь. Потому что все сверху до низу уверовали в эру милосердия и что тигры опять начнут питаться трвкой. Эдем мы уже один раз прохлебали, и после сырого мяса человечество больше никогда не станет вегетарианцем. Впрочем, колхоз - дело добровольное. Хочешь им пацифистом - пожалуйста. Только не обижайся, что тебя, как последнего ишака, сожрут представитель какого-нибудь народца - молодого, а отсюда кровожадного и не отягощенного излишней моралью.
Если кто-то хочет наблюдать с покорностью коровы, как всему, во что он верил, перегрызают горло веселые бородатые ребята - в путь. Забейся в вологодские болота и корми там комаров до второго пришествия. Только не забывай время от времени поставлять своих сестер и жен на подкормку и размножение джигитов на БТРах…
Почему - то на языке вертелось поведать о гарагяновской "нэвэсте" в Москве, но это было как-то не по-мужски. По собственному опыту я знал, что треп в компании может не иметь ничего общего с настоящим положением дел. И "нэвэста" могла быть просто фантазиями, а вот чувства пацифисткого засранца к этой замечательной девочке с другой планеты - настоящими.
- И ты думаешь, что он сбежал от вашего врача, что боялся расплаты в полку? - спросила она меня, - Он просто не хотел терять меня. Вам, деревяшкам, никогда не знавшим большой любви, этого не понять.
Мне, деревяшке, никогда не знавшей большой любви, хотелось верить, что она права в своем всепрощающем чувстве. Хотелось, но не верилось.
- Извини, я наговорила много лишнего, - сухо произнесла на прощанье Лена и повернулась ко мне спиной.
Я смотрел ей вслед, на ее гибкую высокую фигуру в приталенном офицерском бушлате, и чувствовал, как в душе застряла заноза: "Господи, ну почему дуракам и негодяям порой немилосердно везет?"
Эпилог
Протасов
Брюшной тиф.
Ты выпиваешь воды из-под крана, не зная того, что где-то далеко под землей прорвало канализационную трубу и ее содержимое попало в такой же дырявый водопровод…
Ты много раз слышал, что нужно пить только кипяченую воду, поскольку сырая чревата инфекцией. Более того, ты веришь в это и исполнял все меры предосторожности дома. Но сейчас ты солдат, и эта профессия сама по себе сильно смахивает на инфекцию. Немало времени пройдет, пока ты сможешь излечиться от нее - если захочешь и если сможешь. Но ты не заглядываешь далеко, тебя интересуют более конкретные задачи: поесть, выспаться, не словить пулю и не нарваться на патруль в самоходе. А также - утолить жажду. И ты ее утоляешь всеми доступными методами. В конце концов, это всего лишь вода, а не кусок железа…
Брюшной тиф.
Это когда воспаляется твой кишечник, и ты не слазишь с унитаза, проклиная все на свете, пока на это у тебя еще есть силы. Температура подскакивает под сорок, ты горишь и таешь на глазах и остается только один выход: немедленная операция, во время которой вырезают несколько метров кишок. Это не так страшно: врач объяснит, что в животе у человека их еще много, поэтому довольно скоро ты оклемаешься, и о былом будет напоминать только шрам на твоем теле. Иначе - смерть.
Брюшной тиф. О нем мое поколение читало только в книжках о гражданской войне и средневековье. Думали ли мы, что столкнемся лицом к лицу с этой болезнью, олицетворяющей упадок человеческой цивилизации, грязь и насилие.
Тиф, чума, холера. С последней я столкнулся в Афгане: ребята из соседнего батальона попили водички в горном ущелье. Тогда болезнь быстро локализовали, и остальной полк не успел узнать на себе все ее прелести. А теперь пришлось повстречаться с ее братишкой - тифом…
В наше инфекционное отделение привезли троих - офицера и двух солдат из части, расположенной в одном из районных городков республики. О том, что у них тиф, мы узнали одними из первых, поскольку в наши обязанности входило обеспечивать питание всех без исключения больных. В том числе и в изоляторах, в том числе и с особой диетой.
На нашу непробиваемую публику это не произвело особого впечатления. Тиф, так тиф - нам он не грозит, поэтому хрен с ним. Солдат привыкает остерегаться конкретной опасности, а не заниматься коллекционированием смутных переживаний и страхов. На это у него просто не остается времени. Ко всему прочему, ты и так находишься в госпитале: в случае чего - спасут.
Сегодня с утра к нам в "раздатку" заглянула Света:
- Андрей, тифозные больные перенесли операцию. Есть им запрещено, а вот через какое-то время им потребуется питье. Напиток должен быть сладкий, чтобы силы поддерживать. Понял?
К ужину мы понесли в графинчиках приготовленный сладкий сироп. Точнее, с графинами отправился Мишка Картузов, я же отправился с ним из праздного любопытства.
Вид капитана, как и все остальные тифозные, лежащего в отдельной палате, произвел удручающее впечатление. Синюшное, как у покойника, лицо. Веки запали, нос заострился, серые губы сложились в скорбной гримасе. Большие белые кисти безжизненно лежали поверх одеяла.
Точно такой же вид был у Витьки Коклюшкина, когда он прошлым летом получил в живот несколько осколков от снаряда. Витька тогда умер через три часа, не приходя в сознание. Этот капитан, судя по всему, собирался жить: он чуть приоткрыл веки и даже сделал попытку улыбнуться.
Мишка при виде улыбающегося живого трупа по - крысиному тихо пискнул, быстренько поставил графин на тумбочку и бочком выскользнул из палаты.
- П…ц, - прошептал он мне за дверьми, - Как с покойником пообщался. Нет, пусть в следующий раз Путеец идет. У него нервы тюрягой не испорчены…
Говоря это, бедолага не подозревал, какой сюрприз принес нам следующий день. Утром санитарная машина привезла еще пятерых тифозных солдат. На следующий день к ним прибавилось двадцать.
Выяснилось, что в этой долбанной части вспыхнула самая настоящая эпидемия брюшного тифа: прорвало канализацию, проходившую по гарнизону, и все фекалии уплыли в сторону коллектора для забора питьевой воды. А все без исключения солдатики, несмотря на строжайшее запрещение, продолжали прикладываться к кранам в умывальниках… Как выяснилось, капитан и двое его товарищей по несчастью были всего лишь первыми ласточками - тиф охватил почти две роты.
Наш кэп носился по отделению с вытаращенными глазами, пытаясь разместить все прибывающие партии больных. В такие минуты подворачиваться под его руку не рекомендовалось - можно было получить в ухо или оказаться в числе выписанных обратно в часть. Для большинства нашего контингента лучше было заработать десять раз первое, чем второе. Тем не менее срочные выписки начались - мест катастрофически не хватало.
Я, в свою очередь, мечтал, чтобы меня поскорее отправили в полк. Реабилитационный период подходил к концу, оставалось все пара недель. И не особо верилось, что моей печени станет легче оттого, что она примет удар кислой капусты в солдатской столовке на четырнадцать дней позже.
Госпитальная атмосфера надоела до чертиков. Если бы я был на месте моих более молодых по сроку службы друзей, которых в ротах ждал обычный дурдом, я бы тоже постарался зависнуть здесь подольше. Но через три месяца домой, и бы с большим удовольствие провел их в роте, в неспешных заботах подготовки к дембелю. Ко всему прочему, не хватало еще подцепить тифозную заразу перед самым финишем.
Но начальник отделения придерживался другой политики. Рабочие команды были необходимы, и выписывать их кэп не спешил. Я ухе начинал сожалеть, что записался на эту чертову кухню.
От скуки спасало присутствие моих уркаганов. Они уже привыкли к несвежему видику наших тифозников. Последних в отделении набралось около сорока человек, и если целый день вращаешься среди этой веселой публики, или сбежишь, или притерпишься. Мои притерпелись.
Они вовсю таскали по палатам еду, травили анекдоты, воспитывали в "духе преданности" ходячих, а в промежутках между этим драили с хлоркой посуду и глушили пиво под завывание группы "Кино".
- Виктор Цой - это ништяк! - закатывал глаза Мишка и подпевал, - "Группа крови на рукаве, мой порядковый номер - на рукаве…" Слышь, Андрюх, а почему на рукаве?
- У американских вояк группа крови нашивается на обмунидирование.
- А причем здесь американцы?
- У них война во Вьетнаме была.
- На хрен сдался мне ихний Вьетнам! У нас тут Афган еще не кончился.
- Это он поет из конспирации, чтобы его куда надо не потащили за пацифистские песни.
- А что такое "пацифистские песни"? - никак не мог угомониться Картуз.
- Которые агитируют против войны. - терпеливо объясняю любознательному бойцу, - И против службы в армии.
- Ну, я тоже против войны. Слава Богу, что в Афган не попал. А причем здесь служба в армии? Каждый нормальный пацан должен ее пройти. Школа жизни как-никак.
- Ты так считаешь, потому что уже проходишь. Те, кто еще на гражданке, ьтак не думают.
- Ну и козлы они в таком случае! Андрюх, а Цой в армии служил?
- Не знаю, по-моему, нет.
- Нда-а-а… - Озадаченно чешет затылок Мишка, - Но песни у него все равно классные. "Группа крови на рукаве…" Андрюх, а у тебя где порядковый номер?
- Задолбал! Отвянь. Лучше парашу вытащи на помойку и найди каккую-нибудь приличную кассету. А то у меня от твоего Цоя кишки на уши заворачиваются.
- Это запись такая - у бачей на базаре купил. Писанная - перезаписанная, - защищал своего кумира Картуз, - Ты бы в нормальной записи послушал - закачаешься!
- Я придерживаюсь традиционного подхода к искусству и литературе. В том числе и в стихосложении.
- Чо? - озадаченно вылупился на меня Мишаня, - Ты сам-то понял, что сказал?
- Я-то понял, а если ты не кончишь базарить, мофона лишу! Иди организуй вынос параши!
Магнитофон я взял на прокат в соседнем терапевтическом отделении. Поэтому чувствую себя полным хозяином над местными иеломанами. Мишка решает не испытывает судьбу и исчезает за дверью.
Через минуту на кухне появляется лопоухий тип с гнилыми зубами по фамилии Карандышев. За ним с грозным видом стоит Картуз.
- Сколько раз я тебе, гниде педальной, напоминал, что нужно каждый день вытаскивать парашу! - свою тираду он подкрепляет затрещиной, - Чтобы мухой на помойку и обратно.
Потом Мишка поворачивается ко мне:
- На кассету. Достал. Держи. Группа называется "Ласковый май"… Тебе что, песня "Белые розы" не нравится? - он замечает, как мое лицо начинает меняться явно не в сторону просветления, - Протас, на тебя не угодишь!
- Щас я тебе эту кассету в одно место забью! Ты что, Высоцкого найти не мог?
- "Высоцкий" у офицеров. Тоже любят. Чувствую, заездят кассету.
- У них две кассеты. Попроси горный цикл.
Мишка выскакивает за порог.
Я же перематываю кассету "Кино" и вслушиваюсь сквозь шип и свист заезженной пленки в слова, сведенные в жестком ритме.
Теплое место. На улице ждут
Отпечатков наших ног.
Звездная пыль на сапогах.
Мягкое кресло, клетчатый плед
И не нажатый вовремя курок.
Солнечный день
В ослепительных снах…
Да, нас ждали в этом Афганистане. Ждали отпечатков наших солдатских сапог в жирной пыли сонных кишлаков. Одни - с надеждой: учителя, врачи, сорбозы и царандой, местные партийцы - все те, кто связал свою жизнь с новой властью. Другие - со злобой и холодной решительностью, взводящими затворы их ДШК.
Для неверных может быть только один подарок - пуля. И они настигнут шурави, когда те ступят на не разогретый еще песок на подходе к погруженному в утренний сон селению.
Мы знали это. И то, и другое. И шли.
Звезды тихо таяли в стремительно голубеющем небе.
Роса, как слезы матерей, что потеряют в этом бою сыновей, сбивалась с жесткой травы сапогами.
Кому-то повезет увидеть потом, как она высохнет под палящими лучами вставшего солнца. Кому-то - нет. Но мы все равно будем идти к кишлаку, где притаилась бандгруппа, напавшая на колонну накануне и не успевшая уйти в горы.
Идти, неся в своих эрдэшках грязные портянки, сухпай, гранаты и - жезл маршала. Черт возьми, Наполеон был прав: мы ощутим свое ничтожество и свое величие. Звездную пыль на сапогах…
И будет Алексей Рустамов, на секунду замешкавшийся перед низким дувалом. Лешке покажется, что за ним мелькнула стройная девичья фигура, и поэтому он не пошлет туда вовремя автоматную очередь.
И разорвется за рустамовской спиной граната, перелетевшая через этот самый дувал. И три осколка, повредившие позвоночник, навсегда подарят Алексею мягкое кресло, клетчатый плед и в ослепительных снах белый афганский кишлак, залитый солнцем нарождающегося дня. Последнего, когда гвардии младший сержант Алексей Рустамов из города Оржоникидзе стоял на своих двоих.
…Курю у окна. Магнитофон уже выключен. Мысли постепенно уходят от недавнего прошлого и возвращаются на самое что ни на есть настоящее, которое волнует больше всего.
Светлана. Наш ночной спор породил ощущение недосказанности. Если это просто досада на то, что тебя нет поняли, то почему так ноет душа?
Хочу в Россию. Азия осточертела. Все равно какая - наша, их…Все те же бабаи в халатах, орущие базары и чумазые бачи. К черту! Домой. Но, может, душа у меня болит не из-за тоски пор дому? Отчего же?
Светлана. Свет ланит твоих, как свет в окне средь этой черной ночи. Я уже не хочу домой?!
Дудки, конечно, хочу. Даже не домой, просто в Россию. Уехать отсюда хоть к черту на кулички, но с родными лицами и пейзажем вместо этих гор. И Светку с собой увести.
Разница в возрасте? Плевать. О чем я буду разговаривать со своими сверстницами - о тряпках, о последнем виденном кинофильме или с умным видом рассуждать о литературе?
За последние два года перед моими глазами прошли такие трагедии, что Шекспир от зависти бы отравился. А от невозможности наблюдать человеческие характеры самых различных замесов, что приходилось видеть тем, кто служил в армии, Бальзак бы залез в петлю.
У меня задача сложнее, чем у признанных классиков: не запомнить все это, а забыть. Вытравить в себе проклятую бациллу неверия, порожденную войной. Для этого инфекционное отделение покруче этого потребуется. Это может сделать любовь? Что это, в конце концов такое - любовь…
Когда в тебя просто верят и не требуют ничего взамен. И тогда начинаешь верить в себя другого, лучшего. И в благодарность даришь человеку тот же свет. Любовь, это удивительное чувство, которое приходит неизвестно откуда, и также неизвестно куда девается потом. Наверное, она действительно выше нас самих, с нашими житейскими радостями и горестями. А нам остается только констатировать факт: она есть. И главным становится не предать это чувство, не испугаться его.
И уходит она также внезапно, как пришла. И с этим тоже ничего не поделаешь. Все попытки вернуть будут или трагичны, или смешны, но равной степени нелепы. "Ты молча уйдешь, я останусь один - несвежий покойник на похоронах. Не в силах обряд этот чем-то исправить"…
- Картина Репина "Приплыли"… - Сашка Кулешов сидел передо мной в задумчивой позе и ковырял в зубах остатки очередных вечерних гренок.
"Очередных" потому, что уже третий день мой команде приходилось скармливать все прибывающим больным свои порции. Новый список пищеблок, ведающий выдачей продуктов для всего госпиталя, еще не переварил. Пачки сахара, заначенные за месяц нашей сладкой жизни тоже стремительно уменьшались: сладкое выдавали по старой норме, поить же тифозников требовалось регулярно, поэтому мы потрошили запрятанные в вентиляционных нишах наш НЗ.
Впрочем, Сашкина фраза о популярнейшей в нашей стране картине была произнесена не по этому поводу. В конце концов, солдаты мы или нет? А солдаты умеют устраивать санаторий там, где любой гражданский сдохнет. Проблема состояла в другом: Путейца выписывали.
Такой вид хамства распространен особенно широко среди женщин, работающих в сфере обслуживания населения. Большинство наших людей к этому привыкло и старается его не замечать. Путеец в этом вопросе принципиально придерживается политики неприсоединения. Если вспомнить биографию Сашки, то учетом его биографии это вполне можно было понять.
Кулешов имел скверную привычку курить в палате после отбоя. Естественно, комфортно при этом полеживая на койке. За этим невинным солдатским занятием, от которого, правда, можно запросто сгореть, его и застала медсестра Мария.