- Не надо торопиться, Макс, - предупредил он: - Если Вы действительно убеждены в том, что эта женщина - Маренн де Монморанси, то обещаю, Вам скоро предоставится случай наговориться с ней вволю. Но не забывайте, нам надо еще убедить рейхсфюрера. Поэтому не стоит опережать события. Я рад, что Вы узнали ее. Это во многом облегчает дело, - он сдержанно остановил де Криниса, но скука и недовольство исчезли с лица бригадефюрера. Он с интересом смотрел на Маренн, пораженный жизнерадостностью ее улыбки. Словно кусочек солнца, упавший на землю, ее улыбка сияла среди этих серых бараков, унылых одиноких вышек и грязных луж. Как будто и не было в ее жизни страданий, не было боли, унижения, потерь. Так улыбались на картинах бессмертные мадонны Ренессанса.
Заметив разительную перемену в настроении бригадефюрера, Альфред Науйокс многозначительно взглянул на Скорцени. Но оберштурмбаннфюрер не обратил на него внимания. Он тоже смотрел на Маренн. Потом, оставив бригадефюрера со свитой у окна, быстро вышел из комнаты. Алик последовал за ним.
Посчитав, что он исполнил свою роль и уже достаточно долго распространяется о значении национал-социализма в истории человечества, пересказывая недавно слышанную речь Геббельса, комендант приказал охраннику увести Маренн. Украдкой взглянув на окно, он увидел Ральфа фон Фелькерзама, который сделал ему знак, что все в порядке. Вздохнув с облегчением, Габель вернулся в комендатуру.
Так же медленно передвигая ноги и низко опустив голову, Маренн шла по плацу обратно в барак, постоянно чувствуя за спиной вороненый холод автомата. Солнце снова спряталось за тучи. Его последние запоздалые лучи золотились в ее спутанных волосах. Вдруг что-то словно удар ножа резануло ее в спину. Маренн остановилась - нет, это не приклад автомата. Обернувшись, она увидела: на крыльце комендатуры стоял оберштурмбаннфюрер СС, который недавно приезжал с инспекцией из Берлина. Это его взгляд, властный и холодный, заставил ее остановиться.
Напрягаясь, она старалась получше вглядеться. Зрение в лагере ослабло. Но нет, она не ошиблась. Это действительно был он. Рядом с ним стоял еще один офицер, незнакомый ей.
Последний отблеск утонувшего в тучах солнца метнулся по плацу от него к ней. Блеснул на портупее и начищенных сапогах, зажегся печальным светом в ее глазах и погас, запутавшись в темных прядях. Стало темно. Бросив недокуренную сигарету на асфальт, оберштурмбаннфюрер ушел в здание комендатуры. Маренн отвели в барак.
- Так что у Вас там с разведшколой, Габель? - Вальтер Шелленберг рассеянно обратился к коменданту, усаживаясь в кресло за его стол. - По всем вопросам подготовки будьте любезны, составьте докладную записку и передайте моему адъютанту. Как я заметил, успехи у Вас пока небольшие. Эта школа нам нужна, Габель. И в ближайшее время мы пришлем наших специалистов, которые помогут Вам с ее организацией.
Шелленберг взглянул в окно.
- Уже совсем темно, - сказал он. - Мы потеряли целый день из-за этой поломки. Пора возвращаться в Берлин. Как вы считаете, господа? - он обратился к Скор цени и Науйоксу.
- Думаю, нам не следует задерживаться. Макс, Вы поедете в моей машине, - пригласил он де Криниса, - нам необходимо кое-что обсудить. Всего хорошего, Габель, - бригадефюрер попрощался с комендантом и встал из-за стола. - Жду Вашего доклада. Хайль Гитлер!
Вальтер Шелленберг вышел из кабинета, вслед за ним направились Макс де Кринис и Ральф фон Фелькерзам. Оберштурмбаннфюрер Скорцени подошел к коменданту лагеря.
- У вас было достаточно времени, гауптштурмфюрер, - произнес он ледяным тоном, пристально глядя с высоты своего роста на приземистую фигуру коменданта, - чтобы устранить те недостатки, на которые я указал Вам в прошлый раз. Полагаю, что сегодня вы разочаровали бригадефюрера, Габель. Мы вынуждены будем сообщить Вашему непосредственному руководству о том, что сотрудничество продвигается весьма затруднительно. Думаю, группенфюрер Мюллер должен принять меры и прекратить это пьянство, наконец. О поведении Вашего помощника мы отдельно поговорим в Берлине. Хайль!
Резко повернувшись, оберштурмбаннфюрер вышел из комнаты, оставив побледневшего Габеля в полной растерянности посреди его кабинета. Штандартенфюрер Науйокс, наблюдавший со стороны за происходящим, для усиления впечатления также нахмурил брови и вышел вслед за Скорцени.
Когда они подошли к машинам, Шелленберг уже садился в свой "мерседес". Он подозвал Скорцени и произнес слегка небрежно, как будто роняя слова:
- Господин де Кринис только что засвидетельствовал нам, что заключенная номер 9083 Ким Сэтерлэнд, исходя, конечно, пока из внешнего впечатления, является той, за кого себя выдает, то есть принцессой Маренн де Монморанси. Начало, таким образом, я думаю, положено. Однако окончательное решение зависит от того - как мы и обсуждали прежде, - сможет ли она доказать свою профессиональную квалификацию. Если все пройдет благополучно, считайте, что судьба Вашей протеже решена, - бригадефюрер сделал паузу, затем продолжил:
- Господин де Кринис составит письменное представление по сегодняшнему посещению, а господин фон Фелькерзам подготовит бумаги, необходимые для того, чтобы забрать заключенную в Берлин. Прежде чем докладывать рейхсфюреру, мы должны сами абсолютно увериться в своих доводах.
Проверить же, действительно ли эта женщина Маренн де Монморанси, а не ловкая самозванка, пытающаяся таким путем избежать своей участи, мы в полной мере сможем только в Берлине, в клинике Шарите. Я попрошу Вас, оберштурмбаннфюрер, при необходимости оказать помощь Фелькерзаму с оформлением документов. И так как Вы лучше знакомы с вопросом, начинайте готовить материалы для доклада рейхсфюреру.
По возвращении в Берлин я больше не задерживаю ни Вас, ни штандартенфюрера Науйокса. Вы можете поехать домой, поспать. Сегодня у нас был трудный день. Хайль Гитлер!
Ральф фон Фелькерзам распахнул дверцу "мерседеса" - бригадефюрер Шелленберг сел в машину. Отто Скорцени подошел к своему автомобилю. Задумчиво взглянув на
Рауха, который предупредительно открыл перед ним дверь, оберштурмбаннфюрер сел на заднее сидение рядом с Науйоксом. Машины тронулись.
- Нас отпустили домой поспать, - сообщил он Науйоксу распоряжение Шелленберга.
- Это надо отметить, - усмехнулся Алик.
- Не отметить, а поспать, - поправил его Скорцени с иронией.
- Одно другому не мешает, - не унимался по привычке Науйокс. - Чем лучше отметишь, тем крепче поспишь, известное дело. Значит, поедем ужинать к нам, - предложил он. - В ресторан мы все равно уже не успеем, а Ирма нам что-нибудь приготовит. По-моему, утром я не все съел.
- Когда мы вернемся в Берлин, будет совсем поздно. Ирма, наверное, ляжет спать.
- Не ляжет, - ответил Алик с уверенностью. - Она никогда не ложится, пока я не вернусь… Она не признается, но всегда очень переживает и скучает.
Было уже далеко за полночь, когда черный "мерседес" с бронированными стеклами затормозил перед домом на Берлинерштрассе. Улица выглядела пустынной, почти все окна в доме темны, и только на четвертом этаже во втором окне справа сквозь задернутые плотные шторы едва пробивался тусклый свет ночника.
- Это у нас в спальне, - Алик вышел из машины и посмотрел вверх, - читает, наверное.
Занавески на окне покачнулись. Услышав, что подъехала машина, Ирма выглянула в окно. Алик приветственно махнул ей рукой. Через минуту оба окна на четвертом этаже вспыхнули ярким электрическим светом. Выйдя из машины, Скорцени отпустил адъютанта.
- Ты свободен, Раух, до утра, - сказал он, - но прежде распорядись, чтобы через два часа шофер вернулся за мной сюда.
- Не стоит, - вмешался Науйокс, - ты останешься ночевать у нас. Иначе, пока мы поужинаем, пока ты доедешь до дома, спать будет уже некогда. А надо же выполнять распоряжение шефа: "Сегодня мы все устали, господа", - так он выразился, наверняка. Когда еще представится такая возможность? Так что поезжай, Фриц, - обратился он к адъютанту Скорцени, -а потом отправь машину в гараж. Дайте шоферу отдохнуть. А завтра утром я вызову свою машину и доставлю вашего начальника на службу в целости и сохранности.
- Хорошо, - согласился Скорцени.
Раух захлопнул дверцу, машина отъехала.
Они вошли в подъезд и поднялись на четвертый этаж. Дверь квартиры распахнулась им навстречу.
- Вы что-то совсем поздно сегодня, - как и предполагал Науйокс, Ирма вовсе не собиралась ложиться спать. В узком темном платье с большим кружевным воротником она казалась девочкой-подростком. Белокурые волосы были распущены и свободно вились по плечам. Она поцеловала Алика, приветливо кивнула Скорцени.
- Ты ночуешь у нас? - спросила она, закрывая дверь. - Прекрасно. Сейчас поужинаем. Я как раз приготовила ужин. По тому, что Алик мне сегодня ни разу не позвонил, я поняла, что если я вообще сегодня его увижу, то ужинать Мы будем дома. Раздевайтесь и проходите в гостиную, я сейчас, - она поспешила на кухню.
Оба офицера прошли в комнату. Упав в мягкое кресло у рояля, Алик с наслаждением .закурил сигарету и спросил:
- Я так понял, что проблема нашей подопечной близится к благополучному разрешению?
- С чего ты взял? - удивился Скорцени. - Шелленберг еще не сказал однозначно, что он возьмется ходатайствовать за нее перед Гиммлером. Сначала он хочет во всем убедиться сам.
- А я уверен, что будет! - заметил Науйокс многозначительно.
- Почему это ты вдруг стал так уверен? По-моему, ты очень сомневался, - напомнил ему оберштурмбаннфюрер.
- Я видел, как он смотрел на нее. Мне кажется, сегодня Шелленберг понял, что он рано женился.
Скорцени, который курил у окна, резко повернулся:
- Что ты сказал?
- Не хочу сеять сомнения, но не надо забывать, что у нас - молодой шеф, - развивал свою мысль Алик, - А у нее - ну прямо-таки проникновенные глаза. Обо всем остальном трудно судить в той одежде, которую она сейчас носит. Но глаза… Шелленберг, конечно же, не подаст вида и сделает нам большое одолжение, как всегда. Но кажется мне, что впереди нас ожидает много интересного.
- Что ты имеешь в виду?
- То, что тебе должно быть ясно и без меня. Ты сам говорил, что когда она будет с нами, она будет свободна и сможет распоряжаться своей личной жизнью, выберет себе мужчину, сама и так далее… Фантазии! Сдается мне, что кое-кто явно пойдет вне конкурса, хотя бы и в принудительном порядке. Например, Гейдрих. Его страсть к слабому полу общеизвестна. Впрочем, лично я в этом вижу только пользу, - заключил Науйокс удовлетворенно. - Чем больше лиц, заинтересованных в ее судьбе, а тем более таких влиятельных, тем удачнее сложится ее жизнь здесь. А это немаловажно, если учесть предысторию. Оба они женаты, и Гейдрих, и Шелленберг. Оба в первую очередь думают о карьере и не могут позволить себе быть скомпрометированными связью с бывшей заключенной концлагеря. Ну а их симпатии… Да ради Бога - это только к лучшему, Глядишь и Гиммлер увлечется, а то он всегда такой озабоченный!
- Этого не будет, - Скорцени почти грубо оборвал его и отошел от окна. Бросил окурок в пепельницу, подошел к открытому роялю, взял несколько аккордов из Вагнера. Потом снова достал сигарету, закурил ее от огня одной из трех высоких свечей в канделябре, стоявшем на рояле, и, продолжая играть, произнес уже значительно мягче:
- Впрочем, все это не имеет значения. Главное - чтобы она хорошо поработала на нас.
Пристально наблюдавший за ним Науйокс с сомнением покачал головой, отметив, что небрежность тона оберштурмбаннфюрера вовсе не соответствует его жесткому, раздраженному взгляду, который он пытался скрыть, глядя на клавиатуру, но промолчал.
В гостиную вошла Ирма с подносом. Почувствовав напряжение, улыбнулась и, чтобы разрядить обстановку, предложила, расставляя приборы:
- Садитесь за стол, господа офицеры. Сейчас я принесу горячее.
* * *
В небольшом уютном кафе на улице Гогенцоллерн в одиннадцать часов утра штандартенфюрер СС Альфред Науйокс ожидал Скорцени на традиционный утренний кофе.
Сегодня оберштурмбаннфюрер явно запаздывал. Алик уже прочитал газету, обсудил с кельнером последний футбольный матч, выпил две чашки крепчайшего черного кофе, заказал третью и нетерпеливо поглядывал на часы, так как через двадцать минут у него на Дельбрюксштрассе было назначено совещание руководителей подразделений.
Наконец с поворота на Беркаерштрассе стремительно выехал "мерседес" и резко затормозил перед витриной кафе. Оберштурмбаннфюрер вышел из машины и мгновение спустя вошел в зал через услужливо распахнувшиеся перед ним стеклянные двери.
С любезной улыбкой кельнер принял его плащ и фуражку.
- Кофе, крепкий как обычно, - бросил Скорцени на ходу и подошел к столику, за которым сидел Науйокс.
- Я вижу, ты уже поел, - сказал он, садясь напротив.
- И даже попил, - Алик отложил газету и усмехнулся: - я бы не сказал, что ты сегодня очень рано.
- Извини. Меня вызвал шеф.
- Что-нибудь срочное?
- Да, о Маренн. А где Ирма? Я настолько опоздал, что она уже уехала?
- Она и не приезжала, - ответил Алик грустно. - Отдыхает дома. Плохо спала всю ночь, опять у нее приступ… Так что же Маренн? - он перевел разговор на прежнюю тему. - Или меня это уже не касается? - осведомился с ехидцей.
- Напротив, - сообщил Скорцени, размешивая кофе, поставленный перед ним кельнером. - Шелленберг имел вчера вечером разговор с рейхсфюрером по поводу ее. Уже готовы все документы, получено согласование с Мюллером - соизволил все-таки снизойти. Завтра утром фон Фелькерзам поедет и заберет ее из лагеря.
- А почему фон Фелькерзам? - спросил Алик с явным недоумением. - Почему не ты, или хотя бы Раух?
- Это было второй частью нашей беседы, - ответил ему Скорцени сдержанно. - Мне поручено срочное задание. Сегодня вечером я уезжаю. Раух поедет со мной. Так что ты увидишь ее здесь, в Берлине, быстрее, чем я, Алик.
- Когда же ты возвращаешься?
- Надеюсь, что через несколько дней. Знаешь, - Скорцени внимательно посмотрел на Науйокса, - я никогда ничего не боялся. Никогда не думал, вернусь ли я, буду ли жив. Был просто уверен, что вернусь - иначе и быть не может. Мне было будто наплевать. А сейчас мне очень хочется вернуться. Хочется увидеть Маренн здесь, среди нас. И как можно скорее. У меня к тебе просьба, Алик.
- Слушаю, - быстро откликнулся тот.
- Ты понимаешь, что когда Маренн привезут, ей будет очень трудно в первое время среди совсем еще недавно враждебных ей людей, в незнакомой обстановке. И хотя сначала она будет общаться исключительно с Шелленбергом, его ближайшим окружением и своими коллегами из клиники де Криниса, которые, конечно же, будут надлежащим образом проинструктированы, неизвестно, как сложатся у них отношения. Знаешь сам, ей предстоит нелегкий выбор. Мне бы хотелось, чтобы это время, пока меня не будет, Ирма побыла с ней. Она - мягкий, тактичный человек и совершенно нейтральна в данной ситуации. Мне кажется, они найдут общий язык. Она могла бы помочь Маренн советом на первых порах, поддержать ее…
- Это без вопросов, - согласился Науйокс. - Надеюсь, что к вечеру Ирме станет лучше. Но как отнесется Шелленберг к такой самодеятельности?
- Я говорил с ним предварительно. Он дал добро.
- Тогда, конечно. Мы все сделаем, не волнуйся, - пообещал Науйокс.
- Спасибо, Алик.
Госпожа оберштурмбаннфюрер…
Сидя на заднем сидении красивой новенькой автомашины, увозившей ее из лагеря, и прижимая к себе голодных, обессилевших детей, Маренн еще не могла себе представить, что этот первый за долгие месяцы осеннего ненастья и распутицы ясный солнечный день тридцать восьмого года знаменовал для нее начало новой жизни, а уносящаяся из-под колес гладкая, словно отполированная дождями магистраль открывала начало нового пути, который круто изменит не только ее плачевное положение в тот момент, но и всю оставшуюся жизнь.
Они уезжали из лагеря в полном молчании, которое нарушал только Штефан, время от времени спрашивавший: "Куда нас везут, мама?" Но Маренн не могла ему ответить - она и сама не знала. На ее вопрос о месте назначения и цели их поездки молодой интересный офицер СС, приехавший за ними в лагерь, промолчал.
Он вел машину на высокой скорости. При них не было охраны. "Конечно, какая охрана? - усмехнулась Маренн про себя. - Куда же я убегу с двумя детьми, которые едва волокут ноги?"
Оценив, что молодой эсэсовец не собирается разговаривать с ней, Маренн больше не задавала вопросов и мягко одергивала Штефана, когда, приникнув к окну, тот живо делился с Джилл своими впечатлениями: "Смотри, смотри, лошади! А козы-то, козы! Сколько их!"
Мальчик говорил по-английски, и казалось, что офицер не понимает его, хотя по его бесстрастному лицу ничего нельзя было определить точно. Отъехав от лагеря, он не проронил ни слова. И полагая, что эсэсовец недоволен, Маренн терпеливо усаживала сына на место и тихо выговаривала ему, чтобы он не шумел. Хотя сама с радостью наблюдала, как оживились ее дети, впервые за долгое время увидев цветной мир, мелькающий за окнами машины, но которому они так соскучились в серой лагерной обыденности: у них заблестели глаза, они смеялись. Господи! За что им все это!?
Пролетали, сменяясь, пейзажи - вокруг шла своим чередом простая, мирная жизнь. Когда въехали за ворота большой усадьбы, располагающейся на берегу лесного озера, Маренн даже не могла себе представить, где это находится.
Машина затормозила. Сопровождавший их офицер СС впервые обратился к Маренн, предлагая ей выйти, и даже подал руку. Затем он поднял на руки Джилл, которой каждый шаг давался с трудом. Когда эсэсовец наклонился к ней, девочка сжалась в комок, а Маренн испугалась: с какой стати офицер подает руку женщине, находящейся в заключении, и оказывает помощь ее обессилевшему от голода ребенку?! Она привыкла к другому отношению в лагере со стороны Вагена и его охранников.
"Однако надо отметить - они умеют быть любезными, если захотят". Только зачем им это нужно? К чему? И не боится запачкаться или заразиться. Маренн чувствовала себя сковано, хотя немного лучше, чем Джилл. Штефан же, напротив, сразу ощутил себя вольготно и привольно. Выскользнув из машины, он сразу же направился к озеру, у берега которого плавали утки. Присев на корточки, начал бросать камушки, пугая их.
Маренн замерла: сейчас эсэсовец остановит его, достанет пистолет, и приготовилась броситься вперед, чтобы защитить сына собой, но вот удивление - офицер как будто не заметил, какую вольность позволяет себе мальчик в тюремной робе.
Вокруг озера поднимался густой, старинный лес, но территория, похоже, была ограждена и хорошо охранялась. "Существует, наверняка же, какая-то сигнализация Иначе отчего тогда этот странно вежливый офицер так спокоен, что Штефан не убежит?"
Молодой эсэсовец перенес Джилл, застывшую от страха и изумления у него на руках, в гостиную и усадил на диван.
Все еще пребывая в недоумении, Маренн последовала за ними. Проходя, она огляделась.
Их привезли в старинный дом, с высоким крыльцом и башенками в готическом стиле, украшенными резьбой. Комнаты, по которым прошла Маренн, были изящно обставлены дорогой мебелью. На стенах висели картины, на полу стелились мягкие ковры, в которых утопали ее грязные босые ноги. Повсюду виднелись хрусталь, фарфор, позолоченные канделябры… Где она находится? Что за сон?