* * *
Присев на разбитый ящик из-под снарядов у дверей покосившегося домишки на заброшенном хуторе, старший лейтенант Наталья Голицына со скучающим видом рассматривала карандашный набросок. Это был портрет недавно сбежавшей из-под ареста немецкой офицерши, сделанный одним из особистов со слов арестованного капитана, который взял ее в плен, а потом просто "проморгал", как выразился майор Туманов, командир оперативно-розыскной группы Управления контрразведки фронта.
Впрочем, говорят, майор выразился покрепче, но самого Туманова, как и его помощников, Наталья, прибыв на место, уже не застала, - подняв по тревоге солдат, они бросились на поиски беглянки.
Рассказ о произошедших событиях Наталье пришлось выслушать в изложении рядового Васюкова, которого оставили охранять дом, а на всякий случай и как бы в засаду - вдруг другие немцы, заброшенные в русский тыл вместе с эсэсовкой, разыскивая ее, снова набредут на хутор. На этот счет Васюков получил строгие и четкие инструкции.
Излагая события минувшего дня, рядовой вздыхал и даже тоненько всхлипывал, что казалось странным слышать от такого верзилы, который при желании одной рукой легко мог поднять пушку. Он очень жалел "товарища капитана", которому "так не повезло".
Впрочем, в чем не повезло капитану, Наталья так и не поняла со слов рядового. Васюков постоянно намекал на какие-то туманные "обстоятельства", указывал взглядом на сарай, закатывал глаза и снова охал.
Наталья досадовала, что ей пришлось проделать такой длинный путь из штаба фронта, чтобы теперь вот уже битых несколько часов сидеть без дела и наблюдать, как перешептываются Васюков и ее шофер, сержант Бородюк. Чем свет ее сегодня подняли телефонным звонком, и строгий голос начальника Управления контрразведки приказал немедленно прибыть в распоряжение майора Туманова.
Как ни протестовали ее непосредственные начальники, Смерш держался неумолимо: случилось ЧП, нужен квалифицированный переводчик. А кто лучший? Да Голицына, конечно, - вот и гоните ее сюда. Спешили, торопились, чуть машину не покалечили, попав в воронку, а оказывается, главное ЧП ожидало их впереди - пока все они собирались, немка сбежала.
Наталья еще раз повертела в руках рисунок - особым талантом горе-художник из Смерша не отличался. Трудно представить, как можно по такой картинке узнать живого человека… В общем, немка как немка, конечно. Ну, молодая, ну, в черной форме - но какая-то мрачная очень… И зачем ей понадобилось гулять в тылу противника в немецком мундире, да еще среди бела дня? Самоубийца, что ли, или сумасшедшая?
Правда, если принять во внимание драматические жесты Васюкова, а также место, где развернулось ключевое действие, то есть сарай, о происшествии догадаться нетрудно: изголодавшийся по женской ласке капитан решил вечерком пообщаться с немкой, как говорится, "на ощупь". И пообщался…
Всматриваясь в лицо немки на портрете, Наталья не могла отделаться от ощущения, что где-то она уже видела его, и ей казалось, что не однажды. Интуитивно это впечатление связывалось у нее с чем-то светлым, счастливым, дорогим, но она никак не могла уловить, что же ей напоминал этот лик, или кого. Что-то вертелось в мозгу, на языке, в душе, что-то готовое вот-вот обрести ясность очертаний, но нет - срывалось и безнадежно исчезало вновь.
"Но в самом деле, что она далась, эта эсэсовка! - рассердилась на себя Наталья. - Поймают, тогда и поговорим. Пойти посмотреть что ли, где она его соблазнила? От скуки".
Поднявшись с ящика, Наталья подошла к сараю. Открыла скрипучую дверь: сено, дощатые стены - больше ничего. Ничего особенного. Только воздух… Сам воздух пахнул на нее чем-то прекрасным и волнующим, тем, что таилось в запахе помятой травы, в увядших ромашках и васильках, - словно какой-то образ остался здесь, и жил, струился, шептал.
Покачнувшись, Наталья невольно закрыла глаза и прислонилась к стене сарая. Ей показалось, что кто-то позвал ее: "Натали!" Конечно, она узнала голос Штефана - она не забудет его никогда. "Вот, черт, что значит усталость и бессонные ночи! - одернула себя старший лейтенант. - Так можно просто помешаться. Это все от безделья. Что за дурацкая ситуация: ни работы, ни отдыха - жди. Сколько можно ждать?" Она бы давно вернулась, но распоряжение майора Туманова предписывало ей оставаться на месте. Впрочем, что случится, если она пройдется, например? Хоть воздухом подышит, да и успокоится. Интуитивно Наталье хотелось уйти подальше от этого сарая, который будил в ней какие-то неясные воспоминания.
- Эй, Бородюк, - позвала она шофера, - я пойду в лес, пройдусь немного. Голова болит.
- Да что Вы, товарищ старший лейтенант, - вскинул голову Васюков, копавшийся в вещмешке. - Как можно? Там же немцев - пруд пруди. Как же Вы одна-то?
- Не беспокойтесь, Васюков, - остановила его Наталья, - я тут, недалеко, вокруг поляны обойду. Ягоды посмотрю, грибы. А немцы… Что немцы… Они наверняка давно ушли. Что ж они все вокруг одного хутора крутятся? Поняли, что их обнаружили, и ушли подальше в глушь, день пересидеть. Так что в лесу теперь, похоже, больше наших, чем немцев.
- Вы хоть автомат возьмите, Наталья Григорьевна, - предложил ей Бородюк.
- Зачем? легкомысленно отмахнулась она. - Вы же рядом. Я лучше лукошко возьму, - и, подхватив валявшуюся за порогом пустую корзину, быстрым шагом направилась к лесу.
Несмотря на то что стояла середина сентября, днем было еще тепло. В лесу - полно черники и, пробираясь сквозь россыпи сизоватых сладких ягод, Наталья углубилась в воспоминания о том, как когда-то в детстве, на даче под Ленинградом, они всей семьей ходили осенью по ягоды и грибы.
Впереди что-то хрустнуло. Похоже, старая ветка. Наталья подняла голову и обомлела: прямо перед ней, в двух шагах, за массивным раскидистым деревом мелькнули немецкие мундиры, послышалось лязганье автомата.
Наталья отступила, намереваясь закричать, позвать на помощь Васюкова и Бородюка, но, оглянувшись, увидела позади себя только стоящий темной стеной лес - ни тропинки, ни дорожки. Увлекшись воспоминаниями, она не заметила, как ушла далеко от хутора и заблудилась. Пустая корзина выпала из ее рук - все тело девушки буквально онемело от страха. Руки и ноги отказывались шевелиться. "Вот и конец", - отчаянно мелькнуло в голове. Бежать бы, но силы покинули ее. Она застыла, обреченно ожидая своей участи…
- Halt! Hende hoch! - немцы вышли из укрытия. Их оказалось двое: мужчина и женщина. Оба в черной эсэсовской форме, изрядно испачканной и потрепанной. Мужчина - серьезно ранен. Его рубашка и мундир запачканы кровью, голова перевязана окровавленным, потемневшим бинтом. Он опирался спиной на ствол дерева, но в руках крепко сжимал автомат, который направил прямо на Наталью.
Женщина - невысокая, худенькая, с бледным, сильно осунувшимся лицом и короной темных волос, убранных косой на затылке, - стояла за его спиной и, как показалось Наталье, с сочувствием смотрела на нее. И снова что-то знакомое почудилось девушке в ее взгляде.
- Kommen Sie hier, - приказал офицер и указал дулом автомата на место перед собой. Наталья приблизилась. И вдруг увидела, что женщина за спиной эсэсовца - та самая немка, которую разыскивает Смерш! Та самая, которая соблазнила капитана и сбежала ночью из плена.
Забыв об опасности, Наталья во все глаза смотрела на нее. Почему ей так знакомо лицо этой женщины, где же они встречались? Немец что-то спрашивает, но Наталья не слышит его - она смотрит только на женщину, задавая себе один вопрос: где же, где?
И вдруг она вспомнила - словно прозрение сошло на нее. 42-й год, река, покрытая полевыми цветами поляна… Штефан протягивает ей фотографию. "Это кто? Твоя сестра?" - наивно спрашивает у него Наталья. "Нет, это моя мама", - отвечает он.
Ну конечно, как она сразу не догадалась! По портрету оперативника, правда, это было бы невозможно. Но сейчас, когда она видит ее… Его мать… Ну как же, конечно - это же его мать!
Еще одна картина с невероятной быстротой проскакивает в воспоминании: 12 июля 43-го, гибель Штефана и обгоревший медальон… Не выдержав, Наталья падает на траву - от волнения она теряет сознание и успевает только вскрикнуть по-немецки:
- Это Вы! Господи, это же Вы! Как же я Вас сразу не узнала!
Когда она пришла в себя, ей показалось, что минула целая вечность. Вокруг царило безмолвие. Еще не открыв глаза, Наталья прислушалась к тишине. Она различала мягкий шепот травы и легкое поскрипывание веток на ветру. Похоже, наступила ночь. Немцы наверняка ушли. И раз она может чувствовать, думать, слышать - значит, она жива. Они не убили ее - наверное, очень торопились или боялись шуметь. Но как же в темноте она найдет дорогу к хутору?
Забеспокоившись, Наталья открыла глаза и зажмурилась - яркий дневной свет ударил ей в лицо, ошеломив. То, что показалось ей часами, на самом деле явилось всего лишь минутами… День только разгорался. И немцы не ушли. Они были рядом. Вот хрустнула опять сухая хвойная ветка под сапогом, брякнул затвор автомата. Все повторяется, все пошло сначала…
Кто-то подошел сзади и остановился. Наталья зажмурила глаза в ожидании автоматной очереди - она вот-вот последует. Конечно, они заметили, что она пришла в себя. Еще шаг. Когда же? Приоткрыв веки, Наталья взглянула и снова увидела женщину в черной эсэсовской форме. Казалось, ее красивое бледное лицо заслоняет собой все голубое пространство неба между верхушками деревьев.
Нет, это не сон, не галлюцинация - она действительно видит над собой это лицо. Вот оно приближается, отчетливей становятся темные тени усталости под светлыми зеленоватыми глазами. Немка наклоняется и заботливо прикасается прохладной ладонью к щеке девушки. И вдруг улыбается. Как лучик солнца на блеклом пергаменте печальных губ - улыбка, которая все переворачивает, улыбка, которую невозможно забыть, улыбка Штефана играет на них.
- Я видела, как погиб Ваш сын, - произносит Наталья, приподнимаясь. Улыбка на лице женщины гаснет. Ее глаза темнеют и, широко раскрывшись, отражают всю бурю чувств, проносящихся в ее душе: страх, сомнение, удивление, недоверие. Наталья вскакивает и, взяв женщину за руки, начинает говорить, теряя от волнения мысль и начиная новую, недосказав предыдущую.
- Скажите, он выжил… тот немец… ну, которому я помогла тогда? Вы получили фотографию? Я там нарисовала…
Женщина недоуменно пожимает плечами и переглядывается с офицером, который стоит за ее спиной, держа по-прежнему автомат наготове. И только тут Наталья замечает, что она говорит по-русски и они не понимают ее.
- Извините, - с виноватой улыбкой она переходит на немецкий, потом замолкает, стараясь унять волнение и сдержать слезы, которые вот-вот хлынут из глаз. Но все усилия тщетны: она не может совладать с собой - она начинает дрожать, слезы катятся по щекам, зубы стучат, голос не слушается, мозг с трудом подбирает подходящие слова.
Видя, что происходит с девушкой, немка сочувственно берет ее за локоть, поддерживая, - ей кажется, что Наталья, смертельно бледная, едва держится на ногах.
- Кто Вы? - спрашивает она у русской девушки. - Откуда Вы знаете моего сына?
Немного успокоившись Наталья старается объяснить и злится на себя, что не может справиться с нервами. Ей кажется, что она в один момент забыла язык, который знала с детства.
- Понимаете, - говорит она, путаясь в грамматике. - Я - Наталья Меня зовут Наталья. Ваш сын, ефрейтор Штефан Колер, танкист… В 42-м году их подразделение, господи, ну как же это, как сказать, они стояли, они находились в нашей деревне. Штефан и его экипаж были определены в наш дом, к моим родственникам. Я знаю, Вы - его мать. Как же я сразу Вас не узнала? Там, по рисунку… Я бы могла Вам помочь. Штефан мне показывал Вашу фотографию и Вашей дочери. Я запомнила, запомнила Ваше лицо, - искреннее чувство, с которым Наталья говорит, вызывает сочувствие даже у офицера. Его холодные строгие глаза потеплели. Он опустил автомат и, подойдя, встал рядом с фрау.
- Поверьте, - Наталья в отчаянии сжимает руки на груди, - я ничего не могла поделать тогда, год назад. Когда я увидела их, танк уже сгорел. Это было страшно. Я случайно оказалась на передовой. Я увидела их номер и знак дивизии… Я сразу же побежала к ним… Я видела их. Клянусь, если бы его можно было спасти… Все были мертвы, кроме одного. Их командира… Я дотащила его до немецких позиций. Дальше я не знаю. По-моему, его забрали свои. Вы ничего не получали? - она с надеждой взглянула на женщину. - Я там нарисовала на обороте, на обрывке фотографии их экипажа… где они погибли… Вы не получали?
Она замолчала, увидев, как переменилось лицо женщины. И без того бледное, оно, казалось, покрылось мертвенной синевой. Светло-зеленые глаза померкли, плечи опустились - она как будто стала ниже ростом и старше по возрасту. Горькие морщины отчетливо проступали у губ и глаз, рассекая ее красивое лицо, как трещины прорезают поверхность разбитого зеркала. Немец что-то озабоченно сказал ей на ухо, но она жестом отстранила его.
- Я все получила, - изменившимся голосом ответила она Наталье, с замиранием сердца ожидавшей ее слов. - Фриц Зеллер попал ко мне в госпиталь. Не знаю, говорил ли Вам Штефан, что я врач, хирург. Я тоже была тогда" под Белгородом. Я обнаружила эту фотографию. Спасибо Вам, - голос ее сорвался и, вдруг поддавшись порыву чувств, она обняла девушку, - я не знаю, кто Вы и зачем Вы помогали им, - прошептала она. Наталья чувствовала, как горячие солоноватые капли, - конечно, слезы, - упали ей на лоб и щеки, сливаясь с ее слезами. Не позволив ей договорить, Наталья воскликнула:
- Я любила Вашего сына. Я его люблю. Я не могу его забыть, - и, задохнувшись от сердечной боли, сковавшей все ее существо, замерла.
- Так вот в чем дело, - женщина отстранилась и с ласковой улыбкой погладила Наталью по щеке, заботливо вытирая влажные дорожки на ее лице. - Он мне написал в 42-м, перед Сталинградом, о девушке по имени Натали, с которой был очень счастлив, - проговорила она мягко. - Немного. Одну строчку всего. Но я почувствовала, что это очень важно для него… Я удивилась, почему он написал так мало и ничего не объяснил. Не рассказал… Он всегда легко относился к своим любовным приключениям. А здесь я почувствовала, что все у него очень серьезно. Меня даже немного задело, что он не хочет поделиться с матерью. Позднее, когда мы встретились под Сталинградом, я даже попеняла ему. Но он опять промолчал. Я объясняла это тем, что людям свойственно скрывать свои чувства, если они искренни и глубоки, даже от родителей. Но теперь я понимаю: Вы - русская, и он не мог написать мне в письме о Вас - ведь письма с фронта проверяет цензура. Возможно, позднее он бы рассказал. Но знаете, - она улыбнулась, - мне кажется, он тоже полюбил Вас…
- Фрау…
- Маренн, меня зовут Маренн…
- Я хочу, чтобы Вы знали, - горячо продолжала Наталья, - что сколько бы ни прошло времени": дней, лет, хотя бы вся жизнь, я никогда, никогда не забуду его. Вы должны знать, что есть еще на земле человек, кроме Вас, который всегда помнит его, - она сделала паузу, стараясь прогнать подступивший к горлу комок. - Я знаю, - продолжала она уже через секунду, - мне будет трудно. Мне было трудно с самого начала. Полюбить немца, врага… Но это сильнее меня. Я выдержу все. Мне все придется хранить в себе. Но я выдержу. Выдержу… - Рыдания душили ее. Маренн снова обняла девушку, прижимая ее голову к своему плечу.
- Успокойтесь, успокойтесь. У Вас есть родители?
- Нет, - всхлипнула Наталья, - они давно умерли.
- Послушайте меня, - Маренн приподняла ее голову и произнесла проникновенно, глядя в синие заплаканные глаза девушки: - Мне жаль, что сейчас мы разъединены. Но война не будет продолжаться вечно. Когда-нибудь она кончится. И если нам повезет и мы останемся живы, знайте, я была бы рада, если смогла бы заменить Вам мать. Я всегда буду считать Вас родной. Ведь я в неоплатном долгу перед Вами. Только прошу, будьте осторожны. Никому и ничего не говорите из своих. Ни при каких обстоятельствах. Это может стоить Вам жизни.
- Я знаю, фрау, - кивнула Наталья, слабо улыбнувшись: - Спасибо Вам, - и вдруг опомнилась:.- Господи, что же это я, - воскликнула она, - Я же так Вас подвела! Знаете, - она оглянулась на офицера, - Вас ищут. Они вызвали специальную группу, у них Ваш портрет, фрау, который нарисовали со слов капитана. Ну, того…
- Я понимаю, - качнула головой Маренн, - этого следовало ожидать.
- Вам надо уходить, прятаться… - снова разволновалась Наталья.
- Нам негде прятаться, - впервые подал голос офицер, - нам надо пробиться к линии фронта.
- Простите, я вижу, господину необходима помощь. Я могла бы что-нибудь принести, - с готовностью предложила девушка. - Лекарства, бинты…
- Нет, нет, - серьезно остановила ее Маренн. - Вам незачем рисковать. У нас все есть. Быть может, только, - она вопросительно взглянула на Ральфа. - Если у вас есть карта, - она указала на планшет, который болтался у Натальи на поясе, - вы нам покажете приблизительно хотя бы по карте, где сейчас проходит линия фронта, чтобы мы знали, куда идти.
- Да, да, конечно, - быстро согласилась Наталья и открыла карту - она прихватила ее в штабе, чтобы не заблудиться и вовремя прибыть на хутор. А вот для чего пригодилась, оказывается.
- Сейчас бои идут вот здесь, - показала она Фелькерзаму - тот озадаченно посмотрел на Маренн и заметил:
- Довольно далеко. Дальше, чем мы предполагали. Здорово отбросили…
- Но мы все равно должны пробиваться к нашим, - настойчиво ответила она.
- К нашим, - повторила за ней Наталья, вспоминая. - Вот и Штефан всегда говорил "наши", а сам ведь не был немцем…
- Немцы тоже не все одинаковые, - отозвалась Маренн, - как и все люди. Мой сын не был немцем - это верно, но на четвертинку он был австрийцем. Этой четвертинки ему хватило, чтобы погибнуть молодым, - добавила она грустно.
- Извини, Маренн, - вмешался Ральф фон Фелькерзам, - нам надо идти. Спасибо, фрейлян, - поблагодарил он Наталью.
- Послушайте, я могу проводить Вас… - отчаянно предложила Наталья.
- Нет, нет, - Маренн решительно прервала ее, - ничего не надо. Берегите себя. Ради памяти моего сына.
- Тогда возьмите карту!
Маренн снова повернулась к Фелькерзаму - тот согласно кивнул головой.
- Спасибо. Возвращайтесь к своим, Натали, - говорила Маренн взволнованной девушке, - но не сразу. Погуляйте еще здесь, пока мы не уйдем подальше… Где находится Ваша часть?
- Часть далеко, - ответила Наталья. - А сюда меня привезли, чтобы переводить во время допроса. Господи, я сейчас себе представляю, что они допрашивали бы Вас…
- Не надо, - успокоила ее Маренн. - Мы постараемся, чтобы этого не случилось. К хутору Вам идти туда, - она указала рукой направление, - я ночью здесь все хорошо изучила, - улыбнулась все так же грустно. - Но сначала успокойтесь, ни в коем случае не подавайте виду…
- Маренн, идем, - торопил ее Ральф.