Внутри КСП в этот момент находилось человек десять, включая командира и Сергеича. Взорвись граната внутри КСП, все они были бы ранены или убиты. А сейчас они оказались в разной степени контуженными. "Пронесло, чего там говорить", - сказал кто‑то.
- И меня тоже, - добавил Сергеич, по совместительству кладезь бородатых, еще советских, анекдотов.
Командир разведчиков с позывным "Салам" (он был то ли татарин, то ли мордвин) в тот момент был на посту вместе со Скерцо, возле рукава. Мгновенно проснувшись, Салам, уже на ногах, выпустил в сепара всю обойму своего "стечкина", в упор, метров с десяти, когда тот выскочил из рукава на взлетку и побежал к открытому входу в подвал.
Сепар не дернулся от выстрелов и не упал, а развернулся и сам дал очередь из автомата по Саламу, тоже в упор, и тоже чудесным образом промахнулся. Сепар был так близко, что Салам видел пар от его дыхания. Развернувшись, сепар пробежал, как ни в чем не бывало, еще метров десять до заминированного входа в подвал и исчез там, как призрак.
- Сепар, сепар, вернись! - кричал потрясенный Салам, стоя на кромке взлетного поля возле посадочного рукава, с разряженным пистолетом, не веря своим глазам.
Он постоял так еще несколько секунд, повернулся и медленно побрел назад на пост в терминале.
"Я же киборг! - думал Салам. - Как я мог промахнуться? Х...ня, б...дь, какая‑то здесь творится, на х...й!"
Алексей наблюдал за этой сценой из окна, и все происходящее напоминало ему, скорее, не жестокую войну, а компьютерную игру Doom II, в которой ты встречаешься в похожих декорациях с сотнями монстров, жаждущих тебя убить. Но у тебя есть тяжелый пулемет, нескончаемый БК, а самое главное - несколько жизней.
У кого‑то, может, и было несколько жизней, только не у сепара. Внутри подвала, недалеко от входа раздался громкий взрыв, похоже, противопехотной мины. Из зияющего чернотой открытого, как пещера, подвального входа повалили клубы дыма и пыли.
Салам и Скерцо бросились туда, встали каждый со своей стороны от входа в ожидании. Через минуту они услышали стоны и глухой кашель.
- Ребята, мне пи...ц, - чудом выживший в непонятном, но мощном взрыве сепар заговорил из тьмы подвала ровным, спокойным, едва различимым голосом. - Киньте мне гранату кто‑нибудь, если не жалко.
Салам достал из кармана "лимонку", собираясь уже было выдернуть чеку.
- Не треба! - остановил его подоспевший Бандер и крикнул в подвал. - Сепар, як ти там?
- Ногу, по ходу, оторвало, прямо, б...дь, у бедра, - простонал сепар, - осколочные в спине, в заднице. А в остальном - все ништяк.
- Я зайду? - спросил Бандер.
- Ты кто?
- Командир кiборгов, Бандер.
- Ну, заходи, командир киборгов. Гостем будешь, - сепар закашлялся и снова застонал.
- Стрiляти не будеш?
- Нечем.
- Добре, йду до тебе, - Степан повернулся к Саламу и коротко добавил: - Сергеiча сюди на "раз-два-три" з його сумкою. Мет цей "язик" живим потрiбен.
И скрылся во тьме подвала. Сепар уже громко и протяжно стонал.
Подбежал Сергеич с включенным фонарем на каске и с сумкой с медикаментами. Подбежали еще ребята. Один тащил носилки.
- Четверо до мене! - скомандовал Бандер со ступеней подвала.
Через минуту сепара, всего окровавленного, вынесли на свет. Без правой ноги, с повисшей вывернутой от плеча правой рукой, с окровавленным лицом, покрытым слоем пороховой сажи, - сепар был еще жив.
Сергеич вколол ему лошадиную дозу обезболивающего, антибиотика и еще чего‑то. Обработал рану перекисью, как мог, остановил кровь, туго перевязал. Бинт моментально почернел от крови.
Сепар пришел в себя. Он лежал на носилках на полу. Щурился на свет, стонал.
- Як звати? Позивний? - коротко спросил Степан, присевший на колени у его лица с карандашом в одной руке и блокнотом в другой, как журналист перед интервью.
- Степан, - ответил раненый. - Позывной "Сова".
- Звания, частина?
- Старший лейтенант, разведчик-сапер, - ответил сепар без паузы. - Б...дь, на своей же растяжке подорвался. А противопехотка сдетонировала. Повезло. Вся волна на улицу ушла...
"Ни х...ра себе повезло", - думал Алексей, глядя на умирающего сепара.
- Номер частини, розположення, iм’я, прiзвище, позивний командира? - продолжал Бандер.
- Больше ничего не скажу, - коротко ответил сепар и закрыл глаза. На вид ему было под тридцать. Он угасал на глазах. Все понимали, что никакой "чайки" он не дождется.
- Добре, ти ополченець чи регулярний? - продолжил Бандер через минуту.
- Российский военнослужащий.
- "Вимпел" чи десантура?
Умирающий молчал.
- Як ти опинився на третьему поверсi?
- По тоннелю от "Спартака" к вам в подвал. Переждал. Ночью во время обстрела по разбитой лесенке сзади у нового [ред. - терминала] на третий. Дальше вы знаете.
- Четвертей, б...дь, пост! - сказал Степан с укоризной, повернувшись к остальным.
- Ти сам був?
Сепар промолчал, закрыв глаза, превозмогая боль.
- Зрозумiло, - сказал Степан. Подумал и сменил допрос на простой разговор. - Дружину, дiтей маеш?
- Двое детей. Мальчики, пять и семь лет. Жена. Вероника. Ника.
- Ты мой полный тезка, выходит. У мене, Степан, теж дружина Ника, i звати мене Степан, а ось дiтей поки що нема.
- Повезло тебе, - попытался улыбнуться русский офицер.
- Це точно. Що ще скажеш?
- Ребята, вам уходить надо. Завтра вам всем здесь пи...да. Последний день. Уходите сегодня до утра.
- Дякую. Ще що?
- Мне бы жене позвонить. Попрощаться.
- Телефон в тебе де?
- На задание не берем. Там много чего забито, сам понимаешь.
- Понiмаеш, коли винiмаеш, - сказал Бандер. Стояла мертвая тишина. - Опробуемо з мого. Тiльки тут сигнал х...вий. Хiба що на взльотцi. Там тебе свої ж пристрелять. З СВД.
- У меня есть выбор? - застонал сепар. - Но мне туда не доползти.
- Доведеться допомогти заради такої справи.
Бандер велел бойцам принести единственную сохранившуюся багажную тележку.
Принесли, выставили за окно, положили на нее сепара, задом в тележку.
- Ты чего, Степан, из‑за этого козла рисковать людями будешь? Да он нас всех чуть на тот свет не отправил, пидарас! - тихо, но злобно высказал, похоже, общую точку зрения Салам.
- Нi, не буду, - громко ответил Степан. - Сам пiду.
Все стояли молча, не двигаясь, пока Степан не скомандовал набросать дымовых шашек. Зажгли, кинули вперед четыре. Степан осторожно покатил сепара по взлетке к концу второго рукава. Там они остановились. Степан достал мобильник. Две палочки. Пойдет. Сам лег на бетон возле тележки.
- Сам набереш, чи менi набрати? - спросил он.
- Сам, как набирать? Таганрог надо.
- Плюс сiм, код мiста i телефон. Давай швидше, поки не помiтили.
Дым начинало уносить вперед, к церкви. Бандер приготовил еще пару шашек. Протянул сепару телефон.
Тот взял телефон левой рукой, непослушным большим пальцем набрал номер, поднес телефон к уху.
- Ника, привет!
- Степочка, ну наконец‑то! - отозвалась Ника. - Только младшего из садика привела. Какая у вас в Ростове погода? У нас серо и без снега.
- У нас тоже. Как ребятки?
- Все хорошо. Санька "пятерку" по чтению принес. Ходит гордый. Всем показывает! Что это за номер у тебя?
- У товарища занял. Мой сел.
- У тебя все в порядке, Степа? Какой‑то голос у тебя не такой. Степа! Ау!
Степан, как мог, сдерживал стоны, отведя подальше трубку.
- Никуль! Поцелуй их от меня! И маме позвони, скажи, что все у меня нормально. Ну, все, мне пора.
- Я люблю тебя, Степочка, приезжай скорей!
- Я тебя тоже очень люблю, - сказал Степан, выронил трубку и замер...
Его тезка Степан подполз к тележке, поднял телефон, пощупал шею русского, кивнул головой, толкнул тележку дальше по взлетке и короткими перебежками добрался до своих.
* * *
Вечером по российскому телевидению новости опять начинались репортажем из Красного Камня.
Корреспондент в каске, бронике и с микрофоном стоял на фоне каких‑то развалин. Поодаль стояла багажная тележка с мертвым телом. Позади нее ассистент зажигал дымовую шашку для героического и опасного background.
- Сегодня разведчики ополченцев обнаружили страшную находку на взлетном поле Краснокаменского аэропорта, - начал журналист, срываясь на крик, полный, по задумке, тревоги и трагедии, когда ассистент, наконец, выбежал из задымленного кадра. - В этой тележке тело одного из ополченцев. На теле следы страшных пыток. Когда фашистские каратели, посланные в Аэропорт киевской хунтой, не смогли ничего добиться от пленного героя, они отрезали ему ногу бензопилой и оставили умирать на взлетном поле в страшных мучениях. Сейчас я передаю микрофон майору с позывным "Ламборгини", командиру отряда ополченцев "Ботсвана".
- Мы не забудем, не простим зверств фашистских оккупантов, - тут же запричитал Ламборгини, плюгавый мужичонка лет тридцати, бывший ростовский мойщик машин в придорожном шалмане, а ныне не хрен с горы, а целый "майор вооруженных сил ККНР", брызжа слюной и сверкая золотым зубом в искривленном ненавистью рту. Каска, на пару размеров больше его маленькой узкой головы, затряслась на нем и чуть не слетела. - Фашизм не пройдет! Но пасаран! Кто к нам с мечом придет, как говорится, тот и погибнет.
С этими словами "майор" вернул микрофон "журналисту".
* * *
Через три дня Веронике Холмогоровой, бухгалтеру таганрогского машиностроительного завода, позвонил зам. командира группы "Вымпел" ГРУ Генерального штаба Вооруженных Сил Российской Федерации и "с прискорбием" сообщил ей, что ее муж, капитан Степан Александрович Холмогоров, "трагически погиб во время войсковых учений в Ростовской области".
ГЛАВА XI.
ОСТРОВ КРЫМ
В Севастополе "атаман" матросов - некто Ривкин, аршин ростом, клоками борода; участвовал во многих ограблениях и убийствах; "нежнейшей души человек".
Иван Бунин. Окаянные дни
28 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА. СИМФЕРОПОЛЬ
Когда поезд остановился в Джанкое, уже стало понятно - что‑то не так. На перроне - ни одного милиционера. Какие‑то бородатые дядьки, перепоясанные ремнями, в фуражках с сиреневыми околышами и красными лампасами на синих шароварах обступили мужчину средних лет, в черном поношенном, но чистого вида плаще. Мужчина с блестящим от пота красным лицом, расстегнув плащ и заметно нервничая, что‑то искал во внутреннем кармане пиджака. Нервно снял очки, потом снова надел. Покачал головой. Один из ряженых, в высоких черных сапогах, постукивал по сапогу черной кожаной плеткой-нагайкой. У ног нервного человека; с красным лицом стояли два старых кожаных чемодана.
Когда поезд тронулся, черный плащ, весь какой‑то вдруг скукожившийся, поднял свои чемоданы и пошел по перрону, опустив голову. Казаки (а это, скорее всего, были они) сопровождали понурого человека, как конвой. Нагайка продолжала стучать по сапогу, словно отстукивая такт шагов. Все было, как в хорошем в смысле реализма кино, где по ходу сценария из здания вокзала выводят жертву, подводят ее к обшарпанной стене того, что непременно должно именоваться пакгаузом или чем‑то в этом роде. И тут несчастному отцу троих детей, через мгновение уже сирот, казаки стреляют в спину, а затем, толкая друг друга, матерясь и сплевывая подсолнуховую шелуху, роются в каких‑то застиранных кальсонах и носках, вываленных из чемоданов.
Алексей не досмотрел воображаемый эпизод до трагической развязки. Он был один в двухместном купе, да и, похоже, во всем вагоне. Откинувшись на спинку дивана, он положил руки за голову и закрыл глаза. И снова увидел перед собой лицо Ники с распущенными темными волосами на белой подушке. Увидел свои собственные голубые глаза, отражающиеся в ее широких зрачках-маслинах, словно они занимались не любовью, а серьезно и сосредоточенно играли в игру, кто кого переглядит. Он проиграл, отвлекся, вернувшись мыслями к казакам. Вооруженные казаки на улицах городов - это плохой знак. Даже если не стреляют.
"Я не знаю, друг Федор, кто такие конные матросы, но уезжать отсюда определенно надо", - эти слова, адресованные Шаляпину, приписывают Ивану Алексеевичу Бунину. Сто лет не прошло, как опять на дворе "окаянные дни".
Несомненно, матросы должны быть приписаны к кораблям и без коней, так и казаки, особенно в форме и при оружии, должны оставаться в своих станицах или в фильме "Тихий Дон". Алексей задремал и больше не видел ни Нику, ни казаков. Проснулся уже в Симферополе.
Первым, что бросилось в глаза на перроне, была подсолнуховая шелуха вперемешку с окурками и плевками: явный признак того, что власть меняется. Уже на выходе из вагона, в двадцати метрах от себя, у широкого входа в подземный переход Алексей краем глаза заметил группу из трех человек в неладно сидящем камуфляже и армейских камуфляжных картузах. Двое из них были в черных балаклавах.
У одного через плечо болталась винтовка "сайга". У другого, что выглядел заметно старше остальных, пониже ростом и с выпирающим животом, сбоку на широком кожаном ремне висела кобура из такой же темно-коричневой кожи. Взгляд профессионального фотографа моментально разбивал кадр на возможные места фокусировки, автоматически скользя по деталям, как кибернетический мозг.
Камуфляжи вглядывались в редкую толпу, словно ждали кого‑то. Алексей остановился перед парнем в спортивном костюме "Адидас" с табличкой "Такси" в руках, вручил ему свой чемодан и коротко сказал: "Гостиница Москва. Мы там можем пройти?" - и показал рукой в другой конец перрона. Какие‑то люди спрыгивали там с платформы, передавая друг другу сумки.
- Можем, - ответил таксист. - Только там прыгать придется.
- Прыгнем, - кивнул Алексей, уже направляясь в другой конец платформы. Ему очень не хотелось начинать свой рабочий день с предъявления американского паспорта каким‑то плохо одетым и еще хуже экипированным партизанам. Как и в Джанкое, на перроне симферопольского вокзала не было ни одного милиционера.
Уже в машине Алексей попросил таксиста сначала довести его до аэропорта, потом к Верховному Совету и после этого уже в гостиницу. Таксисты - хорошие психологи. Парень в "Адидасе" сразу понял, что клиент солидный, мелочиться не будет, и без торга повез его в аэропорт, как и было заказано.
Вокзальные часы били вдогонку девять утра.