Ну сели мы, разговорились. Не торопимся к делу переходить.
Старик первый начал. Спросил:
- А нет ли у вас, солдатики, часом, доктора по скотной части?
- Найдётся и такой доктор, дедушка, - отвечает Мельников. С его лёгкой руки и я, и Сергей стали кузнеца дедушкой звать. Но мы - понятно, а Мельников сам дед. Не такой, конечно, как кузнец, без бороды, однако дед, и внуки у него есть. - Найдётся ветеринар, - повторяет Мельников. - А в чём дело?
- Коровушку мою поранило во время бомбёжки, совсем плоха коровёнка.
- Сладим дело, дедушка, - закивал головой Мельников, - Пришлём ветеринара. Только и вы нам помогите. По кузнечному делу. Покалечило во время бомбёжки кухню. Осколками котёл пробило, помяло. Надо привести в порядок.
- Это можно, - отвечает дед.
Тут дело закипело. Пригнали мы кухню, Мельников за ветеринаром отправился. Немного погодя вернулся с младшим лейтенантом в пенсне, "профессором по скотской части", как все его в шутку величали. Но наш ветеринар не обижался. Хороший такой дядя.
Зашли мы всей гурьбой в полуразрушенный коровник. Видим - лежит рыжая в белыми пятнами коровушка. "Милкой её зовут. Стонет, бедняжка. А глаза… Не могу передать, до чего умные глаза! Прямо молят: "Помогите мне, люди, очень мне больно!"
"Профессор по скотской части" осмотрел Милку, вздохнул, снял пенсне и сокрушённо покачал головой.
- Плохо дело, дедушка.
Старик потупился. В коровник вошла старушка, жена кузнеца. Она сразу всё поняла, запричитала:
- Ой, горюшко-то како-ое! Кормилица наша…
Мельников всё же сообразил, как помочь старикам.
Предложил забрать Милку, а вместо неё дать другую корову, из тех, что присылают в полк на мясо. Кузнец со старухой обиделись даже. Это ж, выходит, их Милку надо будет на мясо пустить. В своём ли ты уме, старшина? Наша Милка - член семейства. Не надо никакого обмена. Если доктор не может, сами выходим животину. Ну, а коли не сможем вылечить… Старик провёл по глазам заскорузлой ладонью.
- Ладно, - сказал он решительно. - Пошли к усадьбе МТС. Там кузница.
Тут мы со стариком окончательно познакомились. Степаном его зовут. Угрюмый, неказистый внешне, а душа золотая. Особенно он с Сергеем Тумановым сошёлся. Сергей-то, оказывается, до войны кузнецом работал. Оттого и рукастый, здоровый, как буйвол. Взялись они за дело, а меня поставили у горна, за огнём следить. Сергей с дедом Степаном тяжеленными молотами орудуют, я огонь раздуваю. Работаем. Сперва молчком, а потом разговорились. Сергей возьми и ляпни старику:
- Что, дед, и при немцах кувалдой махал?
Старик хмыкнул, покосился на Туманова. Хотел было промолчать, да не выдержал.
- Ветрогон ты, - отвечает. - Даром что вымахал с коломенскую версту, а ума не нажил. Оно и понятно, голова-то у тебя, ровно как от босоногого пацана, махонькая. Ты за кого меня принимаешь? Немчура поганая очень даже хотела иметь для себя кузнеца. А где его взять? Вывесили фрицы бумажку, так, мол, и так, срочно требуется кузнец. За неявку - расстрел. У них, между прочим, за всё - расстрел.
Дедушка Степан приумолк, вытащил из горна раскалённый докрасна железный брус, положил на наковальню. Сергей и он принялись в два молота ковать, только искры снопами во все стороны летят.
Здорово ковали, легко, с душой. Сделали из бруса плоский лист, закурили. Сергей просит:
- Дальше, дальше что было, дедушка Степан.
- Известное дело - что. Жил у нас в селе мужик один. Одногодок мой. Николаем Захарычем его звали. Сторожем на МТС работал. Вызвали его немцы и говорят: "Ты здесь всех знаешь. Подавай нам кузнеца. Не найдёшь, кокнем и в землю закопаем. Понятно?" Думали запугать человека. Только не на того напали. Захарыч им в ответ: "Охотно, грит, помог бы вам, господа фашисты, только никаких кузнецов у меня на примете нема. Могу, грит, взамен только исполнить песню "Мы кузнецы, и дух наш молод, куём мы счастия ключи". Одначе она вам не очень интересна, потому как это чисто революционная песня".
Озверели фашисты, схватили Захарыча, а заодно ещё двадцать три человека из нашего села.
Тут уж я, Мухаббат, не удержался, спросил:
- За что их, дедушка?
- А ни за что, - отвечает. - Боятся фашисты нашего брата, вот со страха и зверствуют… Так, значит, взяли людей, и среди них была моя племянница. Клавой её звали. Пригожая такая была, певунья. Брат мой Фёдор, Клавин батька, умер, когда Клаве всего три годочка миновало. Невестка овдовевшая - молодая, вышла второй раз замуж. Дети пошли. Вот я и взял Клаву на воспитание. Сам-то я со старухой своей - бездетные. Растили Клавушку заместо дочки. Школу превзошли, затем в город её отправили на учительницу обучаться. И в городе все науки превзошла. Вернулась домой, стала учительствовать. Вот какие дела…
Голос у старика дрогнул. Кузнец скрутил огромную "козью ножку", насыпал в неё махорки, закурил. Он молчал, и мы с Сергеем молчали, чувствовали, что не время сейчас вопросы задавать.
Дедушка Степан помолчал-помолчал и вдруг произнёс каким-то чужим голосом.
- Расстреляли, ироды. И Клавушку, и Захарыча, и всех остальных заложников. Нашли за околицей дохлого немецкого лейтенанта, ну и, значит, в отместку заложников порешили. Собрали возле оврага народ, привели заложников. Клавушка вся избитая, живого места на ней нету. А стоит гордо, как лебедь, даром что на ней все платьишко изорванное - красавица!
Старый кузнец вроде бы закашлялся. Громко, с надрывом. Но это был не кашель. Старик плакал. Страшно, жутко. И мы с Сергеем ничем не могли его утешить. Что сказать? "Не горюй, дед, мы отомстим извергам за Клавушку!" Да разве можно? Не словами надо утешать, а делами. Мстить надо, истреблять фашистскую погань.
Всё же Сергей не мог молчать.
- Дедушка, - говорит. - Таким людям, как Клавушка и Николай Захарович, после войны памятник поставят. Из чистого золота.
Старик покосился на Сергея, грустно улыбнулся.
- Несмышлёныш ты, Серёга. После войны золоту другое применение найдётся. Памятники - это суета сует. Нужно, чтобы в сердце память о погибших героях оставалась. Вот как… Одначе заговорились мы. Пожевать бы чего не худо.
Ну, мы тут с Сергеем засуетились. Я чай стал кипятить, Сергей банку консервов открыл. Поели. Молчком. И вновь за работу взялись. К вечеру кухня была как новенькая. Сергей восхищался.
- Золотые руки у тебя, дедушка Степан.
А дедушка Степан в ответ:
- И ты, сынок, видать, не косорукий. Кончишь войну - милости прошу к нашему шалашу. Кое-какие кузнечные секреты я ещё не забыл. Приезжай, за сына родного будешь у меня.
- Спасибо, дедушка, - растрогался Сергей. - Жив останусь, обязательно в гости приеду. А насовсем приехать, к сожалению, не могу. Жена ждёт.
- Понятно. Ну хоть погостить приезжай.
Вот какой замечательный человек - этот дедушка Степан. Сколько горя повидал, а не сломился. Надо нам, Мухаббат, учиться у таких людей умению в руках себя держать.
Так, значит, на чём я остановился? Да! Кончили мы работу, перекусили. Вышли на улицу. Смеркалось, ветер свищет. Грустно на душе. И вдруг слышим - девичьи голоса песню выводят. Дедушка Степан поплотнее запахнул овчинный полушубок, говорит:
- Оживает наше село. Хорошо это. Спасибо вам, служивые, за то, что освободили из фашистской каторги, Слышите - девки поют? Жизнь поёт. Хорошо.
Мы вышли на небольшую площадь, Возле кирпичных руин - всё, что осталось от колхозного клуба, - толпились девушки. Дедушка Степан, завидев их, просиял.
- Глядите, сыпки, радуются молодки.
- Да, - кивнул головой Сергей и вдруг остановился. - Мать честная! Рустам, взгляни-ка вон на ту, пухленькую. Вылитая жена моя. Честное слово.
- Это потому тебе так кажется, - пояснил дедушка Степан, - что соскучился по жене родной. Славный ты хлопец, Серёга. Не вертихвост. О жене помнишь.
Девушки, увидев нас, захихикали, задевать стали.
- К нам идите, солдатики.
- Дедушка, и ты подходи, не робей.
Старик заторопился.
- А ну, шире шаг, служивые. Не заглядываться. Девки в нашем селе боевые. Вмиг охмурят.
Мы прибавили шагу. Чуть погодя дедушка Степан произнёс:
- Плохого о наших девках не думай. Шутют они и всего делов. Намаялись на гитлеровской каторге, а теперь радуются. Шутют.
Возле домика кузнеца остановились, стали было прощаться, да дедушка Степан заупрямился.
- Куда спешите? Заходите в избу, чайку согреем, покурим. Заварки, правда, нету. Сушёная морковка заместо заварки. Заходите.
Зашли мы с Сергеем. Уселись за большим дубовым столом. Старик со старухой занялись самоваром, а мы с Сергеем сидим, и душа у нас кровью обливается. Висит на бревенчатой стене портрет - той самой Клавы, племянницы старика! Статная, чернобровая, глаза светлые, живые!
Накрыла старуха на стол. Картошка, соль, паря кукурузных лепёшек. Сергей вытащил из своего "сидора" банку тушёнки. Дедушка Степан вышел и через несколько минут вернулся с бутылкой самогону, заткнутой сердцевиной кукурузного початка… Улыбнулся.
- Вот ведь какое дело, - говорит. - Начисто ограбил нас фриц, а самогоночка имеется. А отчего так - и сам не пойму.
Выпили мы по маленькой, чайком погрелись. Сергей говорит на прощанье:
- Спасибо за угощение, отец, благодарим за хлопоты, мамаша. Всего вам доброго. И главное, старайтесь в руках себя держать.
- Ты за нас не сумлевайся, сынок, - отвечает дедушка Степан. - Хоть и горе горькое в наш дом пришло, но мы люди русские, крепкие. Клавушка наша за Родину смерть приняла. Это понимать надо. Мы по Клавушке, одначе, только промеж собой слёзы льём, а на людях мы гордо смотрим.
Мухаббат, Соловейчик милый! Представляешь - какие замечательные люди кузнец со своей старухой! Я рассказал тебе о них для того, чтобы ты полюбила дедушку Степана и жену его, полюбила Клаву, которую ты никогда не видела и теперь уж не увидишь.
Глупец Гитлер! Разве наш народ можно поставить на колени?!
Никогда!
Отольются фашистам вдовьи и детские слёзы. Это уж точно.
Родная! С нетерпением жду от тебя весточки. Нелепая размолвка, виновники которой негодяй Мирабид и твой уважаемый (хотелось бы другим словом его охарактеризовать, однако, - что поделаешь! - будущих родственников почитать надо!) дядя Максум, я глубоко уверен, убеждён, размолвка в конечном счёте пойдёт на пользу: мы научимся ещё больше верить друг другу, дорожить нашей любовью.
Вот и всё, Соловейчик. Извини за несколько нескладное послание. Слишком уж я волнуюсь, о многом хочется рассказать, слова теснятся на кончике карандаша, толкаются, а в итоге получается на бумаге мешанина. Обнимаю тебя, родная, желаю всего самого-самого! Кстати, я теперь не просто рядовой, а сержант. Вот как! До скорой встречи.
Твой Рустам
P. s.
Обязательно крепко пожми Ильясу-ака его единственную руку и передай ему, что у него есть брат Рустам. Ах, до чего замечательный человечище - Ильяс-почтарь. Знаешь, я читал его письмо и подскакивал от восторга. А писал он мне вот что: "Рустам! Я с тобой говорю, как солдат с солдатом. Если бы меня полюбила такая девушка, как Мухаббат, я своей единственной рукой Луну с неба уволок бы. Вот. По кишлаку поползла сплетня насчёт тебя и приезжей девушки. А тут ещё перестал писать. Давай лучше пиши, а то я тебе башку оторву!"
Каков, а?! Золотой парень!
Мухаббат дочитала последнюю страничку. Взглянула на подруг сияющими глазами. Но она не видела ни Каромат, ни Светланы. Перед её мысленным взором возник образ Рустама. Вот он, дорогой, любимый человек. Кареглазый, улыбающийся, чуточку неуклюжий.
Где ты сейчас, Рустамджан? Что делаешь, о чём думаешь?
Откликнись, родной!
Рустам места себе не находил, маялся. Теперь, конечно, всё понятно. Мухаббат написала отчаянное письмо сгоряча. Он послал ей ответ, развеял сомнения, объяснил всё. И тем не менее парень переживал. Вдруг Мухаббат не поверит ему! А вдруг - пока письмо идёт - Мухаббат вышла замуж!
Бесчисленные "А вдруг!.." приводили Рустама в отчаяние. Сон потерял, аппетит. Разведчики сперва посмеивались, но немного погодя, убедившись в том, что товарищ их не на шутку переживает, угомонились. Сочувствовать даже стали. Как ни странно, один только лейтенант Ибрагим Исаев, командир разведвзвода, помалкивал. Вот тебе и земляк! Хоть бы слово утешения вымолвил.
Рустам чувствовал себя человеком, провалившимся в глубокую тёмную яму, ходил, как лунатик. И всё же равнодушие взводного командира его больно задевало. Даже Валентин Карпаков, ставший угрюмым, неразговорчивым после злополучного письма не дождавшейся его Любы, - даже Кармаков старался морально поддержать Рустама. Сказал: "Ты по моей Любке… бывшей моей… о всех не суди. Ты, брат, того… Верь Мухаббат". А командир взвода, земляк, помалкивал. Конечно, обидно!
Полк вновь ушёл на передовую. Западнее Изюма немцы зарылись в землю, хоть клещами их вытаскивай. Залегли в окопы и наши части. Сразу прибавилось у разведчиков хлопот. Поиски, охота за "языками", наблюдение за противником, изучение его обороны, системы огневых средств. Командир разведвзвода словно задался целью доконать Рустама. И в секрет его, и в поиск - минуты свободной не давал. Сперва Рустам сердился на земляка, а потом перестал. Меньше свободного времени? Это даже хорошо. Злых мыслей меньше, некогда горе горевать. И мало кто догадывался о том, что Ибрагим Исаев специально находил работу земляку. Не такой уж чёрствый человек лейтенант. Только слов утешения не любил. Делом помочь - это да, а языком молоть - это не по его части. Всё же и Исаев не удержался.
Однажды возвратился Рустам из секрета, где он набрасывал кроки вражеской позиции. Кроки как кроки, обычный глазомерный чертёжик. Только вместо подписи внизу, как положено, красуется известное всему взводу имя: "Мухаббат".
Ибрагим Исаев распекать парня не стал. Никому не рассказал даже о странной подписи на кроки. Отвёл Рустама в сторонку, ткнул пальцем в чертёжик.
- А я и не подозревал, йигит, что твоя девушка умеет кроки составлять.
Рустам покраснел до корней волос. До того ему стыдно стало, что хоть сквозь землю провались. Еле выдавил из себя:
- Извините…
- Ладно уж. Причина уважительная. Я, земляк, всё вижу, не слепой. Плохи твои дела, да?
- Плохи, дустым, - вздохнул Рустам, он в расстройстве совсем забыл о субординации и вместо "товарищ лейтенант" сказал "дустым" - друг.
- Рассказывай.
Рустам выложил всё без утайки. Лейтенант знал в общих чертах эту незамысловатую историю, но выслушал внимательно, не перебивая.
- Та-ак, - протянул Исаев, когда земляк его кончил рассказ и умолк. - Письмо… Можно взглянуть на письмо Мухаббат?
- Вот оно…
- Её почерк?
- Её, это точно.
- А со Светой у тебя ничего такого… Хм… И это точно?
- Что ты, дустым!..
- Ладно, ладно, пошутил. А теперь послушай меня. Поверь, всё уладится. Если девушка по-настоящему любит, она так просто, да ещё за прощелыгу, замуж не выскочит. Будет тебя, ненаглядного, ждать. Точно.
- Мне очень горько, Ибрагимджан, что я принёс столько страданий Мухаббат.
- Не казнись. Твоя вина, конечно, есть, но не такая уж большая. Надо было о своих гостях поподробнее написать, развеять возможные подозрения. И всё равно от сплетен вряд ли уберёгся бы. Выше голову, разведчик. Давай-ка выпьем за здоровье твоей суженой.
Исаев снял с пояса флягу, взболтнул, сделал солидный глоток, протянул флягу земляку.
- Пей, йигит. Жидкий огонь. Очень помогает от сердечных ран.
От неразведенного спирта Рустам захмелел. Только прилёг подремать, Ермилыч явился, почтальон. От Мухаббат ничего не было. Парень совсем расстроился. А тут ещё пришло письмо от тёти Фроси, матери Кати. Бедная женщина голову потеряла. Дочка не пишет, Фазыл-Федя пишет ей почему-то из Пензы, уверяет, будто в командировке. Какая может быть командировка у солдата? И почему он о Кате ничего толком не расскажет? Ох, чует моё сердце! Не к добру всё это.
Тётя Фрося умоляла: "Рустам, сыночек! Хоть ты не криви душой. Лучше плохая правда, чем хорошая ложь. Снилось мне, будто Катеньку ранило. Не дай бог, конечно, но если случилось такое, напиши, где она, успокой мою душу!"
Взял Рустам карандаш в руки, а писать не может. Что писать? Ваша дочь Катя пропала без вести! Нет, не могу.
Прошло несколько дней. Однажды к вечеру Рустам лежал под днищем сгоревшего немецкого танка и вёл наблюдение за передним краем противника. Интересная штука - наблюдение. Со стороны вроде бы пустяковое занятие. Лежи себе и поглядывай. А на самом деле не простое дело - наблюдать. Вот справа, возле бугра, кустик появился - наверняка фрицы сообразили ещё одну огневую точку. А это что, в глубине обороны? Вроде как огромные змеи проползли! Следы танковых гусениц. Вон вдали двое солдат линию связи тянут…
Рустам так увлёкся, что не заметил, как по ровику к нему подполз командир разведвзвода. Тронул за плечи. От неожиданности Рустам вздрогнул.
- Суюнчи с тебя, Рустамджан! - зашептал улыбающийся Исаев.
- Суюнчи? - удивился парень. - А в чём дело? Почему с меня подарок причитается?
Лейтенант не унимался.
- Суюнчи давай. Эх! Надо бы с тебя халат шитый золотом потребовать. Да нету у тебя такого халата. Маскхалат - это да, имеется. Так их у меня две штуки.
Рустам, в предчувствии доброй вести, заволновался, стал дёргать земляка за рукав.
- Говори, говори, дустым! Что за новость?
- Пляши, йигит! - лейтенант протянул Рустаму письмо. Узнав разгонистый чёткий почерк Мухаббат, парень резко приподнялся на руках, больно стукнулся затылком о днище танка, охнул, засмеялся.
- Ой, спасибо, Ибрагимджаи! Брат… Спасибо.
Он торопливо разорвал конверт, попытался прочитать письмо, по было уже темновато, да ещё под танком. Ничего разобрать невозможно. Рустам чуть не заплакал от досады. Ибрагим Исаев понял состояние парня.
- Боец Шакиров, приказываю оставить наблюдательный пункт и вернуться в расположение части.
- Неудобно, Ибрагимджан, что товарищи скажут? Мне ещё целый час тут сидеть.
- Разговорчики! Выполняйте приказ.
Рустам плохо помнил, как добрался до своей землянки. Кинулся на постель, развернул тетрадочные листы…
Родной, милый мой Рустам!
Не знаю даже, как жить мне теперь! Слов не нахожу, чтобы хоть чуточку оправдаться перед тобою. Прости, прости, что усомнилась в тебе, вела себя как глупая девчонка. Есть ли более тяжкое преступление, чем то, когда ранишь сердце любимого человека и он страдает без вины!