И сразу в лучах прожекторов показался второй самолет. Зимчуку даже сдалось, что это прежний. Ослепленный, самолет как бы замер, не зная, что делать, а потом послушно полетел, куда повели его лучи. Вокруг замелькали разрывы. А он все летел, безвольный и обреченный, пока на месте его не вспыхнуло огненное рваное пятно…
Зимчук не был минчанином. Правда, он два года учился в Минске, приезжал сюда в командировки, но знал город до войны неважно и мог вспомнить всего лишь несколько улиц. Минск-город жил в его сознании как нечто хорошее, светлое, но такое, что имело лично к нему довольно далекое отношение.
Любовь пришла в годы войны.
Она связала с судьбой полоненного города судьбу, мысли и заботы Зимчука. Перед ним открылась душа города - более богатая, чем казалось раньше. И хотя в Минске за время войны Иван Матвеевич побывал лишь один раз, нелегально, встречался он с ним почти ежедневно. Приходили обессиленные беженцы, и Зимчук расселял их по деревням партизанской зоны, направлял в лесные гражданские лагеря. Прибывали связные, подпольщики, приносили горькие или радостные вести, оружие, медикаменты, шрифт. Из города шло пополнение, в город шли партизаны со спецзаданиями. Через землянку Зимчука, прежде чем попасть в Минск, проходили газеты, воззвания. И неизменно, принимал ли он кого из города или направлял туда, при этом как бы незримо присутствовал Минск - живой, страдающий. Непосредственно или заочно он познакомился с сотнями минчан, почувствовал себя в ответе за их судьбы. Из-за Минска он пережил самые опасные минуты в своей жизни. За Минск пролилась его кровь…
Но только теперь, в грохоте взрывов, в полыхании пожаров Зимчук вдруг почувствовал, что город, измученный, но упорный, входит в него как нечто бесконечно родное, тобою отвоеванное, тебе необходимое, на что ты имеешь право и без чего тебе трудно будет жить.
"Попрошу, чтобы оставили здесь", - подумал Зимчук и с чувством хозяина, которого касается все, сказал Алешке:
- Пойдем, Костусь, осмотрим здание внутри.
- За вами хоть в огонь, Иван Матвеевич! - охотно отозвался тот.
- И ты, - обратился Зимчук к высокому партизану в кожанке и лихо заломленной шапке, - тоже пойдешь.
3
Прежде чем сесть за докладную записку, Зимчук решил сходить к Дому правительства и осмотреть все на месте. К тому же его очень тянуло туда после вчерашней бомбежки. Но сообщили, что в город прибыл ЦК, и Зимчук попросил, чтобы этим занялась Валя, комсорг бригады.
Пошли втроем - Алешка, Валя и Змитрок Прибытков. Алешка шел как на праздник, часто забегал вперед, размахивал руками и в который уж раз рассказывал, как они в группе разрабатывали свой план.
- Даже растерялись сначала, ха-ха-ха! - стремясь перекричать окружающий шум и грохот, сыпал он. - Подрывали, подрывали - и вдруг на тебе… Раньше лафа была. Пробрался, подложил "маму" замедленного действия - и будь здоров, она сама знает, когда взорваться. А тут? Схему проводки надо знать? Ну, узнали. Потом что? Где перерезать? Когда? Перерезал раньше, чем положено, найдут - и амба. Опоздаешь - вместе со всеми десятью этажами к богу на небеса…
- Ладно, это самое… - прерывал его Прибытков, хмурясь и, казалось, нехотя шагая рядом. В фуражке, синей косоворотке, перетянутой ремешком, черных кордовых штанах, он напоминал мастерового. Лицо его, как и вчера, было восковым, застывшим.
- Подожди! - не обращал внимания Алешка. - Я про обстановку рассказываю. Они же в трех местах заложили. По две с гаком тонны в каждую скважину. И если бы ухнуло, можно представить картину!..
По улице тек бесконечный поток войск. В бронетранспортерах и грузовиках, замаскированных деревцами и ветками, ехали пропыленные пехотинцы. Их обгоняли легковые автомобили, мотоциклы, "катюши". Зачехленные рамы придавали "катюшам" удивительную легкость. Было такое ощущение, что эти чудные машины вот-вот оторвутся от земли и поплывут над нею. С лязгом и грохотом шли танки, оставляя после себя на мостовой рубчатые полосы и вывороченные на поворотах камни. В открытых люках стояли без шлемов танкисты, и их усталые будничные фигуры совсем не гармонировали с грозными машинами.
Алешка бросал горячие взгляды то на эту лавину, то на Валю, и его цыганское лицо с каждой минутой все больше оживлялось.
- Кругом охрана - мышь не прошьется. Как в железных сапогах, день и ночь топают. Но нас тоже не дурни делали! Ха-ха!.. Змитрок за трое суток пробрался туда. Но как знак ему подать, что пора резать? И если бы не взялся просигналить Тимка, не знаю, что и придумали бы.
Прибытков опять хотел что-то сказать, но только недовольно погладил бороду и стал смотреть на небо.
Над городом патрулировали две пары "ястребков". Они то низко, обдавая рокотом, проносились над самыми развалинами, то стремительно взмывали ввысь, становились точками и, развернувшись, плавно шли - по кругу. В их маневрах чувствовалась слаженность, и Прибытков стал следить за ними.
Его молчаливость не нравилась Вале. И она, чтобы вызвать Прибыткова на разговор, спросила:
- Страшно было?
- Диво что, - безучастно ответил Прибытков, не отрывая взгляда от истребителей. - Да и сигнал, это самое, можно было увидеть только стоя…
- У него, Валя, и теперь ноги распухшие, как колодки. Оттуда его уже Тимка вывел…
Усталости как не бывало, хотя спала Валя за эти сутки всего часа два. Ее полнила радость, и мир казался не таким, каким она знала его до сих пор. В чем не таким, она и сама не могла понять, но чувствовала - он иной. Вокруг посветлело, появились яркие краски, звуки, которых раньше не существовало. Валя смотрела на Алешку и видела в нем много такого, чего не замечала прежде. У этого смуглого, похожего на цыгана хлопца, который всегда словно решался на что-то неожиданное и опасное, были, оказывается, ясные голубые глаза и совсем детские руки. А люди, которые обгоняли их или шли навстречу? У всех, кого Валя успевала хоть немного рассмотреть, она обязательно находила что-нибудь хорошее. И потому игриво, чтобы подзадорить Алешку, сказала:
- Ты, Костусь, тише рассказывай. Видишь, на нас уже озираются.
- Ничего, - осклабился Алешка, уловив в ее словах скрытую радость для себя, - сегодня нам можно!
- Что, кричать?
- Хотя бы и кричать: "Вот так мы, спасибо нам!" Эх, Валя, Валя!
- Эх, Костусь, Костусь!
Они одновременно беспричинно рассмеялись: Алешка - басовито, Валя - звонко.
Вышли на площадь Ленина. Шум, грохот, лязг усилились. Слева догорали подожженные бомбежкой немецкие бараки, поставленные около года тому назад. За ними темнели коробки Университетского городка: полинявшие, будто замшелые, - печальная память сорок первого года - и закоптелые, еще горячие - сорок четвертого. А напротив них, камуфлированный, но все равно красивый и строгий, возвышался Дом правительства.
Над его центральной, самой высокой частью развевался красный флаг. В небе белели стайки облаков, флаг трепетал, и от этого создавалось впечатление, что здание куда-то плывет.
Валя сначала даже не заметила, что оно отгорожено от улицы высокой проволочной сеткой. Возле правого крыла его - дезкамера на колесах, дрова. Ветер гоняет по асфальту обрывки бумаг, вихрит пыль. От памятника Ленину остался лишь пьедестал.
Сдерживая волнение, Валя первой прошла в калитку.
Из подъезда левого крыла саперы выносили ящики и аккуратно складывали в штабель. Под их тяжестью саперы сгибались, и, когда подходили к штабелю, снимать ящики со спины им помогали другие солдаты.
- Трелюют! - весело сказал Алешка. - Нашу, Змитрок, славу трелюют!
- Эт… - сморщился Прибытков.
- Чего ты эткаешь? Ну, чего? Ты только подумай, что мы спасли!
- Думал, Костусь…
- Сейчас он тебя, Валя, поводит по своим катакомбам - тогда увидишь. С завязанными глазами может водить. Я его теперь бы комендантом или, начальником охраны назначил. Вот был бы комендант!.. Эй, дядя! - крикнул он часовому, стоящему с автоматом на груди у штабеля. - Охраняем?
Часовой повернулся и спокойно предупредил:
- Граждане, тут ходить запрещено.
- Ну, это, браток, смотря кому, - по-дружески усмехнулся Алешка.
- Ваш пропуск!
- Это можно. Вот он, - сделал широкий жест Алешка, - твои ящики с толом и десять этажей в придачу. Хватит, дядя?
- Ваш пропуск, гражданин! - сердито повторил часовой, обращаясь уже к одному Алешке.
- Я же тебе говорю, милый ты человек, вот он. Видишь?
Саперы, услышав пререкания, остановились, прислушиваясь.
Часовой выпрямился и положил руку на автомат.
- А ну-ка, исчезайте отсюда!
Алешка побледнел, взглянул на Валю, но не остановился. Лицо его сразу заострилось, тонкие ноздри затрепетали.
- Ты кого пугаешь? - огрызнулся он. - Если бы не мы, тебе, может, и охранять нечего было бы. Кому ты тут уставы показываешь?
- Стой!
Но Алешка словно не слышал его.
Часовой сделал шаг назад, поднял автомат и дал очередь вверх. В лязге и грохоте машин, двигавшихся по площади, она прозвучала еле слышно. Но на нее обратили внимание даже танкисты, стоявшие в открытых люках, и пехотинцы с бронетранспортеров.
- Костусь! Прибытков! - крикнула Валя, бросаясь за ними.
Алешка и Прибытков остановились.
- За кого он нас принимает?! - обиженно запротестовал Алешка, когда Валя и саперы подбежали к ним. - Что же это такое?
Он кусал ногти и исподлобья метал на всех гневные взгляды. Обида и злоба душили его, рвались наружу.
- Это порядок, дорогой товарищ, вот что такое, - сказал один из саперов.
- Ой ли? Так только с врагами поступают.
- Успокойся, - сказала Валя, уверенная, что Алешка теперь может послушаться лишь ее одну. - Я прошу тебя…
Для того чтобы попасть в здание, нужен был специальный пропуск от коменданта города. И Валя, взяв Алешку под руку, догадываясь - не будь ее, он не так бы показывал себя, - чуть ли не силой потащила его к калитке.
- Неладно, это самое, получилось, - согласился Прибытков и, когда вышли за проволочную изгородь, как о чем-то обычном, но таком, что имеет отношение к происшедшему, добавил: - А знаешь, Костусь, Тимка, это самое, сбежал.
- Как сбежал? - не поняла Валя.
- С квартиры. С Олечкой. Даже клетку со щеглом захватили.
- Ай-яй! - удивился Алешка. - А я думаю: почему он за продуктами не приходит? Махнул, значит, куда-то. - И в голосе его послышалось сочувствие, а возможно, и зависть.
4
Уже вечерело, а Зимчук все еще не возвращался. Чтобы время бежало быстрее, Валя осмотрела дом, вымыла полы. Затем разобрала и почистила пистолет, отутюжила гимнастерку.
Свой "ТТ" Валя боготворила, как мальчишка, а относилась к нему чисто по-девичьи. Когда-то она заменила деревянные щечки на рукоятке пластмассовыми. Вороненый, с синеватым отливом, "ТТ" всегда у нее поблескивал, как новенький. Правда, на задание пистолет приходилось носить за поясом. От пота одна его сторона посветлела, и это очень огорчало Валю. Но пот, разбирая его, может, в последний раз, она скорое радовалась, чем унывала: теперь можно будет ходить без пистолета. Пришивая чистый подворотничок к гимнастерке, думала, что надо обязательно достать платье. И ожидание хорошего полнило ее.
Увидев во дворе худого котенка, Валя нагрела воды, попросила у ребят махорки и, запарив ее, вымыла котенка, стараясь, чтобы в уши не попала вода. А потом долго смеялась, когда тот, еще более страшный, подошел и доверчиво потерся о ее ногу.
Хозяин дома, убегая, впопыхах не успел почти ничего с собой захватить. Кто он был? В доме остались мебель в чехлах, ковры, рояль, статуэтки. На стенах фотографии мужчины - одного и вместе с женщиной с большими глазами и маленьким ртом. Особенно много было фотографий этой женщины - в гриме, в разных нарядах и позах. "Артистка, - догадывалась Валя. - И он кто-то из таких же. Как они могли изменить? Люди искусства - и вдруг изменники?.." Но когда ей попался чемодан, полный флакончиков, баночек и коробочек с белым, розовым, кремовым, красным, коричневым содержимым, и она по запаху узнала, что это косметика, Валя опять рассмеялась: "Хорошо, что убежали!.."
Когда она принялась готовить ужин, в раскрытом окне кухни неожиданно показался Алешка.
- Ивана Матвеевича еще нету? - спросил он.
- А что?
- Да так…
- Заходи, - пригласила она, обрадованная.
Тот подскочил и легонько сел на подоконник.
- Гоп-ца!
- Ты, случайно, не знаешь, кто здесь жил?
- Подлюга один. Музыку для марша полицейских написал. Теперь, видно, уж где-нибудь в Кенингсберге, если не в самом Берлине. Тут они как раз конгрессик сварганили. Что-то оглашать собирались. Так что для них немцы особый эшелон подогнали. С конгрессика прямо в вагоны. Вот какой почет! Зато жена с чемоданами едва успела. - Ему не хотелось говорить об этом, и он презрительно сплюнул. - А ну их к дьяволу! И за войну надоели…
- Нет, все же интересно: почему они так делали?
- Рассчитывали, что лучше будет.
- Кому?
- Ай!.. Им, понятно.
- А разве изменнику может быть лучше?
- Это ты у них спроси, - оскалил белые как чеснок зубы Алешка и перекинул ноги через подоконник в кухню.
Он не сводил с Вали глаз и совсем не скрывал, что любуется ею. Наоборот, умышленно показывал, что ему нравится вот так смотреть на нее, и пусть она знает об этом.
Вале было и приятно и неловко. Мир сегодня словно заново открылся перед нею, обещая неизведанные радости. И одну из этих радостей, наверно, и нёс горячий взгляд Алешки. Но именно потому, что он мог ее принести, и было неловко.
Из-за плиты показался котенок. Подняв торчком хвост и поглядывая на Валю, он важно подошел к окну и вскочил на подоконник. Алешка поманил его и дунул в мордочку. Тот сложил уши, завертел головой, но с подоконника не спрыгнул и доверчиво потянулся к парню. Алешка улыбнулся и, прежде чем Валя успела произнести слово, щелкнул котенка в лоб.
- Костусь, что ты делаешь! - крикнула Валя.
- Ха-ха! - не смутился Алешка, сдвигая на затылок маленькую с пуговичкой кепку и спокойно слезая с подоконника на пол.
Она хотела на него рассердиться, но не могла. Алешка приближался к ней, улыбаясь и невинно тараща свои светло-голубые глаза. Вале даже показалось, что он вот-вот подойдет и положит ей на плечи руки. А она? Она вряд ли найдет в себе силы больше чем на шутку.
- Чего уставился? - торопливо проговорила, боясь, что будет уже поздно.
- А разве и посмотреть нельзя? - тряхнул кудрями Алешка. Но, переняв взгляд Вали, которая чем-то заинтересовалась во дворе, насупился. - Я, между прочим, по делу. Хочу попросить… Ты Ивану Матвеевичу о часовом не больно рассказывай.
- Это почему?
- И так криминалов как завязать. А, видно, страшная теперь штука ярлык… А впрочем, валяй. Все одно, что в войну сделано, перетянет. Да и вольный казак я сейчас. Мы с Иваном Матвеевичем и встречаться будем раз в году и то на ходу.
Он опять посветлел.
Не успел Алешка выйти за калитку, как на крыльце послышались размеренные шаги Зимчука. "Спрятался, герой, или огородами подался", - подумала Валя с сочувствием.
Зимчук вошел возбужденный. Сняв колодку с маузером, отдал ее Вале, расстегнул ворот гимнастерки и опустился на табуретку рядом с плитой.
- Все! - выдохнул он с облегчением. - Перед тобой, Валюша, минчанин. И не обычный, так сказать, а, кажется, заместитель мэра.
- Это хорошо, - сказала Валя, не переставая думать об Алешке.
Зимчук потер руку об руку и с силой хлопнул себя по коленям.
- Говоря между нами, я тоже думаю, что неплохо. Сразу хоть в оглобли. Слышишь, что творится на Советской?
Они прислушались. В предвечернем покое, опускавшемся землю, гул и грохот будто приблизились. Было похоже, что невдалеке, в кварталах двух-трех, катится могучая железная лавина. Катится, грохочет.
- Ну что ж, в добрый час, - пожелала Валя, что-то превозмогая в себе. - А с нами как?
- Бригада уже влилась в армию.
- А Урбанович, Кравец?
- И они тоже.
- А Зося Кривицкая?
- Зося вряд ли. У нее ведь нет медицинского образования. А нашим хлопцам послезавтра в военкомат. Тебе же - в цека комсомола.
- Надо позвать их, попрощаться!..
За стеной раздался дружный смех, кто-то заиграл на рояле.
- Ну, прощаться еще рано. А ты не плачешь ли?
- Нет. Почему?.. А вы, значит, в горсовет?
- Да. Хотя начинать придется со следствия. На днях в Тростенец едем. Там, говорят, земля черная, даже трава не растет… А как ваш поход?
- Не допустили нас.
- Ну и пусть… В цека уже все знают, как и что. Кондратенко велел представить материалы для награждения.
Валя смутилась и подумала, что сейчас покраснеет. И как только подумала, покраснела так, что вспотел лоб и на глазах выступили слезы. Она потупилась и еле слышно проговорила:
- Алешка там с часовым схватился…
- Слышал, - тоже не глядя на нее, сказал Зимчук. - И даже видел, как через забор перемахнул. Чего он приходил сюда?
- Говорил, ко мне…
Зимчук сердито встал и подошел к окну. Стоя спиной к Вале, сдержанно сказал:
- Я на твоем месте, Валюша, не шибко бы дружил с таким. Трудно будет и ему и с ним, колобродником. Скверно он может кончить. - И присел на подоконник, на котором недавно лихо красовался Алешка.
- Почему? - недоуменно спросила Валя.
- Кто знает, какие колена выкинет еще. И скомпрометировать может.
- В войну же не компрометировал.
- Не думай, ему еще отчитываться предстоит…
Валя и там, в лесу, чувствовала опеку Зимчука. Теперь его слова прозвучали, как ей сдалось, тоже по-отцовски, но это не умилило ее, как прежде, а, наоборот, вызвало досаду. Она махнула маузером, показывая этим, что его надо отнести к Зимчуку в кабинет, и, чтобы не расплакаться, вышла из кухни.
Глава вторая
