5
Кто такая Верас?..
Был обеденный перерыв, и в редакции стояла тишина. На своем столе Валя нашла записку от Лочмеля. Тот писал - поехал на автомобильный завод. Сообщал, что материал в машинном бюро, и просил особенно внимательно вычитать сталинградскую подборку, которую переводили сами машинистки. "С придирками прочитай и мою статью, где защищаю Юркевича. Если есть острые формулировки, по возможности смягчи…"
Только Валя собралась сходить в машинное бюро, как в дверь постучали и в комнату боком, точно нельзя было шире открыть дверь, вошел юноша в новых кордовых брюках, в ковбойке на молниях, с фуражкой в руке. Недоброжелательно оглядев комнату и не увидев никого, кроме Вали, он шагнул к ее столу.
- Заметку принес, - сказал ломким баском. - Решили вот напечатать у вас.
- Кто это решил? - не улыбаясь, спросила Валя.
Юноша переступил с ноги на ногу и нахмурился, брови его почти сошлись на переносице.
- Кто решил? Мы, - с открытым вызовом ответил он. Потом потянул за замочек "молнии" и вынул из бокового кармана аккуратно сложенный лист бумаги.
- Погоди, погоди! - быстро проговорила Валя, приподнявшись. Что-то до боли знакомое угадывалось в его лице, высоком чистом лбу и особенно нахмуренных бровях. - Постой! Ты, случайно, не Тимка?
Паренек смутился, и то, что он скрывал под напускной серьезностью, вдруг вырвалось наружу - он мучительно покраснел, по-мальчишечьи, до пота.
- Ну, и что с того? Тимка, - сбитый с толку, сказал он и спрятал бумажку назад в карман.
- Как что? - Валя наклонилась к нему через стол и, схватив за плечи, встряхнула. - Я же Валя! Неужели не помнишь?
Да, это был он, упрямый, ершистый подросток, которого Валя видела всего два раза - в больнице, у кровати Олечки, и тогда, ночью, около руин кинотеатра.
- Где это ты пропадал? А? Рассказывай, - попросила она. - Столько воды утекло…
- Как жил? По-разному. Хотя вся автобиография тут. - Тимка показал на фуражку со значком ФЗО. - Учился, окончил, теперь работаю. А вы?
- И я тоже: училась, окончила… и вот работаю, - ответила Валя, догадываясь, что Тимка не хочет говорить о себе.
Она почти силой усадила его на стул и все же заставила ответить на вопросы - встречался ли с Олечкой, где живет, сколько зарабатывает, что думает делать дальше.
Встречался ли он с Олечкой? Тимке представилась первая после разлуки встреча с сестрой. Моргая большими от испуга глазами, она с минуту не могла ни говорить, ни решиться на что-нибудь. Ошарашенная девочка стояла, теряя силы. Когда же он протянул ей, как взрослой, руку, рванулась к нему и, обняв, затряслась на плече. "Ты, Тимка, ты вырос! - всхлипывая, заговорила она торопливо. - Какой ты большой, Тим!" И он, страдая от жалости и любви к дорогой, но уже не совсем знакомой сестренке, никак не мог чего-то простить Зимчуку, который стоял в отдалении.
Что думает он делать дальше? Да разве скажешь об этом вот так сразу… Много, очень много думает он делать.
- Мамочки! - внезапно спохватился Тимка. - Заговорились мы. Меня ведь у подъезда товарищ ждет. А это, - он опять вынул из кармана бумажку, - про нашего бригадира. Мы понимаем… Нас ведь, вот те слово, аж температурило первый день. Другому скажи - смеяться будет: от работы температурило. А он догадывался. Поставит в одну причалку с собою и учит. Сначала небольшую часть захватки давал, а потом прибавлял по кирпичу, чтоб не лотошились. В темп, значит, вводил…
- А нормы? - в чем-то подражая Лочмелю, спросила Валя, пробегая глазами заметку.
- Нормы? - шевельнул Тимка крутой, бровью. - Вот это да! Дилемма. Но они, товарищ Валя, никуда не денутся.
- Значит, не выполняете?
- Нет, конечно.
- В таком случае, с заметкой придется подождать. Славу, видишь ли, авансом не дают. Правда? Дела нужны.
- Дела? - обиженно повторил Тимка и замкнулся. - Что ж, может, вы и правы. Но и каменщиков сделать из нас тоже дело не пустяковое.
- А кто же этот ваш бригадир? В заметке ведь фамилия не указана, - чтобы чем-нибудь сгладить неловкость, сказала Валя.
- Кто бригадир?.. Всегда затокуюсь, Урбанрвич его фамилия. Слышали?
Не заметив Валиного удивления и пообещав зайти в другой раз, Тимка вышел, а Валя снова, не сразу сообразив, что нельзя его было так отпускать, осталась одна с разбуженными воспоминаниями.
- Как летит время! Прошлое надо вспоминать, точно давно прочитанную книгу…
Валино прошлое, как оно представлялось ей самой, начиналось с войны. До этого были детство и первые годы юности, что, как казалось Вале, смешно считать той зрелой и определенной порой, какой является прошлое человека. Таким образом, получалось, что Валиным прошлым была война и то, что пришло за ней. Это и определяло отношение Вали к своему прошлому. Она прежде всего чувствовала его значительность. И действительно, сами масштабы событий того времени были необыкновенны. Война охватила мир, уничтожала государства и города, цветущие края превращала в зону пустынь и тлена. В ее буре погибали миллионы жизней - от пуль и города, от бессилия и огня. В то же время это были героические годы. Война привела в движение народы всей планеты, и сквозь кров и смерть поднялись к жизни новые свободные страны. Она утвердила непо бедимость родины. И, несмотря на то, что страна лежала в руинах, что обессилели не только люди, но и металл, родина, как казалось, была ближе к коммунизму, чем до того.
Кто знает, может, это чувство, живущее в Вале, тоже клонило ее к Василию Петровичу. Он как бы приходился в масть. Из окружающих людей в нем наиболее ярко, сдавалось, горел тот огонь, что вспыхнул в людях с победой. Он упорно шел к своей цели. И цель его была высокой, достойной этой победы. Как было бы хорошо стать рядом с ним, взглянуть на вещи его глазами и написать бы об этом… Ведь у него мужественный характер, красивый, стремительный профиль, особенно, когда Василий Петрович щурится, решившись что-то сказать…
На столе у Лочмеля заверещал телефон.
В первое мгновение Вале показалось, что звонит именно он, Василий Петрович. Но это скорее испугало, чем обрадовало ее, и она не сразу взяла трубку.
Однако звонил Зимчук.
- Ты? - спросил он, точно не доверяя. - Здравствуй. Я с тобой еще на собрании в горсовете хотел поговорить, да не выпало. Знаешь, Тимка нашелся! У нашего Урбановича теперь. Прояви, пожалуйста, инициативу. Поддержи пером. Добро?..
Валя осторожно положила трубку и, смущенная, выбежала из комнаты. Но ни в коридоре, ни у подъезда Тимки уже не было.
6
Алексей с первого взгляда заметил, что бригада не старалась так отроду. Правда, взятый темп ребята едва удерживали. И хотя было холодновато, Тимка вскоре стал вытирать пот со лба и, беря кирпич, покашливал, чтобы восстановить дыхание. Он явно надсаживался, Кирпичи у него ложились не совсем ровно, раствор вылезал из пазов.
Здание поднялось уже на пять этажей, улица с подмостков была видна как на ладони, и обычно Тимку интересовало все, что происходило внизу, на проспекте. Сегодня там сажали липы. Это было любопытно. Липы привозили на грузовиках по одной, с корнями, старательно упакованными в огромные ящики. Самоходный кран поднимал их и бережно ставил на землю, возле подготовленных ям. Опущенные на землю липы почему-то становились меньше, в глаза бросались, точно прихваченные огнем, но все еще зеленые листья, трепетавшие на ветру. Но вот грузовик отъезжал, возле лип начинали хлопотать рабочие, снова их поднимал цепкий кран, и вскоре уже казалось, что деревца росли тут давно. И так, выстраиваясь в ряд, липы все дальше уходили к Центральной площади, придавая обжитый вид проспекту.
Однако Тимке было не до этого. Он работал, охваченный одним желанием - доказать свое. Думалось, что встречи с Валей всегда приносили перемены в его жизнь. В самом деле! Как только за Валей тогда закрылась дверь в палату, он хмуро попрощался с Олечкой и, точно за ним гнались, побежал между кроватями по больничному коридору. Куда? Зачем? Вряд ли понимал он и сам. Но хорошо знал - убегает и должен убежать от того, что готовил для него Зимчук. Валино сочувствие подхлестнуло его упрямую решимость. Детский дом сдавался неволей - где все чужое, однообразно серое, где даже девчонок подстригают, как мальчишек. Пусть уж лучше колеют от холода руки, пусть лучше голод, чем эта поднадзорная жизнь. "Жил в войну, проживу и теперь! Зато делай что хочется, иди куда душа желает. Сам себе командир и председатель горсовета".
Так попал Тимка к беспризорным. Раздобывал еду на рынках, отогревался на вокзале, спал где придется. Везло, когда был настойчивым и проворным. Мыкал горе, когда колебался и не хватало веры в себя. И постепенно укоренялось убеждение, что на свете все решает изворотливость и что она - мера цены твоей и твоих "корешов". Все хорошо, что хорошо сделано. И все плохо, что плохо кончается. А что будет завтра? Пусть об этом думают лошади - у них головы большие. Вместе с тем рождался азарт. А главное - независимость и свобода! Надеялся, так будет всегда. Но вот вышел на серьезную "операцию" - и на тебе, все пошло вверх тормашками. Наблюдая за улицей и охраняя сообщников, приближавшихся к своей добыче, он узнал Валю. Кровь ударила в виски. Он ужаснулся тому, что делал.
В "товариществе" были свои законы, и горе тому, кто нарушал их. Особенно безжалостно карали "ссучившихся". Но он нашел в себе решимость порвать со всем и уехал из Минска. Около полугода разъезжал по другим городам, нищенствовал, одурачивал доверчивых, соблазняя играть "в три листика". И лишь глубокой осенью попал в… детский дом. И получилось так, что рядом с образом Олечки он стал хранить в памяти и образ Вали.
Вчера, ложась спать, Тимка сказал своему закадычному рыжему дружку, кровать которого стояла рядом:
- Знаешь, Витя, кто нас отчитал в редакции? Верас. Помнишь, рассказывал? Завтра рвануть надо. С инициативой. Ты тоже поговори с хлопцами.
- Ладно, рванем, - согласился Виктор, натягивая на голову одеяло…
Тимка чувствовал, как неприятно дрожат руки и постепенно затекает спина. Хотелось разогнуться, распрямить плечи. Но он скорее дал бы себя распять, чем показал свою слабость.
Алексей выждал, когда паренек выбился из сил, подошел к нему. Было жалко его и в то же время обидно за себя. "За няньку поставили. Сгори ты, такая работа, огнем…"
Но, чтобы дать Тимке отдохнуть, Алексей, будто собираясь что-то показать, взял из его рук кельму и сразу наметанным глазом заметил, что последние ряды кладки искривлены, а раствор до краев заполняет пазы в наружном ряду.
- А ну, проверь ватерпасом, - оскорбленный, велел он.
Тимка взял рейку с ватерпасом, приложил к стене и чуть не выпустил. Три верхних ряда нависали над нижними.
- А пазы где? - уже обрушился на него Алексей. - Разобрать, неумека!
Остальные ребята тоже прекратили работу и стала прислушиваться.
Откуда-то прямо перед Алексеем вырос Виктор, взъерошенный, смешной в своем самоотверженном желании защищать товарища. Он со сжатыми кулаками остановился перед бригадиром, готовый и заплакать и броситься в драку. В его рыжеватых глазах полыхало отчаяние. Веснушчатое лицо угрожающе посерело.
- Вы не кричите! - сказал он. И оттого, что горло перехватила спазма, голос у Виктора сорвался. Он даже поднялся на цыпочки. - Вы не имеете права! Что он отлынивал? Надуть хотел? Или нарочно так сделал? Чего ты молчишь, Тима? Скажи ему.
Их окружила вся бригада. Алексей возвышался среди юношей на целую башку, и они смотрели на него снизу вверх. Это почему-то смягчило его. Он смущенно нахмурился и, догадываясь о намерении ребят, согласился:
- Нехай по-твоему будет. Только ты сам на меня не кричи. Лучше помоги разобрать.
Воинственность Виктора мгновенно погасла. Он переступил с ноги на ногу, шмыгнул носом и пригладил рукою свои огнисто-рыжие волосы.
В этот момент Алексей увидел жену с Валей, которые, улыбаясь, поднимались на подмостки.
Он взглянул на оторопевшего Тимку, Виктора, о чем-то шепотом спрашивающего своего друга, и, нахмуренный, пошел навстречу. "Чего это она? - злой от смущения, подумал про Зосю. - Этого еще не хватало! Неужели и тут начнет учить?"
- А хорошо здесь у вас. Весь город, как с парохода, виден, - обвела рукой Валя, удивленная, однако, отчужденностью и враждебностью Алексея. - Говорят, у тебя тут целый учебный комбинат. Правда?
Алексей уже знал, как гасить корреспондентское любопытство и энтузиазм.
- Это кто-то по злобе наговорил, демонстративно не замечая Зоси, ответил он. - Мы, кроме брака, пока делать ничего не умеем. Вон, коли ласка, полюбуйся на мороку. Все верхние ряды разбирать придется. - И чтобы окончательно ошеломить Валю, отрезал:
- А ну, молодцы, починай!.. А ты, Зось, чего?
- Валю встретила и ребят твоих заодно пришла посмотреть. Может, помогу чем.
- У них сейчас не твоя наука, - отвернулся от нее Алексей и опять крикнул. - Починай, говорю!
Ребята не шевельнулись. Тимка стоял понуро, с безвольно опущенными руками, готовый провалиться, И только упрямая гримаса, застывшая на лице, выдавала, какой огонь бушует в нем.
- Чего ты так с ними? - осторожно спросила Валя. - Ну, чего? Я ведь все равно понимаю, что это бунт. Давай лучше рассказывай.
- Я же тебе сказал: мы, кроме как брак давать, мало в чем понаторели. Да и тебе не стоит тут особо задерживаться. Алешка говорит, даже Юркевича на мушку взял…
- Не упрямься, Леша!
- Что значит "не упрямься"? А?
Но его упорство уже шло на убыль. Алексей взглянул на ребят, и Валя заметила, как подобрели его глаза. Тимка тоже почувствовал это. Он вскинул голову, словно отбрасывая назад волосы, взял лопату и подковырнул верхний ряд.
Часть четвертая
Глава первая
1
Зима началась звонкими морозными утренниками.
Потом выпал снег. Он лёг сразу на скованную землю, и уже в середине декабря, как сказала Василию Петровичу Валя, тетеревам приходилось питаться березовыми почками. После редких декабрьских оттепелей липы на проспекте покрывались лохматым инеем или тонким льдом. Я тогда их ветки свисали, словно стеклянные, и, покачиваясь, мелодично звенели. Ледяная корочка поблескивала, искрилась, и воздух казался необычайно чистым.
В январе снегу прибавило. Небо опустилось ниже, улицы поузели. Почти ежедневно гуляли метели, наметая сугробы поперек тротуаров и около строительных заборов, на которых были наклеены яркие предвыборные плакаты. Дворники проклинали эту щедрость природы. Грузовики и самосвалы не успевали вывозить снег. На бульварах он лежал огромными кучами. По утрам, когда всходило солнце, мороз крепчал, туман не только не рассеивался, а густел, становился седым. Дым из труб не поднимался вверх, а висел над крышами, смешивался с туманом. Солнце тогда напоминало медный диск. Холодное, оно не слепило и не бросало лучей. А потом снова начинал сыпаться мелкий снежок.
Василий Петрович проснулся, как просыпался уже который день, от скрежета лопаты - дворник гостиницы чистил улицу. Осторожно, чтобы не разбудить сына и жену, встал, оделся и подошел к окну. На улице было пусто и бело. Окна с осени заклеили плохо, и в них дуло. Василий Петрович почувствовал запах свежего снега. Быть может, это был и не запах, а только ощущение свежести, но он с удовольствием несколько раз втянул воздух через нос. Нет, снег все-таки пахнул.
Укрывшись с головой и свернувшись калачиком, на оттоманке спал Юра. Одеяло в ногах сбилось, и из-под него виднелась розовая пятка. Рядом, на спинке стула, висела одежда - недавно купленные брючки с ремешком, клетчатая ковбойка, джемпер и чулки с подвязками. Василий Петрович подошел к оттоманке, поправил одеяло и взглянул на жену. Та спала спокойно, с гордо откинутой головой. Под новый год она подстриглась я сделала завивку, что молодило ее и было к лицу. Но одновременно в ее облике появилось нечто незнакомое, чужое. И это раздражало.
Боже мой, неужели когда-то он не чаял в ней души? Неужели ее капризы, эгоизм, презрение к другим могли казаться ему милыми странностями? Ведь достаточно было раскинуть умом, вглядеться… Даже в овале лба, в очертании губ проступает холодное самолюбие… Так что же делать? И впредь насиловать волю, желания? Притворяться, лгать? Но ради чего?..
И все-таки Василий Петрович чувствовал - он бессилен что-либо изменить в этом. Бессилен, ибо семья - святое. Ее охраняют закон, мнение окружающих, партийный долг. Тем паче, что тебе вообще не везет, и каждый день - самые неожиданные передряги…
Василий Петрович опять подошел к окну и приник лбом к холодной раме.
Он помнил замечание Михайлова о резервных территориях, знал, что придется увеличивать район капитальной застройки, и по-прежнему со скрипом выделял участки для индивидуальных застройщиков. "Все равно когда-нибудь придется сносить эти халупы!.." Руководствуясь какими-то своими соображениями, Шурупов подал мысль выкраивать такие участки из больших усадеб домовладельцев - садов, огородов. Василий Петрович, понятно, согласился. Но как только опасность нависла над многими, посыпались жалобы.
"Придется поехать и посмотреть самому. Особенно сады…" - решил вчера Василий Петрович.
Однако нежданно-негаданно заявился Понтус и перепутал все планы. В заиндевелой енотовой шубе, про которую ходили целые истории, он ввалился в кабинет и, стоя перед дверью, как в рамке, приветственно поднял руку.
- Я к вам, - сообщил он, будто здесь кроме Василия Петровича был еще кто-то.
Не торопясь, подошел к столу и стал рассматривать рисунки архитектурных деталей, расставленные на полу вдоль стены. Потом расстегнул шубу и присел на подлокотник кресла, откинув полу.
Василий Петрович всегда несколько тушевался перед апломбом и только позже, ругая себя, находил нужную линию поведения. Понтус знал эту черту его характера. Взяв со стола несколько заявлении о садах, пробежал их, повертел в руках и бросил назад.
- Жалобы, жа-а-лобы… - протянул он с брезгливым сожалением и без обычного вступления начал просить подыскать участок для особнячка, который собрался строить управляющий рыбтрестом. - Помните по Гомелю? Партизан, душа нараспашку. Несколько танков подорвал. Он нам такой дворец отгрохает, что целый квартал украсит! Герой!
"Очередное протеже или Зорин поручил еще раз прозондировать", - подумал Василий Петрович и угрюмо предупредил:
- Могу только на Белорусской. А о Круглой пускай и не заикается, - полагая, что обо всем, конечно, будет доложено Зорину.
- Дело хозяйское, - иронически скривился Понтус. - Пойдемте за одним скрипом. Он ждет вас…
Одевшись, Василий Петрович неохотно вышел на улицу. У подъезда стояла темно-синяя "Победа". Конопатый мужчина, сидевший за рулем, молча открыл заднюю дверцу.
Он был в желтой кожанке с меховым, как у летчиков, воротником и в такой же шапке, надетой слегка набекрень. Изрытое оспой лицо его с острым носом, какой часто встречается у рябых, было желчное.
- Если на Круглой нельзя, прошу вот здесь, рядом, - сказал он, остановив машину на Белорусской улице, на углу которой пока стоял всего один, огороженный высоким забором, белокаменный коттедж с ярко-зеленой крышей.
- На этот участок уже есть заявка, - возразил Василий Петрович. - Можно только около развалин. Но имейте в виду, и там нужен проект.