Барушка остановился, фыркнул и попрощался. Когда же Понтус скрылся в подъезде, фыркнул снова и выругался. Он давно уже не верил во многое, в том числе и искренность людей. Юркевич и Понтус были для него почти одинаково чужими. Только обстоятельства сложились так, что с первым он воевал, а ко второму прижился. Но в поступках как одного, так и другого Барушка видел только предательские ходы людей, что-то выгадывающих для себя. А коль это так, значит, всегда надо иметь свой, более хитрый ход, и тогда все будет в порядке. Барушка понимал, что его прошлое, которое можно расценивать и так и этак, висит над ним и ему вряд ли взлететь. Это с каждым днем он ощущал острее. Видел, что люди менее талантливые, не запятнанные ошибками, чувствуют себя по-хозяйски просто и потому делают больше, чем он, а главное - лучше. Он же прозябает, превращается в неудачника, страшного в своей зависти. На кой черт понадобился бы ему Понтус, будь он свободен, как все! А так - прозябай. И потому, жалея и ненавидя себя, он делал все как человек, которому нечего терять. "Холуй, понтусовский холуй! - костил он себя. - Видишь, и этот на всякий случай хочет в кусты, чтобы подальше быть. Так тебе и надо, холуй!.."
В кабинете начальника конторы, как Понтус и рассчитывал, никого еще не было. Поглядывая на дверь, он снял телефонную трубку и поспешно набрал номер гостиницы. Когда в трубке послышался голос Веры Антоновны, назвал себя. Но та испуганно ахнула и, наверное, нажала на рычаг. В трубке опять загудело, только отрывисто, торопливо.
- Ну и леший с тобой! - возмутился Понтус, чувствуя, что захлебывающиеся от поспешности гудки как бы входят в него.
Забыв надеть шапку, он вышел из конторы и спохватился только на крыльце. Наглухо застегнув шубу, и уже важно, не торопясь, зашагал к себе в управление.
Выход надо было найти без никаких. Иначе - несдобровать. Кто-кто, а он хорошо знал, что в таких делах достаточно начать, дать им огласку, а там все пойдет своим чередом: посыплется, как из короба, только озирайся. К черту полетят и благополучие и людское уважение, к которому ты уже успел привыкнуть как к необходимой вещи.
Что значит с треском снятый работник? Ничто. Ему не отвечают на приветствия, на него не смотрят, даже разговаривая с ним. Это - неприятное воспоминание, препятствие, которое переступили.
Хорошо, конечно, если снимают с дипломатической формулировкой: "В связи с переходом на другую работу". Вина остается известной немногим. А это очень важно, если окружающие не знают твоей конкретной вины. Важны и слова "с переходом на другую работу". Какую? Конечно, не самую низовую. На нее не переводят, а ты устраиваешься сам. Хуже, когда говорится, что "тов. Н. не справился с порученной работой". Хуже, ибо тогда тень ложится на твою деловую репутацию. Но зато ты все-таки остаешься незапятнанным в других отношениях. К тому же в этом нет ничего такого, что говорило бы, будто ты не справишься с другой и даже ответственной работой. Но гроб с музыкой, если записано: "За вредную политику в такой-то области, за зажим критики, за… снять с работы…" В этом случае могут даже припомнить, что семья была в оккупации, и перед фамилией не будет стоять обычно незаметное, но очень важное в таких документах, сокращенное слово "тов." или просто "т.". Нет, этого допустить было нельзя… Да, собственно говоря, в чем его вина? Зажим критики?
Вдруг он даже споткнулся, огляделся по сторонам.
Стоял серенький денек, так характерный для кануна весны. Не светило солнце, не было ярких красок, улицы, дома, небо затянуло сизой дымкой. Но во всем таилось близкое пробуждение. Январь да и весь февраль, как известно, пора белых тропинок и синего льда. Сейчас же вокруг не было ни того, ни другого. Снег, побурел, на тротуарах появились желтые пятна; липы, уцелевшие на этой улице или посаженные в прошлом году, почернели. Да и прохожие идут свободно, не горбясь, как зимой.
Понтус чуть не хлопнул себя по лбу. У Барушки, как человека одинокого, была привычка разговаривать с самим собой. Перенимая почему-то ее теперь, Понтус возбужденно забормотал:
- Скажи на милость… Конечно так, только так… Ведь за его предложение голосовало два человека - он да подхалим. А остальные? Почему они не голосовали за проект, против его предложения? Потому что боялись. Значит, зажимает критику и старается отыграться вон кто!
С воспрянувшим духом вошел он в лифт, перекинулся - чего никогда не делал - шуткой с лифтершей, а идя по длинному коридору к себе, за руку поздоровался с малознакомым сотрудником Министерства здравоохранения.
Правда, беспокойство все еще оставалось, но теперь оно не угнетало его, а заставляло действовать. Надо было опередить Юркевича и первому принять меры. Пусть защищается и доказывает свою невиновность он, если начал рыть яму.
Сказав секретарше, что занят и может принять только заведующего сектором отвода земель из управления главного архитектора, Понтус позвонил Шурупову и попросил его сейчас же прийти. Затем сел писать докладную в ЦК.
Глава четвертая
1
С ощущением, что отношения с Алешкой теперь наверняка в чем-то изменятся, Алексей отработал смену и на трестовском грузовике, который в конце дня приезжал за ребятами, поехал в общежитие: надо было поинтересоваться и им.
Раньше он там не бывал и потому обошел почти весь барак, придирчиво присматриваясь ко всему. С удовольствием отметил: в комнатке, где жили Тимка, Виктор и еще двое парнишек, койки аккуратно заправлены, на стенах плакаты по технике безопасности, репродуктор. На тумбочках книги, и на одной из них… десятирублевая бумажка. Это было хорошо: Алексей слышал про случаи, когда из общежития пропадали простыни, электрические лампочки, ведра.
- Чьи это деньги, а? - поинтересовался он.
- Деньги? - переспросил Тимка. - По-моему, Витькины. Твои, Витя?
И то, что они не придали никакого значения вопросу, понравилось Алексею.
Он еще раз заглянул в красный уголок, на кухню, в кубовую, проверил, идет ли вода из кранов, и затем долго выговаривал коменданту - пожилому, с птичьими глазами и носом мужчине, в военной шинели с чужого плеча, - удивляя ребят, что заметил и помятый жестяной чайник, которым пользовались они, и грязный пол в красном уголке, и то, что спецовки приходится вешать в один шкаф с праздничными костюмами.
- У нас на стройке, кажись, работать легче, чем отдыхать тут у вас. Дверь в прачечную не только заперли на замок, но и гвоздями забили, - перечислял он, загибая пальцы. - Почему? Горячей воды, конечно, тоже не хватает. Баки и теперь пусты. А хлопцы ведь с работы пришли. - И когда все пальцы были загнуты, поднял оба кулака. - Дров, говоришь, мало? Смотри, браток, чтоб тебя самого на щепки не пришлось щепать. Не можешь без нагоняя…
Он ушел из общежития, оставив давившихся смехом ребят и растерянного, с гримасой боли на лице коменданта, который никак не мог разнять пальцев на правой руке, слипшихся от Алексеева пожатия.
В таком боевом настроении он пришел на стройку и на следующий день.
Трудовую вахту бригада решила нести на строительстве жилого дома, фундамент которого уже был готов. От растворомешалки к рабочим местам проложили самые короткие тачечные ходы. Нашли сподручные места для кирпича и ящиков с раствором - по нескольку для каждого каменщика. Кирпич в метровых клетках укладывали на ребро, чтобы подсобники могли удобнее брать и подавать его прямо под руки каменщику.
Выпало погожее, звонкое утро. Над головой грядою плыли розовые облачка, уже начавшие кудрявиться. Под ногами похрустывал тонкий, как стекло, с белыми воздушными пузырьками ледок, под которым не было воды. По все ждало ласкового дня, особенно липы за забором, вроде поеживающиеся от нетерпения.
Обойдя фронт работ, Алексей остановился около клетки кирпича, оперся на нее грудью, локтями и нетерпеливо стал ждать приезда хлопцев. Мысли текли деловито, хоть и не задерживались на чем-то одном. То вспомнилась Зося, то Сымон и его печальная победа, то Кухта и его слова: "Нам, Урбанович, нужен не рекорд, а пример наш", то вставал вопрос, выдержат ли ребята.
На сколько он собирался перекрыть норму, Алексей не сказал даже Алешке и лишь попросил, чтоб тот не скупился на материал. Сам же про себя решил: "Дам что надо!" Но для этого, как подсчитал Алексей, каждый каменщик должен был уложить около сотни тонн кирпича. "Выдержат ли? Сто тонн - девять вагонов!"
Он задумался так, что не сразу заметил, как его окружили ребята.
Заурчала бетономешалка.
Девушки, которых назначили работать с тачками, бросились к ним, чтобы до смены наполнить раствором ящики.
Стройка ожила. Долетел голос Алешки, начавшего кого-то распекать на все лады.
Чувствуя, как пробуждается прежняя лютость к работе, Алексей махнул рукой и повел ребят на места. Они двинулись за ним, стараясь быть как можно ближе к нему. Только Тимка, Виктор и еще трое, возглавлявшие сегодня звенья, пошли сзади, обсуждая, что и как будут делать. "У этих уже гонор, - заметив, как важно шагают они, не обиделся Алексей. - Ну и добро. С этого начинается мастер…"
Работа пошла слаженно. Урчала растворомешалка, поскрипывали тачки. Перекликались рабочие. Приехал грузовик со щитами, шофер просигналил так, что получилась залихватская мелодия: "Пи-пи-пи-пи, пи-пи". Возле растворомешалки засмеялись. Мелодия оказалась навязчивой, запала в память, и Алексей несколько раз повторил ее про себя.
Первая подсобница ковшовой лопатой подавала раствор. Жадно вдыхая терпкий запах, Алексей взмахом кельмы расстилал раствор по стене. Появилось желание пригоршней зачерпнуть его и долго нюхать.
Вторая подсобница плашмя, под углом ловко выкладывала кирпичи. Не останавливаясь, Алексей энергичным движением давал им нужное место. И это тоже как-то бодрило, поднимало сердце. Ведя за ним забутовку между внешней и внутренней верстой, трудился подручный. Второй ряд - тынковый - Алексей тоже вел сам, а в это время подручный помогал подсобницам…
Тайком наблюдая за остальными, Алексей накрепко решил дать им сегодня волю, пусть даже устанавливают маяки и закладывают углы. Радость, как и вера, - сила. Счастливый в эту минуту сам, Алексей желал счастья и ребятам.
Незадолго до обеденного перерыва подошел Алешка, Сняв кепку и взлохматив пятернею чуб, с наигранной иронией сообщил:
- Эй, наставник! Сам Ковалевский и Кухта справлялись. Просили позвонить в обед.
Это не особенно удивило Алексея: не в диковинку было, что на его работу обращают внимание. Но прежде это был интерес к его силе, ловкости, к тому, на что еще способен. "Работайте, как бригада Урбановича!" - когда-то призывало полотнище. Но та бригада состояла из одних опытных мастеров. Это был почти недосягаемый пример. Им можно было восхищаться, но ему нельзя было подражать. И, надо сказать, строители, уважая, не очень любили Урбановича. Когда же его ставили в пример, сердились. Рассуждали примерно так: хороший у человека голос и поет хорошо, ну и на здоровье - ты же сам от этого не будешь петь лучше. Вероятно, как раз это имел в виду Зимчук, когда в сквере говорил Зосе, что бригада Алексея пережила свою славу… Иначе обстояло дело сегодня. Алексей прокладывал путь в передовые и для себя, и для других. Даже не столько для себя, сколько для других. Ведь то, что смогут сделать его хлопцы, сможет сделать каждый. И это Алексей понимал.
Вытерев рукавом ватника потный лоб, он попросил Алешку:
- Ты ребятам про это скажи. А Ковалевскому и Кухте сам отрапортуй. Вспомни колишнее…
Уже сидя дома, аппетитно хлебая щи и разговаривая с Зосей, Алексей время от времени мысленно возвращал-ся к отшумевшей вахте. Получилось здорово! Но и повезло: когда стены поднялись настолько, что надо было ставить леса, подоспел обеденный перерыв, и плотники принялись за дело, когда бригада отдыхала. А не будь перерыва? Опять пришлось бы тратить время и все полетело бы к чертовой матери. Значит, что-то не так, и нужно подумать. Надежнее всего - готовить сразу два фронта работы. Чтобы можно было переходить с одного на другой.
Напротив со Светланкой на коленях сидела Зося и ожидающе смотрела на Алексея.
- Нет, ты по порядку расскажи, Леша, - просила она. - Ну, ты пришел, а дальше?
- Ну, пришел, - повторил он, думая о своем. - Потом начали работать…
- А хлопцы?
- И хлопцы. Любят люди, если клеится. Алешка нарочно, когда кончили работу, из дома через новые двери вышел. Умеет все-таки быть человеком…
Зося спустила дочку с колен и подошла к нему.
- Ты опять недоволен? - Она обняла мужа за шею и прижала к своей груди. - Не надо, глупенький! Сколько еще всякого впереди. Мы ведь нынче уже втроем-вчетвером…
Он встрепенулся, отложил ложку и поднял на Зосю недоверчивые глаза.
2
Говорят, беда не ходит одна. Но случается и наоборот: человек попадает под счастливую планиду, и тогда радости сами торопятся ему навстречу. В такую везучую полосу попал и Алексей. Назавтра бригада повторила рекорд, хотя работала спокойнее, чем накануне. Обсудив результаты трудовой вахты, партбюро треста одобрило почин. На стройку заявился кинооператор и, то припадая на колено, то поднимаясь на цыпочки, минут десять трещал камерой, целясь в Алексея, в ребят и Алешку объективом. К бригаде возвращалась прежняя слава, так необходимая сейчас: минчане через месяц-два собирались ехать в Сталинград подводить итоги соревнования.
Вернувшись перед выходным днем с работы, Алексей увидел на двери замок. Удивленный, обошел вокруг дома, заглядывая в каждое окно. Но и в доме не было никого. Обеспокоенный, он опять подошел к двери и только тогда заметил подложенную под дверную накладку записку. В ней Зося сообщала, что дочка у соседей, а сама она, вероятно, будет в Клиническом городке, и подробно объясняла, где искать ужин и что приготовить на завтрак утром. Забыв забежать к соседям, Алексей бросился к трамвайной остановке.
В приемном покое дальнего корпуса больничного городка, куда он попал после долгих расспросов, ему, несмелому, сообщили, что Зося Урбанович родила сына - крепыша в четыре с лишним килограмма.
Несколько дней он носил Зосе передачи и переписывался с ней. Потом, после дипломатического разговора с медсестрою, белолицей, здоровой женщиной, которой, казалось, только и работать в роддоме, увидел жену в окне второго этажа. В сером больничном халате с желто-коричневыми отворотами, которые она придерживала на груди, Зося тянулась к нему и шевелила губами, точно в немом кино. Он тоже поднял над головой руки и сцепил их, словно здороваясь с самим собой…
В приемный покой Зося вышла с той же белолицей сестрой. Алексей рванулся сначала к Зосе, поцеловал ее в поблекшие губы, потом взял у медсестры сына и, боясь за него, вроде он был такой хрупкой вещью, что ему могло повредить даже прикосновение, вышел наружу, где их ожидала "Победа", присланная Кухтой. От Зоси и сына пахло лекарствами, больницей… И, вдохнув эти запахи, Алексей даже содрогнулся от жалости. Зосе тоже было жалко его. Она прижалась к Алексею плечом и, чтобы успокоить его, когда машина тронулась, не стесняясь шофера, стала рассказывать о том, что пережила и что видела.
- И смех и грех! - говорила она, поблескивая влажными глазами. - Со мной одна женщина лежала, пожилая, занудистая. Из тех, что всегда ноют. "Седёлка, а, седёлка, судно принеси…" Это она так няню сиделкой называла. А вчера - история. С Дальнего Востока летчик приехал, подполковник. Жена его в соседней палате лежала. Не виделись полгода. Ну, понятно, главный врач разрешил побывать у нее. Объяснили, где стоит кровать жены, а палаты перепутали. Он как вошел в сумерки к нам, сразу к этой ноющей. С конфетами, кагором. Рукава халата по локти! Обнял и давай целовать. Женщина уперлась руками ему в грудь, да где там.
- И не разнес он вас всех? - почему-то обиделся за летчика Алексей.
- Нет. Только выскочил в коридор, - засмеялась Зося, - схватил графин с водой со столика и об стену.
На ее глаза набежали слезы. Алексеи понял, что это не от смеха, а от слабости, от того, что он близко, обок с нею. Он рассмотрел сына еще там, в приемном покое, но ему снова захотелось взглянуть на него - на кого больше похож? - и Алексей отвернул уголок кружева, закрывавшего личико. Сын спал, серьезный, насупленный…
Их встретили сразу трое - тетка Антя, Сымон и Валя. Отобрали ребенка, расцеловали Зосю и повели ее в дом под руки, как больную. Раздевшись, она первой вошла в столовую, опустилась на диван, откинула на спинку голову и блаженно смежила веки.
- Как хорошо дома! - вздохнула она полной грудью. - Тихо.
- Дома не в гостях, ведомо, - с готовностью поддержал ее Сымон.
- А туда и ваши строительницы попадают, - опять начала рассказывать Зося, не раскрывая глаз. - Молоденькие такие, безмужние. Сами дети. Некоторых даже без сознания привозят. Без кровинки в лице.
Она села прямее и положила сложенные руки на колени.
- Да, уж так, - закудахтала тетка Антя. - Приедет из деревни, живет без родителей, куда клонит, туда и сворачивает. А радости той не так уж много. И увечат себя потом.
- А что вы думаете! - согласился Сымон. - Это, брат ты мой, как говорится, ди-а-лек-ти-ка. У кого раньше больше детей было? У самых что ни на есть бедняков, горемык несчастных.
- Ну, тогда я, кажись, совсем нищим буду, - бросил Алексей, который как остановился в дверях, так и стоял, держась за косяки руками.
Зося не шевельнулась: она все еще жила недалеким прошлым.
- Не надо, - попросила она Валю, которая, укачивая ребенка, ходила по комнате, - привыкнет - потом без рук останешься… А это не шутки, Леша. Видела я, какой одна выписывалась. Сдается, начни ее резать - и не взглянет на тебя. Всякую чувствительность потеряла. А если бы и чувствовала, то ей все равно себя не жалко. Она же выгоревшим дупловатым деревом стала. Пока отойдет, пока вера та в себя вернется… Да и вернется ли?
- Никто их не заставлял!! - неожиданно рассердился Алексей. Но, подавив раздражение, поманил пальцем Сымона и вместе с ним направился на кухню.
- А твои дела, Валюша, как? - спросила Зося, когда мужчины вышли.
Валя поняла, почему подруга вспомнила о ней именно теперь, покраснела и растерянно взглянула на ребенка. Тот не спал и внимательно смотрел на нее неподвижными глазами-пуговками. Неведомое ей чувство, похожее на зависть, охватило Валю.
- А никак, - искренне и печально ответила она. - Вот смотрю я на твоего Лешку - Лешка ж, да? - и жалею, что не имею своего. Да и будет ли он у меня…
- С Костусем встречаешься?
- Что ты!..
- А с Василием Петровичем?
- Не говори мне о нем! - вдруг крикнула Валя, забывая, что держит на руках живое существо. - Я ненавижу его!
Тетка Антя подхватилась, отобрала у Вали ребенка, и та быстро заходила по комнате.
- Иди ко мне, - сказала Зося, протягивая руки.
- Он мне противен! - не унималась Валя, будто Зося уговаривала ее, а она не соглашалась. - Затянуть в такую грязь… Неужели ты могла понять иначе? Я ведь тогда возненавижу себя еще сильнее!
Не выдержав, из кухни пришел Алексей.
- Я с ним тоже спор не окончил, - проговорил ой возмущенно. - Мы с хлопцами стараемся, из кожи вон лезем. А они? Что они делают! Одна их финтифлюшка стоит больше, чем мы за месяц сэкономим. В копеечку влетает. Не говоря уж, что на этих выдумках не только перекрыть, но и выполнить нормы невозможно.