Убедившись, что вышли к крайнему дому, разведчики направились задворками к центру села, отсчитывая одну за другой крестьянские усадьбы. Четырнадцатая от края, как объяснила Катюша, и будет усадьба мельника. Недалеко от нее в большом деревянном здании бывшей школы помещалась немецкая комендатура, а напротив - штаб местной полиции. Разведчики продвигались к выглядывавшему из темноты дому с высоко приподнятой крышей.
Бесшумно разведчики проникли в огород, пробрались во двор. Теперь надо было действовать быстро и, главное, без малейшего шума. Катя предупредила, что улица здесь патрулируется полицейскими, а ближе к центру села - немцами.
Не теряя ни минуты, партизаны приблизились к дому, прислушались, заглянули в щели ставней. Внутри тихо и темно. Входная дверь заперта.
- На засов, - прошептал разведчик, копошившийся у двери.
Но пока Антонов выставлял наблюдателя за улицей и устанавливал пулеметный расчет на случай, если придется отходить с боем, разведчики мастерски, почти без скрипа открыли дверь. Из сеней пахнуло запахом квашеной капусты и ароматом свежевыпеченного хлеба. "Еще бы! - подумал Антонов. - Хозяин - мельник. Как же не встретить будущего зятька свежим хлебом!"
Едва разведчики приоткрыли дверь из сеней в комнату, как раздался испуганный голос хозяйки:
- Кто тут?
- Свои, тихо! - шепотом поспешил ответить Антонов и, включив электрический фонарик, скользнул лучом света по комнате.
- Не шуметь! - басовитым шепотом повторил Ларионов, приблизившись с включенным фонариком к лежащему с открытыми глазами человеку.
По описанию Катюши - Морозов молодой блондин с властным лицом, а этот пожилой, черноволосый с проседью на висках. "Вероятно, он и есть мельник", - подумал Антонов. Проснулась и его дочь. В ее постели оказалась девочка лет восьми - девяти, о существовании которой в донесениях Кати Приходько не упоминалось.
Разведчики обыскали хату, но… увы! Никого больше не нашли.
- Где врач? - спросил Антонов сидевшую на постели дочь мельника.
- Какой еще врач? - раздраженно ответила та вопросом на вопрос.
- Не прикидывайтесь! "Какой?!". Тот, что в госпитале работает…
- Жених! - пробасил Ларионов.
- Нет здесь ни врачей, ни женихов… Ищите, если не верите, - со злой решимостью ответила дивчина, метнув недружелюбный взгляд на здоровяка в немецком кителе.
- Скрываешь! - вспылил Антонов. - Пеняй на себя… А ну, братва! Не иголка же этот доктор. Пошарьте хорошенько, загляните в подпол, на чердак, во все уголки!
В хате воцарилась тишина. Слышны были лишь мерное тиканье ходиков, шорохи в подполе и в сенях да порывистое дыхание девочки. Антонов подошел к постели, осветил фонариком девочку. Она дрожала, как в лихорадке, таращила испуганные черные глаза, точно ожидала, что сейчас ее схватят, ударят.
- Не бойся, девочка! - попытался Антонов успокоить ребенка. - Мы никого не тронем. Спи!
Но девочка не успокоилась, ее затрясло еще сильнее. Антонову показалось, что вот-вот она закричит. Он быстро отошел от кровати.
В комнату вернулся партизан, прозванный за малый рост и большую подвижность Шустрым. Он принес ручной чемоданчик, заполненный какими-то медикаментами, перевязочными материалами и набором хирургических инструментов.
Антонов навел луч фонарика на дочь мельника, сидевшую на кровати рядом с девочкой. Увидев чемоданчик, она побледнела и, стараясь не выдать своего волнения, плотно скрестила руки на груди. На вопрос: "Кому принадлежит этот чемоданчик?"- она надменно произнесла:
- Мне принадлежит!
- Дудки! - возразил ей Шустрый. - Не таковские тут, мамзель или фройлен, как вас там величают, чтоб не понимать, что к чему! Инструментики эти лаборантке все одно, что корове седло! Да-с…
Дивчина не ответила и пренебрежительно отвернулась.
Было очевидно, что чемоданчик принадлежит доктору Морозову, но и при повторном осмотре дома партизаны его не нашли. Правда, на чердаке они обнаружили тщательно замаскированный домашним скарбом уголок, в котором кто-то совсем недавно находился. Там стоит продолговатый ящик, на нем уложена перина, застланная простыней и одеялом, а рядом покрытая скатеркой табуретка, на ней кусок хлеба и глиняный кувшин с остатками молока.
- Молоко мы попробовали. Ничуть не скисло, - доложил Шустрый. - И хлеб совсем свежий!
- Кого на чердаке приютили? - обратился к старикам Антонов.
- Так то ж племянница до нас недавно приехала, - ответила старуха дрожащим голосом. - Соседские ребятки ходят до нее и там все играют…
- В войну играют, - добавил мельник. - Крепость какую-то все строят, вот и натаскали туда всякого барахла…
- Так оно, видно, и есть, - шепнул Антонову один из разведчиков. - Взрослый на той постельке никак не уместится. Это точно!
"Так это или не так, - рассуждал Антонов, - но к доктору тайник на чердаке, по всей вероятности, не имеет отношения. Одно ясно: Морозова здесь нет, хозяева делают вид, будто и понятия о "ем не имеют, а время истекло. Пора уходить…".
Предупредив хозяев, чтобы никто не вздумал выходить из дома до наступления полного рассвета, партизаны собрались уходить. Вдруг хозяйка дома засуетилась. Видимо, пораженная тем, что ночные гости не только никого не тронули, но и ничего не взяли, она достала большую буханку белого хлеба и протянула ее одному из разведчиков. Но парень отказался:
- Нет, нет. Благодарствуем…
- Да возьмите ж! Возьмите! - настаивала старуха.
- Вы ж путаетесь с фашистами, - не выдержал партизан. - Хлеб-то этот оплакан слезами наших людей! Не для нас он приготовлен…
Старуха как держала буханку на вытянутых руках, так и замерла, потеряв дар речи.
Партизаны вышли и, убедившись, что мельник задвинул дверной засов, как было ему указано, направились к огороду. Шустрый последним перелезал через плетень, отгораживавший усадьбу мельника от уходившего вдаль поля, и вдруг заметил в углу соседнего двора, будто кто-то высунулся из зарослей сорняка и опять скрылся в них. Не раздумывая, разведчик тут же подбежал к тому месту и, наставив автомат, негромко, но властно окликнул:
- Кто тут? Выходи! Стрелять буду…
- То ж я… Свой, - едва слышно гнусавым голосом ответил словно из земли выросший человек небольшого роста.
- Ты что тут делаешь?
- Хто, я?
- Конечно, ты, а кто ж еще?!
- Я тутошний…
- А чего ты бродишь по ночам? - обратился к человеку Антонов, подошедший вместе с остльными партизанами.
- Да так… Чую хтось ходит. Думаю, дай погляжу… Може, думаю, дофтура шукают, або шо.
Разведчики насторожились. Антонов спросил:
- А где он, доктор-то?
- Известно где: у хате мельника. Де ж ему буть?!
- Нет его там.
- Нема?! Хм! З вичера бул…
- А ты следишь, что ли, за ним?
- Да не-е… Сосиди мы. Вон моя хата.
- Куда ж мог запропасть твой сосед?
- Говори толком: где врач? - нетерпеливо произнес Ларионов, надвигаясь своей мощной фигурой вплотную на человека.
- Да вот я и думаю… Весной дофтур ходил ночевать на сеновал. Але зарас вже трохи студено…
Антонов его прервал:
- Где у мельника сеновал?
- Мельник своего немае. Треба вам зарас, бачте во-он то, шо темние? - указал человек на едва видневшееся в стороне строение. - То клуня… Сосида, там сино…
Несколько разведчиков стремглав помчались к указанному строению. Вскоре они показались с человеком в одном белье. Это и был доктор Морозов. Он, видимо, еще не уяснил: кто эти люди и зачем он им понадобился. Тоном приказа он твердил:
- Я тгебую вегнуться! Не могу же я идти в таком виде?! Чегт знает что! Самоупгавство…
Во избежание излишнего шума разведчики засунули в рот Морозову кляп и вынули его только тогда, когда приблизились к лесу.
По прибытии в лагерь Морозова поместили в караульную землянку. Антонов приказал не спускать с него глаз и ушел отдыхать. Улеглись к тому времени и разведчики. Однако, несмотря на изрядную усталость, Шустрый не мог уснуть. Лежавший рядом его дружок Борька-пулеметчик тоже ворочался с боку на бок.
- Чего не спишь? - спросил его Шустрый.
- Да все про того доктора думаю. С характером он, видать! Ерепенился: "Я требую", "Как смеете?" и всякое прочее… Думаешь, кокнут его?
- Нет, чикаться будут с таким стервецом!
- М-да! Уж очень он ершистый, будто и в самом деле, как говорят, "ни сном, ни духом" не ведает, за что мы его так-то "обласкали"…
Шустрый не ответил, и Борька-пулеметчик замолчал, хотя ни тот, ни другой еще долго не спали.
Не спал и Антонов. До встречи с Морозовым он приговорил его к самой суровой каре, а теперь им овладели сомнения. Он пытался докопаться до их причины, спорил сам с собой и, окончательно запутавшись в доводах "за" и "против", вернулся к тому, что доктора Морозова следует судить за предательство.
Лагерь затих. Лишь дозорные в секретах прислушивались к каждому шороху, да в караульной землянке не дремал часовой. Он презрительно смотрел на Морозова, который отказался лечь на ни чем не покрытую солому.
Едва успел Антонов уснуть, как его разбудили. Группа партизан, возвращавшаяся после выполнения задания в главный лагерь бригады, завернула к разведчикам. Ее возглавлял комиссар бригады. Он решил погостить у Антонова несколько дней, ознакомиться с тем, что удалось сделать разведчикам, а заодно дать отдых партизанам своей группы.
Среди прибывших был большой друг Антонова - врач бригады Александр Алексеевич Медяков. Вместе они переходили линию фронта и уже более года делили радости и горести партизанской жизни. Им было о чем поговорить, и лишь на рассвете, уставшие после долгой беседы, они разошлись на отдых. Медяков ушел в землянку, отведенную ему и комиссару, Антонов остался в своей, штабной.
В лагере еще спали, когда сквозь сон Антонов услышал возбужденные голоса свего ординарца, прозванного "адъютантом", и Медякова.
- Вот как хошь, товарищ военврач, обижайся не обижайся, а не пущу. Устал он…
- Нужен он мне, понимаешь?
- Ну что ты за человек, товарищ военврач, ей богу?
Не в силах открыть глаза Антонов все же откинул о головы плащ-палатку, крикнул:
- Саша! Это ты?
- Я, Петрович!
- Что там? Заходи!
Медяков вошел с сияющим лицом.
- Слушай, Петрович, дорогой! Знаешь, кого вы тут захватили?
Антонов чуть приоткрыл сонные глаза.
- Это ты о Морозове?
- Ну да! - радостно ответил Медяков.
Антонов молчал. В его памяти неожиданно возникла картина недавнего прошлого. Он вспомнил, как Медяков тепло рассказывал ему о своем двоюродном брате, с которым вместе рос, воспитывался, одновременно поступил и окончил медицинский институт. Получив дипломы, братья решили и дальше работать вместе, но война разлучила их. Брата мобилизовали в армию, а Медякова по его просьбе отправили к партизанам. И часто, очень часто Медяков в задушевных беседах с Антоновым вспоминал брата, беспокоился о его судьбе, сожалел, что не довелось им быть вместе в годину трудных испытаний…
И вот однажды партизанская бригада оказалась во вражеском кольце, долго не могла вырваться из него, несла тяжелые потери не только в непрерывных боях, но и из-за голода и острого недостатка медикаментов. Чудовищные зверства чинили фашистские головорезы в тех селах, которые партизаны были вынуждены оставить под натиском врага. Особенно свирепствовали гитлеровские наемники-власовцы и полицаи, согнанные сюда со всех окружающих районов. Когда Медякову рассказали о том, как эти выродки надругались над женщинами, как на глазах у матерей убивали младенцев, он горячо воскликнул:
- Знаешь, Петрович, ни отца родного, ни брата не пощадил бы, окажись они в этой своре предателей… Я бы и не допытывался у них, как это случилось. Клянусь! Рука не дрогнула бы…
И вот теперь радостная улыбка, не сходившая с лица Медякова, восторженный тон произнесенной им фразы по какой-то неуловимой ассоциации живо напомнили Антонову, с какой любовью Медяков (всегда говорил о своем братишке. "Уж не брат ли его этот доктор Морозов?"- вдруг подумал Антонов.
- Так ты знаешь, кого вы тут захватили? - с еще более радостной интонацией повторил Медяков, и это окончательно убедило Антонова в том, что он не ошибся. - Это же…
Антонов его оборвал:
- А помнишь, Саша, что ты говорил в дни блокады, когда наши друзья один за другим гибли от рук вот этой нечисти? Помнишь, как говорил, что окажись среди этих предателей любимый брательник, ты, Не колеблясь, воздал бы ему должное? Так, кажется? А теперь что? Запел другую песенку?
- Погоди, Петрович, о чем ты? - остановил друга Медяков. - Думаешь, Морозов и есть мой братишка? Да ты с ума спятил?! Это же Женька Морозов! Понимаешь? Женька Мо-ро-зов! Мой однокашник!
Антонов почувствовал некоторое облегчение, но уже не мог сдержаться, говорить без раздражения. Да и оснований к этому не видел. Его возмущало, что Медяков говорит о Морозове так, будто Антонов по какому-то недоразумению считает его предателем.
- И что с того, что он твой однокашник? Такой же сукин сын и мерзавец, как все прочие предатели!
- Да ты погоди горячиться, Петрович! Это же чудесный парень! Он…
- Ты скажи мне прямо: пришел за него просить? Так я тебя понял?
- Да. За него, - твердо ответил Медяков. - Ты послушай…
- И слушать не хочу, Саша! Во-первых, этот твой однокашник и "чудесный парень" поднял лапки перед врагом. Словом, зря просишь…
- Я терпеливо слушал тебя, - стараясь быть спокойным, сказал Медяков. - Выслушай и ты меня… Женька Морозов - это же, как тебе объяснить… Ну, понимаешь, душа человек. На свете нет такого…
- И не надо нам таких, - прервал его Антонов. - Лучше бы ему не родиться, чем поднимать руку на Родину. И вообще, Саша, прошу тебя, дай мне поспать и сам отдыхай…
Антонов повернулся лицом к стенке и накинул на голову плащ-палатку. Рассерженный и сконфуженный Медяков вышел из землянки, сопровождаемый насмешливым взглядом "адъютанта" Антонова, широкоплечего, атлетического сложения Сеньки Кузнецова.
Проводив Медякова недобрым взглядом, Кузнецов отошел к землянке и, присев на пень, принялся скручивать козью ножку. Попыхивая ароматным дымком самосада, он мысленно продолжал полемику с врачом.
- Сеня, - окликнул его из землянки Антонов. - Будь добр, зачерпни кружицу холодной воды!
Разговор с Медяковым вывел Антонова из равновесия. Он долго ворочался с боку на бок, тщетно пытался уснуть.
Подавая кружку воды, Кузнецов заодно сообщил:
- Вон уж ходит с комиссаром. Небось, ябедничает… Не люблю таких…
- О ком ты?
- Да врач… Вон как обхаживает комиссара: и так, и эдак, и в лицо ему заглядывает, и руками размахивает. Адвокат какой нашелся…
Рывком Антонов вскочил, оделся и, затягивая на ходу ремень с оружием, вышел из землянки.
Медяков замолчал, как только увидел приближавшегося Антонова. Комиссар, однако, продолжал начатый разговор. Речь шла о докторе Морозове. С первых же слов Антонов заключил, что Медякову удалось в какой-то мере повлиять на комиссара. Ночью, когда Антонов докладывал о прислужнике немцев докторе Морозове, комиссар был настроен весьма решительно, а теперь он говорил о том, что не следует рубить с плеча, что надо спокойно разобраться до конца…
- Нам с вами, старший лейтенант, доверено подчас распоряжаться судьбами людей, - сказал он, обращаясь к Антонову. - А жизнь человека - это самое драгоценное. Злоупотреблять властью никому и ни при каких обстоятельствах не позволено. И никому не позволено устраивать самосуда, заниматься рукоприкладством.
Антонов понял, что пока он ходил по лагерю, отдавая различные распоряжения и проверяя посты, комиссар побывал в караульной землянке.
- Если надо - будем судить, - сдержанно продолжал комиссар. - Надо будет расстрелять - сделаем и это… Но самовольничать никому не позволено!
Антонов молчал, хотя внутри у него все клокотало.
- А вам, Антонов, давно следовало зайти к доктору и посмотреть, как он выглядит, - сказал комиссар. - Так что идите. Да и поговорить с ним вам тоже не мешает. Ведь все, что вы знаете о нем, нуждается в тщательной проверке… И тогда его вина может оказаться не столь уж большой. Я разговаривал с ним. Мировоззрение у него, конечно, не без изъянов. Говорить не приходится. Но дела, о которых он рассказывал, придется принять во внимание… Разумеется, все, что он вам расскажет, надо здесь же проверить и в зависимости от результатов проверки решить вопрос о дальнейшей судьбе доктора. Но повторяю, прежде всего надо с ним поговорить, причем спокойно, без дерганий… Вы поняли меня, Антонов?
- Понял, товарищ комиссар! - четко ответил командир разведчиков.
От комиссара Антонов ушел в таком состоянии, словно побывал в парной. Долго он не мог успокоиться. Прежде чем идти к Морозову, заглянул к разведчикам. Оказалось, что вместе с прибывшей из райцентра с последними новостями Катюшей Приходько разведчики хотели было снарядить делегацию к комиссару, чтобы поддержать Антонова, рассказать, что они знают и думают о предателе Морозове. Инициатором этой затеи был, конечно, Сенька Кузнецов. Но Антонов строго-настрого запретил разведчикам вмешиваться.
Выслушав информацию подпольщицы о положении в районном центре, он направился в караульную землянку, чтобы выполнить приказание комиссара, но снова, будто невзначай, отвлекся, заглянул на кухню, отчитал поваров за то, что слишком заметен дым, когда над лесом проносятся немецкие самолеты.
Трудно было Антонову перебороть себя, признать, что, докладывая первый раз комиссару, он без достаточных оснований утверждал, что доктор Морозов отъявленный враг и заслуживает той же участи, которая уготована всем предателям Родины. Он с досадой думал о том, что своим вмешательством Медяков опередил его намерение основательно допросить Морозова.
Теперь Антонову вообще казалось, что, допроси он Морозова до возникновения конфликта с Медяковым, все было бы иначе, и ему не пришлось бы краснеть, выслушивая справедливые упреки и наставления комиссара, не пришлось бы объяснять разведчикам, почему комиссар не согласился с ним. И, наконец, не пришлось бы ему теперь идти к Морозову, который, чего доброго, подумает, будто партизанский командир пришел к нему с покаянием…
"Конечно, - рассуждал Антонов, - обидно, что, вопреки моему мнению и не советуясь со мною, комиссар, видимо, уже твердо решил сохранить жизнь этому человеку. Не зря же он сказал, что разные бывают враги и что есть среди них и такие, которых можно и должно заставить работать на нас…"
Но обдумывая все, что произошло, Антонов с облегчением отметил доверие, оказанное ему комиссаром. Ведь он мог приказать освободить Морозова!.. И если не сделал этого, то, стало быть, полагается на него, Антонова, на его рассудительность, способность понять и исправить свою ошибку.
Продолжая размышлять, Антонов обошел весь лагерь без особой к тому надобности и наконец решительно направился к караульной землянке.
При появлении Антонова в дверях землянки Морозов встал, выпрямился по-военному. Он все еще был в одном белье. Это не было для Антонова неожиданностью.