- Мамочка! - Вера вся вспыхнула… - Бросьте вы хотя…
- Да что бросать! Слава богу, бросила уже! Все бросила, уж и бросать больше нечего, добросалась…
- Да успокойтесь вы хотя бы! Человек же в доме…
- Да что человек? Видать же - ваш человек. Чего ж бояться, имея та-а-акую дочку? В комендатуре, должно быть, или в управе работает?
Вера порывисто поднялась с места, бросилась к матери, схватила ее за руки и, чуть не плача, начала ее уговаривать:
- Ну хватит, мамочка! И так жизни нет, а тут еще вы… Она же, - Вера взглядом указала на Надю, - нигде не работает… Понимаете, нигде, нигде, нигде! Только дома, у родителей, в деревне.
- Вот так бы и сказала! А то видела я подругу твою, Любку, эту рыжую непоседу… Вот так дитятко, видно, радость от нее родителям!
- Не все же такие…
Старая, узнав, что Надя не работает у фашистов, сразу изменила к ней отношение, расспрашивала ее, как живут сейчас в деревне, очень ли пристают гитлеровцы, что думают наши люди, надеются ли на лучшее. Спрашивала и жаловалась:
- Мне теперь прохода нет от людей, мне им стыдно в глаза глядеть! Я, конечно, здесь чужой человек, меня почти не знают. Но вот выйдешь на улицу, по воду пойдешь, так люди от тебя отворачиваются. А женщины без стеснения такое тебе в глаза говорят, что, кажется, лучше бы сквозь землю провалилась, чтобы не слышать, не видеть всего этого срама. Думал ли когда-нибудь ее отец, который когда-то на бронепоезде против немцев ходил, думал ли он, что родная дочь станет немецкой служанкой…
Старая рассказывала и плакала. Вера уже больше не таилась перед Надей, рассказывала ей о своей службе, о страшных порядках в комендатуре…
До войны Вере и ее матери помогал дядя, начальник станции, стараясь хоть в какой-то степени заменить девушке умершего отца - машиниста. Мать получала пенсию, немного зарабатывала шитьем, жили хоть и не богато, но неплохо. У Веры были все возможности учиться. И вот теперь все разлетелось в пух и прах. В доме господствовали растерянность, безнадежность. Надя утешала мать, как могла, но она сама чувствовала, что все ее утешения мало чем помогали матери. Да и держалась Вера настороже, не очень раскрывая перед матерью свои мысли, свои чувства.
В конце концов она и не могла сказать этим людям, что пришла в город по специальному заданию дядьки Мирона, уже управилась с несколькими делами, установила связь с нужными людьми, что и к ним она заглянула по тому же самому поручению. Еще когда Надя рассказала Мирону о своей встрече с Любкой, о переводчице из комендатуры, тот сразу же сказал:
- Если ты хорошо знаешь эту Веру Смолянкину, попытайся с ней увидеться. Но сделай это так, чтобы она не подумала, что ты специально ею интересуешься. Одним словом, посмотри, проведай, разузнай, чем там люди живут. А там разберемся.
Уже уходя и чувствуя, что эти люди - наши, она остановилась на крыльце и, глядя прямо в глаза Вере, сказала ей:
- Вот что я должна тебе сказать: если твоя душа по-прежнему чиста, так горевать нечего… как-нибудь выкарабкаемся из беды!
- Ну что ты говоришь! Где ты тут выкарабкаешься, когда вечно над твоей душой с пистолетом стоят?
- С пистолетом? А ты не бойся. Знаешь, пистолеты нашим людям не страшны. Fly, бывай! Может, еще встретимся. Думаю, что встретимся…
11
Как-то поутру, когда Василий Иванович и его спутники подъехали к одному глухому полесскому местечку, немного левее, километрах в шести-восьми, поднялась бешеная стрельба. Доносились пулеметные очереди, раздавались частые, торопливые орудийные залпы. Стреляли, очевидно, беглым огнем. Потом один за другим раздались громкие взрывы, от которых содрогнулась земля. Со старой ели, под которой стояли люди, посыпалась прошлогодняя хвоя, ошметки высохшего моха и разная другая труха, которую в изобилии нашвыряли белки на косматые еловые лапы.
- Что б это могло значить? Как будто из танков бьют!
- С танков-то оно с танков… но по какому поводу, когда фронт отсюда за сотни километров? - задумчиво произнес Василий Иванович.
Стрельба не утихала. Она то ослабевала немного, то разгоралась с новой силой. Потом внезапно стихла, и только винтовочные выстрелы изредка доносились с той стороны, откуда только что били танки. Потом умолкли и винтовки.
- Замаскируйте машины! - приказал Соколов. Запыленные эмки загнали вглубь молодого сосняка, сами люди осторожно пробрались к местечку, глухими закоулками вышли на улицу. Там было полно народу. Попадались штатские, которые все еще питали надежду пробраться на восток и выбрали эти глухие полесские районы, куда гитлеровцы еще не успели прислать гарнизоны, где вообще не попадались их крупные части.
Близкая стрельба всех сильно встревожила. Люди яростно спорили, сбившись в кучки, горячо убеждали друг друга. Попадались в этой суетливой толпе и такие люди, которые равнодушно прислушивались к спорам, безучастно поглядывали на все окружающее и, мрачные, молчаливые, лениво жевали хлеб.
Кое-где в толпе суетились командиры, пытаясь придать этому сборищу более или менее воинский вид.
Василий Иванович только было собрался вмешаться во все эти дела - он хорошо знал окрестные места и мог дать толковый совет насчет маршрута, - как в конце улицы кто-то пронзительно крикнул:
- Танки!
Людской гомон затих, люди настороженно оглянулись. Но слово это - танки! - уже летело по улице, росло, ширилось и вскоре заполнило все. Людей, как вихрем, сдуло с улицы. Прыгая через плетни, огороды, все мчались, куда глаза глядят: одни в близлежащий лес, другие в болотный кустарник, начинавшийся сразу же за огородами. Вместе с ними спасались и жители с детьми и узлами. Они бросились в ржаное поле, начинавшееся сразу же за околицей.
Василий Иванович увидел, как сразу побледнело лицо у его шофера Феди, как у него выступил пот на лбу. А с конца улицы уже доносился нарастающий гул моторов.
- В самом деле танки, откуда их только чорт принес! - невольно выругался Соколов и скомандовал: - За мной!
Он неторопливо свернул в какой-то закоулок, перелез через ограду, чтобы податься в густой кустарник, которым заросли берега болотной речушки, протекавшей около самых гумен. Все пошли за ним. Гул моторов уже раздирал воздух, дрожала земля под ногами - танки, очевидно, уже мчались по улице.
Соколов и его спутники переждали в кустарнике, пока не промчалась по улице последняя машина из немецкой танковой колонны. Гитлеровцы почему-то не остановились в местечке, а на полной скорости двинулись дальше - не удобной лесной дорогой, а по проселочной, через поля.
Вскоре все стихло. Из кустов, из леса, из ржаного поля медленно возвращались жители, настороженно оглядывая дорогу, которая вела к местечку.
- Ну, давайте дальше!
Они поехали по той же дороге, откуда появились танки. И когда свернули на старый большак, проходивший мимо огромного болота, начинавшегося здесь, сразу поняли причину громких взрывов. В узком проезде дороги, где с одной стороны вплотную подходила болотная речушка, а с другой подымалось крутое взгорье, сгрудилось в беспорядке около десятка немецких танков. Некоторые еще дымились. Первый танк, видимо, хотел развернуться, чтобы податься назад, но так и застыл на месте, загородив всю дорогу. Второй, должно быть, хотел обойти его и полез на косогор, но тоже врос в землю. Его громоздкая башня была отброшена сильным взрывом на несколько метров в сторону. Огромная ель, в которую уткнулся танк, обгорела по самую макушку, и слабые порывы ветра отряхали с ее почерневших сучьев серые хлопья пепла.
Третий танк по самую башню утонул в болоте на берегу речушки: наверное, искал там спасения от огня. Последние танки остались на дороге. Вся земля вокруг, узловатые корневища деревьев были разворочены гусеницами, вытоптаны, опалены. Судя по тому, что на танках не видно ни одной пробоины, можно было думать, что их просто подожгли. Только у первой машины да у двух последних оказались сбитыми и искромсанными левые гусеницы, должно быть, от взрыва противотанковых гранат.
- Вот это, хлопцы, работа и, видать, наших рук работа! - в радостном возбуждении произнес Василий Иванович, обходя место недавней стычки. - Теперь мне понятно, почему так бешено промчались танки через местечко и свернули на проселок… Леса боятся! Напоролись, вот и ошалели от страха. Видите, колонна двигалась по большаку, а отсюда резко свернула влево, ища спасения. Кто-то им подсыпал жару на пятки, нагнал страху. Вот это молодцы, не дремлют на печи!
Веселое оживление воцарилось в группе. Сразу рассеялась печаль, что подчас незаметно закрадывается в души людей, оторванных от своих, лишенных уже много дней вестей о том, что делается там, на востоке… Исчезло гнетущее чувство неуверенности, неизвестности, которое невольно находило, когда они глядели на осиротевшие деревни, на хмурых, растерянных людей, на испуганные лица детей.
Ехали дальше осторожно. Порой останавливались, чутко прислушивались, чтобы не напороться на какую-нибудь моторизованную немецкую часть. Пробирались густым, глухим бором, километрах в десяти от сожженных танков. Василий Иванович уже подумывал об удобном месте для ночлега. Он собирался было сказать шоферу, чтобы тот остановил машину перед небольшим мостиком через лесной ручей, но за него это сделали другие: с обеих сторон из гущи леса выскочили на дорогу несколько вооруженных людей, а один из них, с автоматом, стремительно бежал навстречу, крича что есть мочи:
- Стой, стой!
Шофер рванул было вправо, чтобы ускользнуть в темную прогалину среди широкоствольных сосен. Сухо резанула автоматная очередь, стреляли поверх машины. Василий Иванович дернул шофера за руку:
- Остановись, чего там. Видишь, станкача вытаскивают!
Действительно, впереди на дороге молниеносно появился станковый пулемет. Серые в вечернем сумраке заметались среди деревьев фигуры людей, обегавших с боков обе машины.
И юркий человек с автоматом, который вблизи оказался молоденьким лейтенантом, уже дергал дверцу кабинки и кричал на чем свет стоит:
- Не вам команда разве? Руки вверх!
- Погоди, погоди, кипяток ты этакий! Где тут руки вытянешь?
- Не разговаривать! Вылазь, пока не пристрелил! - лейтенант тыкал в грудь автоматом, делая страшное лицо, словно хотел показать, что он далек от каких бы то ни было шуток.
- Да хоть вылезть дай, человече, тогда уж и командуй!
А незнакомые люди уже ухватились за кобуру Соколова, вытащили из кабинки карабин, уцепились за планшетку.
- Вот это уж я, может, и не дам вам! Кто тут у вас за командира?
- Без разговоров! Что за люди? - грозно наступал лейтенант.
- Да не кричи ты, горячка! Что мы за люди, тебе не скажем. Веди к своему начальнику.
- Вот как поставим к сосне, то будет тебе и начальство! - все не сдавался разбитной лейтенант, который уже явно сбавил тон и озабоченно тер переносицу, соображая, как бы ему не попасть впросак, не утратить авторитета ни перед этими незнакомыми, но, по всему видно, своими людьми, ни перед своей командой.
- Ну, ладно! - произнес он уж совсем не начальническим тоном. - Вы тут покараульте их… - бросил он своим бойцам. - А мы отведем его.
Взяв с собой четырех человек, лейтенант повел Василия Ивановича вперед по дороге. Откуда-то уже, видно, следили за тем, что происходило на дороге. Станковый пулемет исчез, по обе стороны дороги уже никого не было. Но вот из-за мостика показались три человека, они шли навстречу.
- Что там у тебя, Комаров?
- Веду вот! На двух машинах куда-то кроют! Неизвестные люди…
Трое подошли совсем близко. И вдруг один из них, присмотревшись к человеку, которого вели под конвоем, бросился к нему с распростертыми объятиями:
- Василий Иванович! Родненький! Да каким же ты образом к нам попал?
- Как видишь, под конвоем! Твои орлы?
- Отставить конвой! - рявкнул чуть не сорвавшимся голосом лейтенант и сконфуженно отошел в сторону.
- Мои, мои, отказываться не буду. Да идем же скорее, ты же, верно, за дорогу и ни разу не поел как следует?
- Узнаю характер! Видно, ты и сейчас о еде не забываешь.
- А зачем о ней забывать? Грешен, грешен попрежнему в этом деле. Заложишь это как следует, тогда хоть горы ворочай, никакой худой мысли в голове… Ну, так пойдем, браток, хоть перекусим по поводу такой неожиданной встречи.
- Постой, постой, у меня ж люди там под конвоем. Машины…
- Комаров!
- Да он, товарищ командир, побежал ихних людей привести.
- Ну, ладно! Комаров с полслова понимает. Но и подвел же он меня с этой встречей. Такой конфуз, такой конфуз. Это, видишь, гитлеровцев мы ждали. Думаю, рассердятся за сегодняшние дела, за танки свои, да еще, чего доброго, бросятся нас искать с большой такой обиды. Ну, мы и приготовились, на всякий случай, встретить их как следует, с хлебом-солью!
- Постой, про какие ты это танки толкуешь?
- Да разве ты не видел на дороге?
- Так это твоя работа?
- Моя не моя, а хлопчики мои руки погрели! Да что тут говорить, идем поскорее! Сказать тебе по секрету, коньячок у меня есть отличный, из сегодняшних трофеев. Хлопцы мои машины две растребушили… Ну пошли, поговорим за ужином.
Вскоре Василий Иванович и его спутники очутились на временной партизанской стоянке. Тут не было даже ни землянок, ни обыкновенных лесных шалашей. В густом сосняке стояло несколько распряженных возов. Горел костер, около которого копошилось несколько человек, готовивших ужин. Люди разместились на охапках сена, соломы, застланных подстилками, шинелями.
- Ну так рассказывай, браток, как оно и что там делается у нас, где теперь армия?
- Да я уже давно оттуда, что мне рассказывать!
- А мы, браток, еще раньше, чем ты, своих оставили… Так вот и живем… Чесанем фашиста - и в лес! А новостей в лесу, как тебе известно, немного, на то он и лес темный, - не то с легкой иронией, не то с оттенком печали проговорил хозяин, так радостно встретивший Василия Ивановича. Это был Платон Филиппович Копуша, председатель райисполкома. Фамилия этого человека никак не вязалась с его характером, живым, подвижным. Он и раньше, до войны, никогда не засиживался в районе, почти все время проводил в селах, колхозах, знал наперечет всех сельских работников, их достоинства и недостатки, не давал спуску лежебокам.
Район был из передовых.
Была у Копуши и одна слабость: он любил хорошо поесть, любил и угостить людей. Об этом он не забывал никогда, как бы ни был перегружен делами. И от всей его кряжистой, как из дуба сколоченной фигуры всегда веяло таким здоровьем, такой жизнерадостностью, что самые мрачные, самые скучные люди сразу же заражались его веселостью, его неиссякаемым оптимизмом.
Слабость Копуши к еде пробовали использовать некоторые работники. Какой-нибудь председатель колхоза приготовит хороший обед, чтобы немного задобрить неугомонного начальника, - может, он и не взглянет на дырявый хлев, на отощавших коней, - и приглашает:
- Может, перекусите с дороги, Платон Филиппович, пока колхозники соберутся?
- А что там у тебя? - хитро спрашивает Копуша.
- Да жена драников напекла со сметаной. Да колбаски нажарила, только-только кабанчика освежевали.
И вдруг Копуша перебивает его:
- Ты ко мне на кабанчике не подъедешь! Не буду есть твои драники! И колхозников мне не собирай. Я вот сам по хатам пройду, я, браток, сам разузнаю, как люди живут под твоим руководством.
И посмотрит, и расспросит, и посоветует. А потом и к председателю колхоза доберется.
- Нет, браток, нет… Не есть нам с тобой твоих драников! Не пробовать твоей колбасы! - И уже строго:
- Придется тебе, должно быть, попробовать моих драников в районе!
А если человек не по злому умыслу сделал какой-нибудь промах, тогда немного мягче:
- Так и договоримся, браток: только тогда буду у тебя в хате, когда наведешь порядок в своем колхозе. А то у тебя драники и колбасы, а люди вон на косовицу пошли с сухим хлебом. Так и уговоримся: чтобы этого больше не слыхать и не видать!
Скажет, как отрубит, и пошел. Чешет председатель колхоза затылок: вот тебе и драники со сметаной!
Пришла война, не растерялся Копуша. Гитлеровцы явились скоро, начали грабить колхозное добро. Дни и ночи проводил Платон Филиппович с людьми. Что припрятали из добра, что раздали людям на сохранение, чтобы не попало в руки чужаков. Да начали и на фашиста огрызаться, и крепко огрызаться.
- Как же ты это решился на танки пойти? - спросил Василий Иванович.
- Да что же тут хитрого? Он, фашист, пришел сюда непрошенный, да еще тебя за горло хватает. Законное дело - дать ему по башке, чтобы уразумел, что он не туда попал. Выбрали они, видишь, эту дорогу и целыми колоннами двинулись по ней. А району разор: хватают что только ни увидят, тянут с людей все, что только можно… Тут и ночлеги, и постои, и коней им давай, и свиней им давай! Давай и давай! Только давай, другого от них и не услышишь! Ну и решили мы их понемногу отучить. Группа у меня неплохая: и свои хлопцы, коммунисты, комсомольцы, и военные из окружения, вон Комаров еще под Минском ихние танки жег. Вот и выбрали мы местечко - там они, гитлеровцы, попадают, как в мышеловку, ни взад, ни вперед, очень не развернешься. Мы их поджарили малость! А они перепугались не на шутку. Видно, решили, что нас тут неисчислимая сила. А у нас всего-навсего человек тридцать наберется. Конечно, люди еще есть, можно не один отряд организовать. Но не все же одним махом. Вот она и вся наша история. Э-э, а ведь ужин остыть может, давай, давай, хлопцы, шевелись!
До поздней ночи шла у костра товарищеская беседа. И впервые за все время своих странствий Василий Иванович и его спутники хорошо выспались, отдохнули. И у всех было ощущение: твердая и надежная под ногами своя земля, и еще тверже и надежней свои люди, которые не склонились перед фашистом, которых боятся фашисты.
Утром, передав Копуше партийные поручения для других партизанских групп, которые существовали и действовали в районе, и условившись о связи, Василий Иванович со своими людьми двинулся дальше. Пробирались глухими лесными дорогами к месту, где он думал обосноваться и начать свою работу.
12
Эмка с тремя пограничниками мчалась на восток. Она держалась больших фронтовых дорог, порой пристраивалась в хвост какой-нибудь автоколонне, чтобы избежать хлопотливых встреч с контрольными постами… На нее никто не обращал особого внимания - мало ли машин двигалось в те дни на восток. Правда, три пограничника сменили уже свою форму и были в обыкновенном пехотном обмундировании, чтобы не очень бросаться в глаза многочисленным пехотным колоннам, направлявшимся на восток.
Чтобы скорее проехать, они намеревались пробираться глухими полевыми проселками, но вскоре отказались от этого, так как почти на каждом мостике, на каждом въезде в село или городок вооруженные люди из местного населения очень уж придирчиво проверяли документы, то и дело задерживали машину, подозрительно расспрашивали, что за люди, да куда едут, да почему отбились от части. Могли быть всякие недоразумения. На шоссе, где ни на миг не прекращалось движение, было куда более спокойно и безопасно.