Но рассказы Кристианса как бы приблизили к нему страну. Он еще не очень узнавал свою Норвегию, родину рыбаков и рудокопов, лесорубов и мореплавателей, да и не сорвешь с нее дыма войны, чтобы пристальнее разглядеть это милое лицо. И лицо ее может быть так искажено страданиями, что его и не узнаешь…
- А как тот человек, который меня встретит? - спросил он.
- Немцы были вынуждены разрешить рыболовство, иначе им нечем было бы кормить три миллиона человек, да и самим им тоже нужна рыба… Но они обязали общины круговой порукой и объявили всех жителей заложниками на случай бегства какой-нибудь команды из страны. Следят за рыбаками и квислинговские уполномоченные. Однако некоторая свобода передвижения в прибрежных районах осталась. Вас встретит владелец маленького суденышка Август Ранссон. У него есть лицензия на право лова рыбы в прибрежных водах… Он единственный, кто знает вашу главную цель. Остальные, с кем вы встретитесь, должны знать только легенду…
Поздно вечером Кристианс проводил молодого офицера в порт. Он предупредил, что подводная лодка будет передвигаться и днем и ночью и займет этот путь несколько суток. Толубеев должен был заняться языком, изучением своей "легенды" о пребывании в немецком лагере военнопленных, картой, на которой был отмечен его "путь" от лагеря до рыбацкого поселка Альтен на берегу залива Бохус. Кристианс особенно настаивал на твердом знании имен рыбаков, их быта, - по "легенде" значилось, что бывший военнопленный, майор Толубеев, прожил в этом маленьком поселке у рыбака Иверсена несколько дней…
В бумагах, переданных полковником Кристиансом Толубееву, были подробные описания поселка, семьи Иверсена, его лодки, на которой якобы вывезли Толубеева из плена, и майор невольно подумал о том, какой же бесстрашный человек этот рыбак. Ведь легенда должна была опираться на факты, на подлинные имена. А что если гестапо захватит пленного и "выбьет" из него эти факты? Да и квислинговская полиция давно уже сотрудничает с немцами, а стоит немцам узнать имя рыбака, и он будет немедленно казнен. Кристианс говорил, что норвежцы часто помогают бежавшим из лагерей советским военнопленным, а немцам это - нож в горло! - всех схваченных ими участников Сопротивления они убивают так же просто, как и пойманных беглецов…
И Толубеев дал себе слово - пользоваться "легендой" только у друзей. Если же квислинговская или немецкая полиция заинтересуется им, ограничиться первой половиной "легенды" о пребывании в лагере и побеге, - никогда он не назовет героев Сопротивления, которых встретит там…
И все-таки после этих разговоров он почувствовал воздух страны, снова ощутил себя другом маленького смелого народа мореходов и открывателей, предки которых за четыреста лет до Колумба добрались до Америки и назвали ее "Виноградной страной"…
Днем лодка шла под перископом. Как ни трудно было дышать от запаха соляра, перегретого воздуха, Толубеев терпеливо занимался норвежским или, улегшись с закрытыми глазами на предоставленной ему койке механика, повторял про себя "легенду". Еще хорошо, что ему не переменили ни фамилию, ни факты его биографии. Он должен был обращаться к своим прежним друзьям именно как инженер Толубеев, который был в их стране, работал плечом к плечу и которого разлучила с ними только война.
С наступлением темноты лодка всплывала. К Толубееву являлся помощник командира и приглашал наверх, в боевую рубку. По-видимому, Кристианс предупредил помощника, что пассажир лодки только что из госпиталя, что переход для него будет труден. Толубеев надевал тяжелое кожаное пальто с капюшоном, шапку-ушанку, карабкался по узкой лесенке в горловине люка и выбирался наверх.
Последнюю ночь лодка шла под перископом. Толубеев попросился из любопытства на центральный пост и с удивлением увидел через перископ далекие огни берега. Ему, отвыкшему за годы войны от ночного света, видение это показалось удивительным.
Но тут шефствовавший над новичком помощник командира попросил его приготовиться к высадке. Толубеев вернулся в свою каюту.
Он переоделся согласно инструкции: две пары шерстяного белья, брезентовые брюки, грубошерстный свитер, куртка-штормовка, вязаный берет. В брезентовом рюкзаке, который он взял с собой, был тот, еще московский, костюм, белье и сорочки: все эти вещи были сделаны в Норвегии и носили знаки норвежских портных. Туда же он сунул обе бритвы.
Бумаги и книги он упаковал в заранее приготовленный резиновый мешок и передал их на хранение помощнику командира. Тот придирчиво оглядел его.
- Бледность вполне приличная. Худоба тоже. Сразу видно, что вы побывали в немецком лагере…
Послышался тихий шум продуваемых цистерн. Лодка всплывала. Помощник командира крепко обнял Толубеева и поцеловал его. Сказал почему-то шепотом:
- Ну, ни пуха ни пера…
- К черту, к черту… - пробормотал растроганный Толубеев.
Что-то резко стукнуло по борту подводной лодки, затем послышалось мягкое шуршанье. Помощник командира сказал:
- Пора!
Толубеев выбрался из люка. В опасной темноте, пробитой только гвоздиками звезд, из которых самыми яркими были Полярная и созвездие Большой Медведицы, все слышалось шуршанье дерева по металлу. Толубеева взяли за руку и подвели к навесному штормтрапу с веревочными ступенями. Прямо под собой он увидел, скорее даже почувствовал, палубу рыбачьего суденышка, елозившего кранцами из отработавших автомобильных шин по металлу. Снизу к нему протянулись другие руки, и он отдался в их власть.
Его осторожно поставили на шаткую палубу. Звякнул железный наконечник шеста, и рыбачье суденышко медленно отодвинулось от металлического борта. И сразу зарокотал судовой мотор, а все, что связывало еще Толубеева с родиной, - тень человека над морем, тень корпуса лодки, тени надстроек - все стало проваливаться в глубину и как-то мгновенно растаяло. В это время Толубеева подтолкнули осторожно вперед, колыхнулась дверь каюты, ударил в лицо яркий, как показалось Толубееву, свет, и он оказался в тесном закутке с подвесными койками, со столом, и перед ним стоял человек, протягивавший руку и произносивший первые для Толубеева за три года норвежские слова:
- Шкипер рыбацкого яла "Маргит". Меня зовут Рон Иверсен.
Толубеев покачнулся, не столько от волны, бросившей суденышко, сколько от неожиданности. "Легенду" он помнил назубок, но никогда не мог представить себе, что порой легенды становятся былью.
- Рад встретиться с вами! - сказал он по-норвежски.
Рон Иверсен подозрительно взглянул на него:
- Вы ожидали увидеть другого человека?
Темное, продубленное ветром и солью лицо его напряглось, сильные руки уцепились за борт подвесной койки так, словно он собирался сорвать ее с места. Толубеев осторожно ответил:
- Мне назвали ваше имя, но сказали, что я увижу вас уже в Норвегии, в Альтене.
- А! - рыбак вздохнул полной грудью, помолчал. - Вас должен был встречать Август Ранссон, но три дня назад его суденышко обстреляли с немецкого сторожевика. Сейчас Ранссон в больнице. Наш радист принял сообщение об этом несчастье. Но Скрытая Дорога должна существовать, хотя кондукторов иногда и убивают. Иначе немцы и в самом деле возомнят себя хозяевами Норвегии!
- Скрытая Дорога?
- Так в нашем Сопротивлении называют путь, по которому перебрасывают заподозренных бойцов и бежавших советских и английских военнопленных в нейтральные страны. Поэтому я здесь.
Он оглядел своего пассажира, цеплявшегося за стенку, сказал другим тоном:
- Садитесь, пожалуйста! Я вижу, вы очень устали.
Толубеев сполз по качающейся стенке на рундук, облегченно вздохнул и огляделся. В низкой каютке было тепло. На откидном столике, в деревянных гнездах - углублениях стояли откупоренная бутылка и два стакана. В рамке, окаймлявшей стол, позванивали, переползая от качки с места на место, тарелки с рыбой, горкой масла и белым пышным хлебом, какого Толубеев нигде, кроме Норвегии, не видал.
Рон Иверсен помог ему освободиться от брезентовой куртки. Коснувшись нечаянно его плеча, огорченно сказал:
- А вы и верно, как из лагеря. Мне пришлось повидать ваших людей, бежавших оттуда. На нашей станции Скрытой Дороги провалов не было, мы многих перебросили в Швецию и в Исландию. Там их, правда, интернируют, но немцам как будто не выдают. А теперь, после Сталинграда, шведам вообще придется подумать о своей политике… Уж слишком они были почтительны к немцам!
- Значит, после Сталинграда? - не удержался Толубеев. Как ни говори, но ведь отблеск этой победы падал и на него!
- Да! - твердо ответил Рон Иверсен. - А вы тоже были под Сталинградом?
- К сожалению, нет. Я был ранен под Ленинградом.
- О, это тоже город-скала! - восхищенно подхватил Иверсен. - Если бы не наши квислинги, и мы могли бы показать немцам в апреле сорокового, что норвежцы - не трусы!
- Вы уже доказали это! - твердо сказал Толубеев. Он понимал, что значит быть участником Сопротивления в оккупированной стране.
- Благодарю! - отозвался Рон Иверсен. - А то, что вы так отощали, даже к лучшему! - он улыбнулся. - Теперь даже фрекен жаждут подвигов. Они вас живо откормят!
Хотя шутка была грубовата, Толубеев принял ее весело. Она обещала удачу. А удача была ему так нужна!
На корме тихо рокотал мотор. Качка постепенно уменьшалась. Иверсен прислушался к ударам волн, бивших в левую скулу суденышка, удовлетворенно сказал:
- Заходим в залив. Прошу к столу.
Толубеев выпил полстакана крепкой жидкости, пахнущей самогонкой, закрепил перекладинкой тарелку с рыбой и принялся за ужин, больше похожий на завтрак. На его часах, еще с вечера переведенных на европейское время, было три.
Иверсен тоже выпил добрый глоток и пошел к выходу. Остановился на ступеньках у люка, предупредил:
- Я сменю помощника, пусть позавтракает вместе с вами. Парень пошел в такой рейс впервые, ему важно поглядеть на вас. Не опасайтесь, это мой сын. Его зовут Оле.
Тотчас же в люк скользнул помощник. Ему было от силы - шестнадцать. Толубеева удивила его молодость, но он тут же вспомнил, что в советских партизанских отрядах были тысячи таких юношей, и на душе сразу стало легче.
Оле нерешительно поздоровался. Толубеев ответил по-норвежски. Парень вдруг просиял. Оба сразу развеселились, дружелюбно поглядывая друг на друга. Пить Оле не стал, но ел с удовольствием. Объяснил:
- Не знаем, когда вернемся домой. Не знаем, когда высадим вас. Отец приказал: есть, чтобы хватило на все завтра.
- На все сегодня? - поправил Толубеев, показывая на часы.
- И на сегодня, и на завтра, - спокойно ответил парень. - Немцы днем ловят рыбаков. Будем прятаться в шхерах. Огня нет, стука нет. Лодка мертвая. Может, потопленная.
- Потопленная? А как же вы?
- Ну, не совсем, - парень улыбнулся, - Немножко потопленная. Мы в камнях. Там есть пещеры. А лодка тут, на виду, немножко мертвая.
- А я? Тоже немножко мертвый? - пошутил Толубеев.
- Зачем - вы? Вас ждут на берегу. А мы немножко спрячемся. От немцев. Завтра ночью вернемся.
Толубеев смотрел на румяное, еще почти по-детски розовое лицо парня, на его уже крепкие руки, широкие плечи и думал про себя, что он не имеет права не сделать то, чего от него ждут. Ждут там, на родине. Ждут здесь, на лодке. Вероятно, ждут и те, кто его будет встречать на берегу.
Глава вторая. И да поможет нам бог…
1
"На днях войска Северо-Западного фронта перешли в наступление против Демянской группы войск противника. За восемь дней боев наши войска освободили 302 населенных пункта, в том числе город Демянск и районные центры Лычково, Залучье".
Совинформбюро. 1 марта 1943 г.
В четыре часа утра Рон Иверсен позвал Толубеева на палубу и указал на слабый луч света, рождавшийся где-то в прибрежных скалах. Сам он стоял у штурвала, мягко маневрируя судном. Но вот судно стало строго по световому лучу и замерло. На мгновение вспыхнул сигнальный огонь на клотике и погас.
К борту подвалила небольшая прогулочная лодка. Иверсен передал в чьи-то руки рюкзак Толубеева, сбросил в лодку штормтрап и обнял Толубеева за плечи. Голос у него стал хриплый, тихий:
- Да будет с вами удача и да поможет вам бог…
- И народ! - твердо ответил Толубеев и спустился в качающуюся лодку. Лодка бесшумно пошла к берегу, а суденышко "Маргит" растаяло в темноте. Только тут Толубеев спохватился, что не попрощался с Оле, сыном шкипера.
"Ничего, все встречи еще в будущем! Я обещаю сегодня и себе, и этим хорошим людям, что сделаю все, как надо! А если я это сделаю, то я смогу увидеть всех этих людей в более доброе и светлое время…"
Лодка шла бесшумно, и Толубеев видел лишь силуэт гребца перед собой на первой банке, а оглянувшись - силуэт пригнувшегося кормчего позади. Но тут лодка прошуршала по песку, гребцы выскочили в ледяную воду, один из них, ни слова не говоря, подошел вдоль лодки к Толубееву и поднял его на руки. Второй взял мешок.
Тот, что нес на руках Толубеева, удивленно сказал:
- Да он же легче пуховой перины!
Несший мешок Толубеева сухо заметил:
- А ты думаешь, что немцы откармливают своих пленных, как дядюшка Диомед свинью перед рождеством? Они их сначала морят, а потом добивают.
Вода перестала плескаться под ногами, носильщики шли уже по песку, но дюжий человек, несший Толубеева, не спускал его с рук. "Боятся оставить лишние следы", - подумал Толубеев. Он хотел было сказать, что понимает язык, но носильщики замолчали: дорога шла в гору.
Они прошли мимо каких-то строений. Толубеев увидел приткнувшуюся у стены автомашину. В машине, очевидно, услышали шаги, потому что в ней вспыхнул свет, открылась задняя дверца. Дюжий носильщик протолкнул Толубеева головой вперед в машину, там чьи-то руки помогли ему сесть. Потом к ногам упал мешок с вещами, оба носильщика в один голос сказали:
- Добрый путь!
Тот, что нес Толубеева, тихо добавил:
- Он очень истощен!
Шофер молча включил мотор, погасил внутренний свет в машине, и она мягко тронулась сначала по гравию, потом вышла на шоссе и ринулась на восток, навстречу чуть светлеющей полосе неба. "Если бы я верил в предзнаменования, - подумал Толубеев, - я бы считал, что все предвещает удачу! Но я не верю в приметы, значит, должен строить удачу сам!"
Он спокойно сидел в углу машины, иногда, при поворотах и виражах, чувствуя плечо соседа. Но так как и шофер, и сосед молчали, он не считал возможным начинать разговор самому.
Шоссе было пустынно, да и весь этот край казался пустынным. Толубеев попытался представить карту Норвегии. Да, на этом побережье залива оживленно только во время курортного сезона. Значит, его везут подальше от побережья, в срединную зону. Конечно, это далеко от Осло, где он должен начать свою работу, но, очевидно, ему пока что дадут прийти в себя. Ведь для них он - беглец из плена. А дальше будет видно.
Они ехали не меньше часа, стало уже светать, когда машина резко свернула с шоссе, проскочила гаревую дорожку между кустами можжевельника, затем - настежь открытые ворота, которые тут же за машиной и закрылись, подошла к темному зданию и затормозила.
Шофер обернулся к Толубееву, спросил по-английски:
- Можете ли вы идти сами или вам нужна помощь?
- Сенк ю, - ответил Толубеев и открыл дверцу машины.
Но шофер, худощавый молодой человек, уже вышел и помог ему. Взяв под руку, он повел его к лестнице, успокаивая все так же по-английски:
- Это обычная слабость от волнения. Она скоро пройдет.
- Благодарю вас! - повторил Толубеев.
Небольшая усадьба, в которой он очутился, показалась ему довольно запущенной. По-видимому, зимой тут никто не жил. Хотя камин и горел жарким пламенем, пар от дыхания был явственно виден. Но в следующей комнате, куда его провели через большой холл с камином, топилась круглая широкая печь и было даже жарко. Через открытую дверцу виднелись крупные куски антрацита, затянутые синим огнем. Здесь стояли деревянная кровать, покрытая по местному обычаю периной, небольшой письменный стол, заваленный газетами на норвежском и немецком языках, гардероб, в который второй провожатый уже раскладывал содержимое толубеевского мешка, два кресла и перед кроватью маленький столик, уставленный какими-то лекарствами.
Второй провожатый, закончив выкладывать вещи из рюкзака, коротко сказал тоже по-английски:
- Переоденьтесь!
Шофер вышел куда-то, а второй провожатый, пожилой, очень крепкий и мускулистый, наклонившись к печке, принялся деловито заталкивать туда рюкзак. Толубеев послушно снял брезентовую робу, надел штатские брюки и пиджак. Второй - провожатый одобрительно оглядел его, взял рыбацкий костюм Толубеева и тоже принялся запихивать в печку. Когда одежда вспыхнула, он тщательно перемешал угли. Толубеев заметил, что он предварительно срезал с рюкзака и с одежды все металлические пряжки и пуговицы.
"Ничего не скажешь, люди с опытом!" - уважительно подумал он, глядя, как снова разгорается пламя в открытой печи.
- Сейчас вам дадут поесть! - все так же по-английски сказал второй. Первый, ведший машину, очевидно, занимался ею. За окном послышалось рычание прогреваемого мотора.
Они ни разу не спросили, не говорит ли он по-норвежски, как будто нарочно избегали этого вопроса. Впрочем, может быть, им лучше будет сказать при необходимости, что человек, которого они видели, говорил по-английски? Тогда можно утверждать, что это был английский летчик. Англичане теперь часто бомбят секретные заводы немцев и морские базы на побережье Северной Норвегии, и, естественно, их порой сбивают, а летчики после вынужденной посадки стремятся пробраться в нейтральную Швецию. Помочь английскому летчику не так уж опасно!
Второй мужчина еще раз перемешал угли в печи, поставил кочергу в угол, поднялся, поклонился, коротко сказал:
- Мы еще увидимся!
И вышел.
Толубеев благодарно посмотрел ему вслед, запоминая широкие плечи, мощные бицепсы, перекатывавшиеся под рукавами легкой куртки, длинные сильные ноги, седую шевелюру. Этому человеку было не меньше пятидесяти, и тем не менее он рисковал! Второй был моложе, ему и рисковать было легче.
Рокот машины утих вдали.
Послышался легкий стук в дверь. Толубеев ответил по-английски:
- Войдите!
Вошла горничная, в наколке, в маленьком передничке, в высоких рабочих башмаках, неся поднос на вытянутых руках. В комнате сразу запахло жареным мясом и свежим кофе. Она прошла к столу у кровати, осторожно сдвинула одной рукой пузырьки на край и поставила поднос.
- Пожалуйста! - тихо пригласила она, повернулась к гостю, делая легкий книксен, вдруг вздрогнула, чуть слышно проговорила: - Не может быть! Вы? Вольёдя!
Только по этому протяжному, не по-русски звучащему милому "Вольёдя!" Толубеев и узнал Виту. Во всем остальном она была похожа на молоденькую вышколенную горничную, каких можно встретить в любой барской усадьбе. Но теперь, когда она с трудом держалась на ногах, она была такой же, как в самый последний день в Осло, когда было совершенно ясно, что он вот-вот навсегда исчезнет из ее жизни.