- Почти так, товарищ комбриг, - кивнул головой Андрей. - Я тоже, когда летел с вами в зону, думал: "Ну, не повезло тебе, Андрей Денисов…" А потом, помните, товарищ комбриг, орел над нами парил? И вы тогда сказали: "Вот так бы и нам летать… Чтобы была такая же красота и гармония…" У меня сразу настроение поднялось. Многое я тогда понял, товарищ комбриг…
- Это хорошо, - мягко проговорил комбриг. - А теперь скажите, лейтенант, что вас привело ко мне? И почему вы в Москве, а не в своей части?
Растерянность и даже страх, испытываемые Андреем поначалу, прошли как-то совсем незаметно, и совсем незаметно он почувствовал себя так, словно перед ним сидел не человек, занимающий столь высокий пост, а один из добрых друзей отца, старый пилот, с которым можно поговорить по душам. И Андрей сказал:
- Испания, товарищ комбриг… Я хорошо владею испанским языком. И я, как вы знаете, летчик-истребитель… Прошу вас, товарищ комбриг…
- Я так и думал…
Ривадин встал, прошелся по кабинету. Остановился перед Андреем и в упор спросил:
- Вы все хорошо взвесили, лейтенант? Вы хорошо понимаете, что вас ожидает в Испании? Туда уже слетается воронье Гитлера и Муссолини - враги жестокие и, надо сказать, опытные. А в Республике ни авиации, ни летчиков почти нет, и в первое время все ляжет на плечи наших летчиков-добровольцев. Каждый воздушный бой будет смертельной схваткой, лейтенант, настоящей смертельной схваткой. Не всем, кто поедет в Испанию, будет суждено вернуться на свою родину…
- Я все обдумал, товарищ комбриг, - тихо сказал Андрей. - И твердо обещаю вам, что никогда вас не подведу…
Они говорили еще очень долго. Франция, как стало известно, уже закрыла свою границу, прекратив тем самым доступ в Испанию оружия, закупленного Республикой в разных странах. Начал работать так называемый Комитет по невмешательству, где большинство состояло из представителей западных стран во главе с немецким князем Бисмарком и Дино Гранди - чернорубашечником и подручным Муссолини. Темная игра этого Комитета приводила к тому, что Республика оказывалась в блокаде. Тем не менее Гитлер и Муссолини сразу же проторили дорогу к Франко, и к фалангистам беспрерывным потоком шел груз вооружений, и по этой же дороге шли тысячи убийц-наемников. А истинным волонтерам свободы, тем, кто решил отдать жизнь в первой настоящей схватке с фашизмом, приходилось под чужими именами кружными путями пробираться через границы, где их на каждом шагу подстерегала опасность…
Уже в конце беседы комбриг спросил:
- Там, откуда вы приехали в Москву, остался кто-нибудь из ваших близких? Вам обязательно нужно туда возвращаться?
- Нет, - ответил Андрей. - У меня, кроме отца, никого из родных нет.
Сказав, что Андрей может продолжать свой отпуск до особого вызова, комбриг распрощался с ним, по-отечески обняв его за плечи.
3
Их было трое в одном купе.
Двое французов: среднего роста крепыш коммерсант Жером Бернарден, направляющийся в Марсель через Париж, где он собирался остановиться на несколько дней, и интеллигентного вида человек, который позже представился как научный работник. Этот возвращался на родину после служебной поездки в Москву. Третьим был Андрей Денисов, по документам - Константин Федоров.
Все трое держались довольно замкнуто, не выражая особого желания ни близко знакомиться со своими попутчиками, ни вступать в длинные разговоры. И только когда поезд подходил уже к границе Германии, научный работник Марсель Роллан обратился по-французски к Андрею:
- Тут у них, на границе, своего рода чистилище. В каждом человеке они видят красного шпиона и готовы вывернуть его наизнанку, чтобы отыскать какую-нибудь улику. А уж если отыщут - несдобровать…
Андрей пожал плечами:
- Что поделаешь, мсье, это их система. Может быть, - по-своему они и правы: у них слишком много противников и не так много друзей, поэтому они вынуждены быть осторожными.
- Да, им можно посочувствовать, - заметил научный, работник с плохо скрытой иронией. - У них действительно слишком много противников и не так много друзей.
- А они плюют и на тех, и на других, - сказал коммерсант Жером Бернарден.
Говорил он так, точно с трудом подбирал слова, и в том, как он их произносил, легко было уловить акцент.
- Простите, мсье, - спросил у коммерсанта Марсель Роллан, - вы, наверное, уроженец департамента Сена и Марна? Именно там, в Северной Франции, на плато Бри, говорят на таком диалекте…
Бернарден пробурчал что-то невразумительное и надолго припал к окну, за которым моросил и моросил мелкий, словно пропущенный через сито, дождь.
И вот - первая остановка на земле Германии… Первые, увиденные наяву, в непосредственной близости от тебя, фашисты… И ненавистная, вызывающая омерзение свастика… И выкрики - оглушающие, отвратительные, как надсадный собачий лай: "Хайль Гитлер!" Из репродукторов - марши, марши, марши! Топот тяжелых сапог по мокрому перрону, стекающие с касок струйки воды, мокрые от дождя стволы автоматов…
Коммерсант Жером Бернарден вышел из купе в коридор и теперь, снова прильнув к широкому окну, жадно курил, мрачно вглядываясь в проходивших мимо вагонов немецких солдат и офицеров. Он и не заметил, как подошел Андрей Денисов и встал рядом с ним.
Заглушая все звуки, в конце перрона взорвался еще одним маршем оркестр, потом звуки его стали быстро приближаться, и вот вдоль состава двинулись три колонны - в каждой человек по семьдесят - подростков в форме гитлерюгенда. Шли они красиво, четко отпечатывая шаг, до невероятности ровными шеренгами. По их лицам бежали струи дождя, рубахи по-прилипали к плечам, этим подросткам-школьникам наверняка было холодно, по им не до таких мелочей: они на этой маленькой станции представляли "новую великую Германию", они показывали себя - будущих солдат рейха, уже сейчас готовых на все, - всему миру, всей этой сидящей в теплых вагонах старой Европе, показывали свою выучку и свою преданность любимому фюреру.
- Хайль Гитлер!
- Хайль! Хайль! Хайль!
Гордо вскинутые головы, выпяченные груди, презрение ко всем, - кто смотрит на них из мутных окон вагонов. Им уступают дорогу, зазевавшиеся обыватели шарахаются в сторону и прижимаются к зданию вокзала. А кто-то уже бросает им под ноги цветы, кто-то от умиления вытирает слезы, кто-то подобострастно улыбается.
- Демонстрация… - замечает Андрей.
- …Чего? - спрашивает коммерсант Жером Бернарден. - Что они, по-вашему, демонстрируют?
- Преданность и… силу. Уступайте дорогу. Кто не уступит - сметем! - Спохватывается, что, может быть, сказал лишнее, и тут же добавляет: - А вообще - впечатляюще. Я говорю, что это производит нужное впечатление.
Коммерсант хмыкнул:
- На слабонервных.
И в это время в вагон вошли немцы в коричневых рубахах и с черными свастиками на рукавах.
- Документы!
Бегло просмотрев французские паспорта коммерсанта и научного работника, они долго и тщательно разглядывали паспорт Андрея, несколько раз бесцеремонно поднося фотографию на документе к его лицу. Один из них громко сказал другому:
- Первый раз вижу русского комиссара. Он ведь комиссар, как ты думаешь, Франц?
- Наверняка комиссар, - ответил тот, кого звали Францем, - Они там все комиссары, эти типы. - Помолчал-помолчал, с любопытством и нескрываемой ненавистью бесцеремонно разглядывая Андрея, потом добавил: - Слушай, Вилли, а он ведь понимает, о чем мы с тобой говорим. Я вижу это по его глазам…
- Я тоже вижу. Он даже побледнел от страха. Думает, небось, сейчас заберут - и конец. А забрать бы его надо, Франц, для… дополнительной проверки документов…
Еще в Москве Андрея предупредили: "На территории Германии будьте особенно осторожны. Не исключены разного рода провокации - постоянно об этом помните. Держитесь с достоинством, но на рожон не лезьте…"
Андрей протянул руку, чтобы взять свой паспорт, но немец сказал:
- Пойдешь с нами.
Андрей твердо ответил:
- Нет. Вы не имеете права. У меня есть французская виза….
- У нас свои права! - отрезал немец.
Коммерсант, угрюмо глядя на эсэсовца, молчал. Но было в его угрюмом молчании что-то такое, от чего Андрею становилось легче, будто этот мало знакомый ему человек по-дружески поддерживал его и подбадривал. Потом он встал между Андреем и немцами - этакий упрямый, крепкий бычок с хмурыми глазами. Он смотрел на эсэсовцев исподлобья, слегка нагнув голову вниз, и было видно, как от внутреннего напряжения на его шее вздулись жилы. Казалось, немцам скорее удалось бы сдвинуть с места чугунную тумбу, чем этого человека.
- Вы никуда не пойдете, - сказал он Андрею по-французски. - Эти сволочи замордуют вас, легко от них вы не отделаетесь. - И - к немцу, державшему в руке Андреев паспорт: - Немедленно верните документ. Я к вам обращаюсь, слышите?
Он продолжал говорить по-французски, по эсэсовец его понял. И странно: не стал даже спорить. Может быть, тон, каким произнес свои слова коммерсант, весь его вид - угрожающий, требовательный - заставили немца повиноваться.
Небрежно протянув Андрею паспорт, он сказал своему приятелю:
- Ну их к черту, Франц. Рано или поздно мы с ними встретимся. И тогда поговорим по-другому… Идем…
4
В Париже, на вокзале, тепло распрощавшись со своими попутчиками и еще раз поблагодарив их, Андрей подошел к газетному киоску, поставил между ног свой саквояж и стал ждать: именно у этого киоска его должен был встретить представитель советского посольства. И действительно, не прошло и двух-трех минут, как возле того киоска остановился пожилой человек и, став рядом с Андреем, тихо спросил:
- Вы - Константин Федоров?
- Да, - обрадованно ответил Андрей.
Представитель посольства протянул руку:
- Василии Петрович Игорев. Хорошо доехали?
- В основном, - Андрей улыбнулся. - Хотя с приключениями… Но это уже позади.
Он думал, что Игорев сейчас же его куда-то поведет, но тот, задавая Андрею вопросы ("Приключение, наверное, было в Германии? Все обошлось благополучно? Как себя чувствуете?"), оглядывался по сторонам. Потом сказал, извиняясь:
- С этим поездом должен приехать еще один товарищ, ваш коллега… Кажется, это идет он.
И показал на подходившего с небольшим чемоданчиком коммерсанта Жерома Бернардена. А когда тот приблизился, Василий Петрович спросил по-французски:
- Мсье Бернарден?
Коммерсант взглянул на Андрея, улыбнулся:
- Да. Жером Бернарден. - И, оглянувшись по сторонам, вполголоса по-русски добавил: - Летчик лейтенант Дубровин Павел Петрович.
…В машине, рассказывая Игореву об эпизоде в Германии, они дали волю долго сдерживаемым чувствам.
- Я думал, - от души смеялся Андрей, - что наш "коммерсант" кого-нибудь из этих коричневых, со свастиками, придушит. Кажется, фашисты это тоже почувствовали…
- Уважающему себя коммерсанту негоже быть таким невыдержанным человеком. - Игорев, глядя на летчиков, тоже весело смеялся. - Ну а почему же мсье Жером Бернарден не шепнул Константину Федорову, кто он есть на самом деле?
- Приказ! - вздохнул Дубровин. - Да и откуда мне было знать, что этот Константин Федоров - Константин Федоров, а не какой-нибудь шпик или кто-то в этом роде? Все сейчас перепуталось, я даже матери не мог сказать, куда отбываю. Говорю ей: "Длительная командировка на Дальний Восток". Вижу - не верит. Но держится. Села рядом со мной, спрашивает: "Скажи, сынок, там, на этом самом Дальнем Востоке, все сейчас спокойно?" - "Все спокойно; мама", - отвечаю. А она - старушка моя - преподает в школе географию, положила на стол карту и показывает на Пиренеи: "Это где-то вот здесь твой Дальний Восток?"
- Да, - сказал Игорев, - нелегкое сейчас время… И все же я вам завидую. Да и как не завидовать! Вот налетел на человечество страшный ураган, кто-то уползает в щели, кто-то прячется за чужие спины, кто-то дрожит от страха за свою шкуру, а вы… Сбросить бы сейчас со своих плеч десятка два лет и - вместе с вами в этот ураган…
Уже в отеле, сидя с ними в небольшом, но уютном номере, окна которого выходили на Сену, он подробнее рассказал о положении за Пиренеями. Фашисты рвутся к Мадриду, их авиация ежедневно и еженощно налетает на город, квартал за кварталом превращая в руины. И гибнут, гибнут люди в огне этого чудовищного варварства, но защитить их пока некому: нет самолетов, нет летчиков, нет зенитной артиллерии. А у фашистов - кровавый праздник: их пилоты на бреющем летают над улицами Мадрида и, будто играючись, расстреливают из пулеметов женщин, стариков, детей, сбрасывают фугаски на переполненные госпитали. В самом Мадриде - тысячи шпионов, предателей, "пистольеро" - наемных фашистских убийц, стреляющих в патриотов из-за угла и из подворотен…
- Когда вы нас туда отправите? - спросил Дубровин.
- Задерживать не станем, - ответил Игорев. - Вы поедете в Сербер - это на юге Франции. Потом через Порт-Боу в Барселону. В Порт-Боу вас встретят испанские товарищи.
* * *
Трехкилометровый туннель, казалось, тянулся бесконечно, и когда он кончился, в окна маленьких вагончиков сразу брызнуло столько слепящего света, будто поезд ворвался в совсем другой мир, где никогда не бывает ни мрака, ни ночи.
А рядом синяя даль моря сливалась с такой же синей далью неба, и не было этой синеве ни начала ни конца: уходила она к расплывающимся в легком тумане вершинам гор, растворяясь в дымке, окутывающей отроги Пиренеев.
- Порт-Боу, - прочитал название станции Андрей. - Вы понимаете, мсье Бернарден, что мы находимся не где-нибудь, а в Испании? Глядя на вас, я думаю, что вы не испытываете никакого волнения. Или я ошибаюсь?
- Мсье Жером Бернарден остался за Пиренеями, - ответил Дубровин. - Так же, как Константин Федоров, если он действительно Константин Федоров, а не Иван Сидоров или Сидор Иванов. А насчет волнения… Скажи, Константин Федоров…
- Андрей Денисов, мсье. Надолго или нет - не знаю.
- Гм… Ты спрашиваешь, испытываю ли я волнение? По правде сказать, не пойму. Что-то там внутри меня происходит, а волнение это или нет - не знаю. Будто во мне - пружина, закрученная до отказа, и стоит ее даже случайно задеть, как произойдет взрыв. Вот смотрю на всю эту красоту, а сам думаю о том, что в любую минуту фашисты могут ее уничтожить, уничтожить все, понимаешь, и от ненависти к ним у меня темнеет в глазах. Ты правду сказал Игореву: тогда, в вагоне, когда те двое хотели тебя увести, я действительно готов был придушить их обоих. Как сдержался - и сам не могу объяснить. А сейчас мечтаю только об одном: скорее бы в машину - и драться!
"Вот он, оказывается, какой этот человек, - слушая Дубровина, думал Андрей. - Совсем не похож на того угрюмого, мрачного, замкнувшегося в себе коммерсанта, из которого трудно было выдавить и слово. Пружина в нем действительно сжата до отказа, и когда она начнет раскручиваться - ее уже не удержать…"
Поезд остановился. И не успели Андрей и Дубровин сойти на перрон, как к ним подошел человек в "моно" - синем холщовом комбинезоне с молниями и с маузером на ремне. У него были черные и влажные, точно спелые маслины, глаза, смуглое красивое лицо, на котором легко читались все его чувства: он, наверное, был несказанно горд выпавшей на его долю честью встретить на испанской земле советских летчиков.
- Салуд, камарада! - приветствовал он громко. - Буэнос диас! Я - Хосе Льорка. Идем, там ждет нас машина. Пронто!
Однако им не удалось сделать и шагу. Десятки мужчин, женщин обступили их тесным кругом.
- Вива русио! - кричали они. - Вива камарада совьетико!
Старый испанец, с пышными усами запорожца, держа в руках поррон - глиняный сосуд с одним длинным и одним коротким носом, - протиснулся сквозь толпу и Протянул поррон Андрею:
- Муй бьен, вино, камарада! - и заговорил быстро-быстро. Андрей улавливал лишь смысл отдельных слов. Выходило, что в этом вине - все солнце Испании, что в нем - и запах оливковых рощ, и дыхание моря, и терпкий настой горного ветра. Он говорил, а толпа шумно подтверждала правильность его слов: "Это правда! Это так!"
Андрей знал назначение поррона, но ему еще никогда не приходилось пить из подобных сосудов. Все искусство заключалось в том, чтобы, держа поррон на расстоянии от лица, направить тугую струю вина прямо в рот.
Вначале у него ничего не получалось - он сразу же залил вином рубашку, поперхнулся и закашлялся. Это вызвало громкий, веселый смех. И тут же десятки рук потянулись к поррону:
"Дай, отец, я покажу, как это делается!"
Но Андрей уже кое-как приспособился, сделал несколько глотков и передал сосуд Дубровину. А Денисову теперь протягивали ломтик бакалао - сушеной трески - обычной еды бедняков, для которых мясо не всегда по карману.
- Угощайся, камарада русио, ешь на здоровье!
И вдруг сразу все стихло; люди, прислушиваясь, начали всматриваться в небо, но никто, ни один человек, не сдвинулся с места. Андрей подумал, что вот так люди всегда прислушиваются к приближающейся грозе: где-то, еще в дальней дали, небо слегка порозовеет от молнии, еле слышно, скрадываемое расстоянием, проворчит эхо грома, а в душу человека уже вползает тревога.
Хосе Льорка уцепился за руку Андрея, стал тащить его в сторону;
- Пронто, камарада! Они сейчас появятся, эти сволочи, я знаю. И они знают. - Он показал на притихших людей и закричал на них во весь голос: - Чего вы стоите? Чего вы сгрудились, как стадо овец? Хотите, чтобы на этом месте образовалась куча мяса?
Первыми, подхватив на руки детишек, бросились в стороны женщины. Метались, не зная, куда бежать, наталкивались друг на друга, кричали истошными голосами, будто на них уже накатывался с моря страшный вал, грозивший смести все живое.
И Андрей тоже закричал:
- Бегите подальше от станции!
Рядом с ним стояла девчушка лет пяти-шести и глазами, в которых, кроме веселого любопытства, ничего не было - ни страха, ни тревоги, - смотрела на Андрея, нараспев говорила:
- Ты - русио совьетико… Ты - русио совьетико…
- Где твоя мама? - спросил Андрей.
Она махнула рукой в неопределенном направлении:
- Там… А ты - русио совьетико…
Он поднял ее, посадил к себе на плечо и побежал вслед за Хосе Льоркой и Дубровиным, который тащил за руку босоногого мальчишку.