– Зуб? – весело хмыкнул Поляпа. – Это мы – враз! – Он, перегнувшись, достал из самодельного сейфа бутылку и блестящие, из нержавейки, пассатижи. – На, прополоскай рот, чтоб заражения не было! Хотя пассатижи из нержавейки, но бережёного Бог бережёт! – Поляпа плеснул немного водки в стакан. – Полощи!
Гришанин осторожно, пристанывая, вылил содержимое в рот и стал шумно полоскать.
Я, обрадованный таким положением вещей, с интересом стал наблюдать за дальнейшими действиями бригадира. Гришанин, косо поглядывая на меня, шумно выпустил на пол розоватую от крови струю.
– Так! Открой рот и не дёргайся! – Поляпа внимательно оглядел ушибленную челюсть своего старшего прораба, засунул туда стальной клюв пассатижей и резко дёрнул на себя. Гришанин шумно ойкнул, схватился за челюсть, но через минуту, повеселев, приказал налить ещё водки.
– Теперь мо-жно! – добродушно протянул Поляпа, пряча пассатижи снова в сейф. Налил начальнику полный стакан и засмеялся: – А мы тебя уже похоронить собрались. Вон ребята деньгами скинулись.
– Не дождётесь! – Гришанин медленно выцедил весь стакан до дна и поставил на стол. – Работай, прораб! – положил ладонь мне на плечо. – А я спать пойду. Вчера, как со "Скорой помощи" соскакивал на ходу, чуть челюсть не сломал. Всю ночь мучился. – Действуй! – и весело оглядел бытовку: – Пойду я!
– Иди! Иди! – проводил его Поляпа-бригадир. – Мы с новым прорабом сами управимся.
Так несуразно и весело началась моя работа.
Позже, когда Расцелуев-Расплюев утвердился окончательно на своей должности генерального директора, всё повернулось другой стороной. Стало резче и круче.
Начиналась новая капиталистическая реальность.
Часть 2
1
– Иван, – говорю я ему, когда мы вместе с Найдёновым оказались после девяносто первого года без работы, – что, помогли тебе твои ляхи? Ты 19 августа, как Гаврош, стоял на баррикадах, горло драл, двигая к власти Ельцина. А что мы теперь имеем?
– Не мы имеем, а нас имеют! – Иван Иванович протянул руку за сигаретой, когда я только-только полез в карман за дешёвой пачкой "Примы". – Дай закурить!
Мы стоим, курим возле биржи труда, куда пришли за мизерным пособием по безработице: и он, и я. Народу тьма. Шумят, матерятся, проклинают и коммунистов и этого борова, предавшего страну, за которого рвал рубаху теперь уже начальник цеха Найдёнов. Должность получил, а работать не пришлось. Государство опустили, как уголовники в зонах опускают самых честных, самых безобидных. Союз нерушимый рухнул от агентов закулисы Горбачёва и Ельцина, подточенный ими, как черви подтачивают дерево. Завод закрыли. "Глотайте!" – сказал боров. Откуда-то враз выскочили бравые плечистые ребята с бейсбольными битами, загнали через ворота тягачи и вывезли всё вместе с оборудованием. Спрашивать некому. В Прибалтике металл дорогой, оттуда прямая дорога на запад. Там жить нашим внукам. А здесь прибежище негодяев. Патриоты, мать их так!
Сверху от борова пришло распоряжение правоохранительным органам: не вмешиваться! Надо всё отнять и между собой поделить. А мы им удочку дадим. Пусть в гнилом болоте удачу ловят, совки позорные!
…Холодно. На улице колотун-мороз, ветер, ноги зябнут, стучимся в двери, чтобы пустили погреться. Но впускают только тех, чья очередь подошла, и то по три человека. Охранник в дверях смурной, заспанный, что-то бурчит и вновь закрывает дверь. Там тепло, чисто, деньги…
Мы с Иван Иванычем, подняв воротники, жмёмся за углом, травим себя дымом. Вдруг по очереди прошёл слух: на всех денег не хватит. Очередь сразу сжалась, собралась в гармошку; каждый норовит протиснуться поближе к двери. Снова ругань, проклятья, матерщина.
Мы снова встали в очередь на свои места, с вожделенной надеждой получить эти жалкие крохи. Дома ждут добытчика: вот уже больше месяца кроме слипшихся макарон с постным маслом ничего нет, у жены от недоедания в библиотеке, где она полгода не получала зарплату, случился голодный обморок, теперь она с надеждой ждёт от мужа денег. Уходя, обещал…
Ивану Ивановичу хорошо: он теперь один, жена, та моя юная любовь, которая без труда досталась ему, устав от бескормицы, ушла к удачливому челночнику, к барышнику и перекупщику турецкого секонд-хенда. Вот ведь новояз какой! Даже компьютер подчёркивает красной чертой это поганое слово. Секонд-хенд! Вторая рука! Жалко, что нет третьей руки…
Иван Иванович пережил жизненный удар, по-моему, стойко, только голова стала держаться как-то высоко и гордо, а глаза вспыхивать неземным жаром. Может, от радости. Баба с возу… Теперь вот я ему завидую. Ни печали ему, ни воздыханий.
Денег, действительно, на всех не хватило. Для меня это сообщение, как обухом по голове! Уходил из дому с надеждой, а как возвращаться пустому, как смотреть в недоумевающие глаза ребёнку, как выслушивать горькие стенанья жены? Будьте вы прокляты, "реформаторы" говённые – Чубайсы, Гайдары, Азефы всякие, кому собственная страна – подстилка!
Иван Иванович, слушая мою сокрушительную аргументацию, взял меня под руку:
– Ножки зябнут, ручки зябнут. Не пора ли нам дерябнуть?
– Да я пуст, как ощенившаяся сука! – откуда-то вырвалась крылатая метафоричность, с голодухи, что ли! – Одна мелочёвка, – говорю, – осталась в кармане! Тебе хорошо! Один…
– Ну, вот. А ты на меня ножи точил…
– Дурак был!
– Пойдём, пойдём! Я угощаю!
В забегаловке, недавно открывшейся прямо напротив "биржи труда", наверное, для того, чтобы копеечное пособие легче пристроить – всё равно на эти деньги семью не прокормить, – народу никого. На витрине "бутерброды" – ломтик заветренного ржаного хлеба и пара ржавых килек на нём, винегрет из квашеной капусты, лука и красной свёклы: всё это сразу просит посетителя выпить. Без выпивки такой закуске пропадать.
Буфетчица – с большим красным лицом женщина – сразу оживилась, увидев свежих посетителей: одна рука потянулась к стакану, другая к алюминиевому чайнику. С недавних пор водку разрешили продавать разливную, привозили с местного спиртоводочного завода молочные фляги с неизвестно какого разлива алкоголем, и реализовывали здесь же, по самой низкой цене. Мужики пили, травились редко, значит, эта жидкость точно – водка.
Сели за круглый накрытый потёртой клеёнкой стол. На клеёнке большая, выточенная из бронзовой болванки солонка, в которой насыпана крупная соль вперемешку с красным перцем, для гурманов – выпил, бросил щепотку адской смеси в рот и! – настоящий вкус жизни.
Ещё не успели ничего заказать, как мордатая с мужскими ухватками женщина поставила перед нами два гранёных стакана водки, прикрытых ломтиками хлеба с килькой. У буфетчицы глаз намётанный: точно определила, что надо такого вида клиентам.
Иван Иванович достал из кармана несколько рублей и смущённо развёл руками, показывая, что денег на оплату такого количества водки не хватает и надо бы отлить по половинке. Женщина достала пачку сигарет из объёмистого кармана фартука, не спеша закурила, положила курево обратно и вытащила замусоленный блокнотик с карандашом:
– Ничего, пейте, я разницу запишу, потом принесёте!
По всему видно, что здесь пили в долг. Посетители в большинстве своём люди пьющие, и этот святой долг обязательно отдадут, иначе другого раза не будет. А как же без другого раза? Никак нельзя!
– Пей! – пододвинул ко мне стакан Иван Иванович. – Винополька, однако!
В забегаловке хоть и холодно, дверной косяк отошёл от стены и в щель дует, но всё же теплее, чем снаружи.
Холодно, зато водка тёплая: чайник стоял прямо на газовой плите, правда, с выключенной горелкой. Заботливая буфетчица пеклась о здоровье подопечных – какой клиент, если у него ангина будет?
После водки вся мерзость наших "реформ" встала в своей подлой наготе.
– Ваня, – говорю я. На правах старого приятеля я иногда называю его Ваней. – Ваня, а ты замечаешь, что наше правительство оккупационное?
– А ты что, только узнал?
– Тогда чего мы с тобой здесь сидим, водку глотаем? Надо за вилы браться!
– Они у тебя есть?
– Тогда за автоматы.
– Кто бы тебе их дал?
– Вон сосед из Чечни целых два привёз – себе и брательнику.
– Давай, гони в Чечню! Только там ведь шутить не любят. Там люди серьёзные. Голову вмиг оттяпают. Читал Хаджи-Мурата? – Иван Иванович встал, подхватил опорожненные стаканы и поставил перед буфетчицей.
Та понимающе усмехнулась, сняла с плиты чайник и налила в посудины теперь по половинке, и прикрыла ломтиками хлеба с прогорклой балтийской килькой:
– Хватит! – сказала она, отодвинув от себя стаканы. – Завтра приходи, добавлю!
– До завтра я, может, не доживу…
– Доживёшь, куда ты денешься!
Иван с чувством победителя посмотрел на меня, мол, смотри, как я умею: денег нет, а водка – вот она!
Понимаю, что унизительно пить дармовую водку, но что делать? Водка тем и хороша, что, если выпил, то пить хочется ещё больше.
Как в былые победные времена, подняли стаканы. Враз куда-то смыло семью, заботу о деньгах, свою невостребованность и унижение. Грудь парусом.
– Давай!
– Держи!
Водка – вкуса волчих ягод с уксусом. Впопыхах ухватил щепотку из солонки и бросил в рот – вот она, где судьба наша!
– Иван Иванович, ты институт кончал, растолкуй мне непонятливому: куда мы катимся?
– Да ты вроде тоже учился.
– Я учился на рабфаке, чему-нибудь да как-нибудь.
– Тогда слушай: катимся в американскую выгребную яму, вот куда! Окунёшься, тогда поймёшь, где ты.
– Но я не хочу в говно! Я, кроме инженера, ещё и классный сварщик, гегемон, на мне страна держится!
Иван расхохотался так, что остатки хлеба прыснули прямо на клеёнку:
– Твоя страна держится за яйца кремлёвского кагала. Россия, как последняя блудь, торгует собой на международных панелях. Больше торговать нечем. Остаются на распродажу – земля, нефть, руда, морские просторы: вся её сущность. Я вот вчера соседа хоронил, кинулись гроб забивать, а гвоздей нет. Побежал в ларёк, а там гвозди китайские, своих не делаем. Пока крышку забивал, все пальцы поссадил – китайские гвозди в русскую сосну не лезут, гнутся. А ты говоришь – Россия! Шлюха не может вызывать уважение!
– Иван, опомнись! Что ты молотишь? Это ведь твоя родина!
– Она, может, и твоя, хотя я в этом сомневаюсь, но точно – не моя! Я такой страны не знаю… Помнишь, в песне о Родине: "Я другой такой страны не знаю…" Моя Родина – Советский Союз! Прислушайся к звукам: "Со-вет-ский Со-юз". Это же трубный звук Эпохи! – Глаза его дико запылали, округлились так, что мне стало не по себе. Он, оглянувшись на дверь, лихорадочно прошептал: – Милый мой, Россия не для нас. Её уже поделили между собой Чубайсы и Абрамовичи. Плюнь на всё! Вали в Китай! Вот где такие специалисты, как ты, нужны, чтобы гвозди не гнулись. Я бы отвалил, да делать ничего не умею, а у тебя руки золотые… Хотя инженер ты тоже никудышный. Давай ещё выпьем за нашу Победу!
– На какие шиши? У меня только на автобус!
Иван, тяжело поднялся, с сожалением посмотрел на пустой стакан, и, согнувшись по-стариковски, как мне показалось, прошепелявил:
– Ну, тохда пошшли!
2
Конечно, в Китай я не поехал, трезво рассудив, что там и без меня людей хватает, но, чтобы пережить тощие года перестройки и спастись от бескормицы, я с семьёй переехал к родителям жены, на воронежские просторы.
Переехать – это на словах хорошо, а на деле…
Тарелки, ложки, кастрюли мы брать не стали: было бы из чего готовить, а посуда найдётся. Мне к деревенской жизни особенно не привыкать. Я сам из районного посёлка Бондари, Тамбовской области, где бондарей настоящих, тех, кто делает бочки, кадушки и другую подобную тару, отродясь не было. Название кроется за дальностью лет, а мы не такие дальнозоркие, чтобы через века высматривать. Бондари, значит, Бондари. Так и живут мои сельчане, не задаваясь вопросами: что? где? когда?
Теперь, возвращаясь к моей поездке на Воронежскую землю: приехал, посмотрел и сердце моё "уязвило стало", как говорил один классик. Село Конь-Колодезь, конечно не пень-колода, большое село, славное адмиралом Сенявиным, у которого здесь сохранилась усадьба с дворцом и замечательным парком прямо на берегу батьки Дона. Часть села и до сих пор называется Сенявка, где почему-то родятся одни мальчишки белобрысые и ныркие, как донские окуньки.
Синявин более двухсот лет, как ушёл, а приплод его до сих пор остался цветом и обликом в адмирала.
Родители жены – интеллигенты, преподаватели в местном техникуме, к земле, как и мы с женой, не совсем привычные, а теперь, в их возрасте, и вовсе от дел отошли.
– Ты картошку уважаешь, когда с сольцой? – спрашивает, улыбаясь, тесть.
– Особенно, когда её хорошо помять, – в тон ему отвечаю.
– Тогда вот тебе лопата, а вот огород. Копай землю под картошку.
– Так осень ещё! Ты что, думаешь картошку под зиму сажать?
– Копай! По весне легче будет.
Вот, думаю, старый совсем спятил: кто же копает огород под зиму? Его всё равно снегом заметёт.
Огород несколько лет не использовался, зарос бурьяном, цепким, как колючая проволока, как мексиканский кактус.
Что делать? Копаю. Без привычки на ладонях кровяные мозоли от дубового черенка. Крошу, чтоб земля, как пух, была. Надо показать своё трудолюбие: за стол вместе сядем.
Подошёл тесть:
– Э! Кто же так копает? Дай сюда лопату!
Отложил в сторону костыль, с которым расстаётся только в постели. Воткнул лопату, наступил всей тяжестью тела, а он под сто кило весом, лопата ушла в землю под самые бортики, вывернул глыбу:
– Вот так надо копать под зиму, а то осенние дожди всю землю притопчут так, что по весне долотом ковырять придётся. А ты в мае месяце с лопатой пробежишься трусцой по огороду – вот и сажать картошку можно!
За пару дней одолел землю, мозоли в карман прячу.
– Молодец! Рано отделался. Сходи на ферму, коровяка натаскай.
– Кто ж меня на ферму пустит. Там скотина… Санитарная служба…
– Какая служба? Всех коров давно под нож пустили. Теперь там это добро одно осталось. Иди! – и прикатил мне тачку на четырёх кованых колёсах.
Сжал зубы, покатил…
На ферме ни души. Навозу горы. Эх, лопату забыл! Пришлось коровяки руками на тачку накладывать. Наворотил, чтобы второй раз не ехать. Тьфу ты, чёрт! И руки помыть негде!
Насилу с тачкой дотащился до дома. Даже перекуривать забыл.
– Вот молодец! – нахваливает тесть. – Ты до вечера ещё пару тачек привезёшь.
– А что, одной тачки не хватит? – злюсь.
– Хватить-то хватит, а по весне картошку надо каждую неделю настоем коровяка поливать. Маловато будет.
– Дед, – выхожу из себя, – до весны ещё дожить надо!
– А ты что, помирать собрался? Нет, вези ещё пару тачек пока, а там посмотрим.
Ссориться с пожилым человеком, да ещё с тестем – себе дороже. Жена смеётся. Рада мне отомстить за все прошлые прегрешения.
Подался снова на ферму. Навозил навозу горы.
– Вот молодец! Вот молодец! – подхваливает тесть. – Теперь навозец по всему огороду потруси. Летом картошка с твою голову будет.
Что делать? Спотыкаясь о комья, вилами раскидываю коровье добро. К обеду управился. Сижу на порожке, покуриваю. Подсаживается тесть:
– Дай-ка подымить!
Даю сигарету. Сидим, курим.
– Ты вот что, навозцу ещё пяток тачек привези, а то до весны всё расхватают. А мы с тобой летом в кадушке навоз замочим, он перебродит, и ты под каждый куст по кружке нальёшь. Картошка бу-дет…
Всё. Моему терпению конец. Зачем только приехал? Лучше под мостом с ножом!..
Встал, ушёл в дом. Говорю жене: "Всё! Едем обратно! Я лучше в бандиты подамся. Их по телевизору каждый день показывают. Романтика! Герой нашего времени!"
Не знаю, чем бы дело кончилось, но тут позвонила дочь. Она замужем за капитаном. Живут под Хабаровском, в одном закрытом городке. Въезд туда даже родителям запрещён – государственная тайна!
– На вот трубку послушай!
Дочь умоляет приехать к ним. С внучкой посидеть. Она снова выходит на работу, зять, капитан, уже полгода зарплату не получает. Приезжай, я тебе работу нашла, по сменам ходить будешь, заодно и за внучкой приглядишь. Всё равно бездельничаешь!
Кричу в трубку:
– У вас городок секретный, кто ж меня туда пустит?
Дочь в трубке смеётся:
– Какие секреты, отец! Рыжий Толян, Чубайс этот, все военные тайны, как Мальчиш-Плохиш, буржуинам выдал. У нас из хранилищ атомные заряды вывозят, иностранцы понаехали, Гринпис… Говорят, в Америку на хранение ядерные головки повезут. Теперь никаких тайн нет. Договор такой. Так что не раздумывай: приезжай!
Ну, слава Богу! От каторги спасся. Конечно, к дочери поеду.
Жена собрала меня в дорогу, перекрестила:
– С Богом!