Парамонов и Андрей стреляли почти разом, и трудно было понять, от чьего выстрела падали на землю немецкие солдаты. Иной раз Андрей сомневался: может, солдаты просто прячутся за кусты? И почему они продвигаются так медленно, то и дело залегают? Неужели огонь двух человек настолько силен, что останавливает их? Андрея захватила и подчинила себе эта неожиданная схватка. Он был убежден, что от того, насколько метко он будет вести огонь, зависит ее исход. Охваченный жаждой борьбы, стремлением каждую пулю послать в цель, Андрей не видел и не слышал, что слева от него соседний наряд ведет огонь по гитлеровцам из ручного пулемета.
Андрей почему-то верил, что этот бой ненадолго, что он закончится так же внезапно, как и начался. Думалось: упадет на мокрую холодную траву вот тот, последний немец, что бежит позади всех и чаще всех прячется за широкие стволы деревьев, замолкнет визг пуль, трескотня пулеметов, и все…
"И как они смеют, - шептал Андрей, все больше загораясь ненавистью. - Как они смеют!"
Неожиданно в вышине, над деревьями, послышался странный, непривычный звук. Казалось, кто-то рвет клочья сухой, плотный воздух. Комья земли, ветки кустарника взметнулись в небо. Нервная дрожь змеей скользнула по молодым жидковатым березкам. Откуда-то сверху, словно подхваченные вихрем, посыпались листья. От страха заплясал конь.
- Гады, мины швыряют, - сказал Парамонов. - Нужно менять позицию.
Он привстал и посмотрел в ту сторону, где должен был находиться Андрей. Долго не мог разыскать его глазами и вдруг увидел. Андрей лежал на спине, словно решил отдохнуть от беспрерывной стрельбы и грохота. Парамонов подскочил к нему.
- Я… не пойму, что со мной… Иван Сергеевич, - с усилием разжимая непослушные губы, произнес Андрей. - Только я… не могу встать. Как же вы теперь… один?
"Как же ты не уберег его? - зло спросил себя Парамонов. - Совсем забыл о нем. Двух уже не уберег, двух! А как уберечь, как?"
Он поднял Андрея и понес к дереву. С трудом успокоил испуганного коня, положил Андрея через седло, сел сам. Старался не смотреть на раненого. Стоило ему взглянуть в лицо Андрея, как тотчас же в памяти вставало такое же молоденькое лицо пограничника, погибшего в первые же минуты войны. Самым страшным и непоправимым было то, что лица этих ребят были совсем молодыми, свежими, как раннее утро, а глаза их еще не успели вволю насмотреться на мир.
Парамонов торопил коня. Непрекращающийся треск мин силился нагнать их. Чем меньшее расстояние оставалось до заставы, тем отчетливее слышалась перестрелка. Парамонов знал, что застава ведет бой и что везти туда Андрея - еще не значит спасти его. Но другого выхода не видел. Он не допускал и мысли о том, чтобы в такой момент покинуть заставу.
Вдруг конь как-то неловко споткнулся и рухнул на землю. Вместе с ним в колючий кустарник упал Парамонов. На него со стоном свалился Андрей. Конь несколько раз дернулся и замер. Шальная пуля? Осколок? Разбираться было некогда.
Парамонов взвалил Андрея на спину. Идти было трудно. Ногу обжигала боль. Чем дальше, тем все тяжелее. Парамонов продирался сквозь заросли, нагибаясь как можно ниже, чтобы ветки не цеплялись за раненого. Задыхался от усталости, но продолжал идти упрямо и быстро. Время от времени слышал жаркий шепот Андрея:
- Иван Сергеевич… Товарищ старший лейтенант… Идите один. Идите…
- Молчи, Андрюша, - отвечал Парамонов. - Молчи.
Когда, наконец, лес расступился перед ними и впереди на просторной поляне появились строения заставы, Парамонов облегченно вытер ладонью лицо.
Заставу трудно было узнать. В здание, где размещался личный состав, угодил снаряд. Кирпичная стена была изуродована. Внутренняя часть жилой комнаты странно оголилась. На койках - кирпичи, простыни покрылись слоем облетевшей штукатурки. Возле крыльца лежала искореженная кинопередвижка, и Парамонов вспомнил, что вчера вечером перед выездом на участок он смотрел кинофильм.
Попав во двор заставы, Парамонов не удивился тому, что она была пуста. Со стороны оборонительного пункта не умолкала стрельба. За поворотом здания он вдруг увидел политотдельскую "эмку".
Парамонов поднес Андрея к машине, торопливо открыл дверцу. Там лежали два раненых бойца.
- Хорошо, что поспели, - хрипло сказал вылезший из-под машины маленький и юркий шофер Шестаков. - Если б не скат, я бы уже уехал. Наши все в окопах. Только что два "юнкерса" улетели.
Он помог Парамонову уложить Андрея в машину.
- Ну вот, - облегченно вздохнув, сказал Парамонов Шестакову. - Вези, браток. Да побыстрее. Может, проскочишь.
Машина тронулась, оставив позади себя маленькое пыльное облачко.
Парамонов побежал к окопам. Обстрел усилился, и ему пришлось ползти по-пластунски. Вот уже показались впереди знакомые пилотки. Теперь совсем рядом!
Парамонов размашисто прыгнул в окоп.
А в этот самый момент на шоссе горела политотдельская "эмка", подбитая прямым попаданием вражеской мины.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Первая бомба! Сброшенная с фашистского самолета на маленький приграничный городок, она круто и беспощадно изменила судьбы людей.
Не дождался выпускного вечера в аэроклубе Яшка Денисенко: пришлось поднимать в воздух самолет. Под развалинами разбомбленного дома погиб Гриша Беленков, отважный парень, любитель приключений. Не успела выйти замуж за веселого молодого танкиста Люся Биденко. Рассталась со своей мечтой поступить в политехнический институт Женя Кольцовская. Сашу и Валерия в первый же день войны поставили в строй.
Они были зачислены в артиллерию. Утром, перед отправкой воинского эшелона, новобранцев выстроил крепко сбитый мужчина в форме лейтенанта, прошелся по притихшим рядам придирчивым взглядом круглых разноцветных - один серый, другой желтоватый - глаз и сказал:
- Юнцы! Мне приказано сделать из вас артиллеристов. На месяц - в тыл. Никакого нытья, никаких просьб. Моя фамилия - Федоров. Ленинградец. Из рабочих. Коммунист. Все ясно?
- Ясно, - не очень стройно ответили юнцы.
Федоров изо всех сил старался быть суровым, но лицо, помимо его воли, сияло добротой и озорством. Он не выдержал и весело подмигнул. У всех на душе стало легче.
- Мой помощник - старшина Борисовский, - добавил Федоров, кивая массивной головой на низенького, широкоплечего старшину. - Подчиняться беспрекословно. В армии приказ - закон, командир - глава. И ни единого писка. Ясно?
- Ясно! - уже увереннее откликнулся строй.
Саше, Валерию и его новым товарищам пришлось входить в военную колею с ходу, без предварительной подготовки, под гул приближающейся канонады.
Долго ехать не пришлось. Ночь прошла спокойно, а на рассвете эшелон бомбили фашистские самолеты. Сколько их налетело, Саша так и не понял: ему было не до счета. Эшелон остановился и замер на путях. Парни, еще не обстрелянные в боях, высыпали из вагонов и разбежались по поляне.
Саша никогда не предполагал, что самым первым чувством, которое возникнет у него в такой обстановке, будет щемящее, безотчетное и обидное чувство страха.
Саша мчался от насыпи к низенькому кустарнику, будто именно там было его спасение. Споткнулся о пенек, упал и, боясь встать, прижался к траве. Единственным желанием в эти мгновения было - во что бы то ни стало остаться в живых.
Время от времени Саша озирался по сторонам, пригибался от пронзительного свиста и гула проносившихся над поляной самолетов. Тоскливо и испуганно косился на следы трассирующих пуль, чертивших воздух огненными стрелами. Он не замечал, слишком занятый собой, что зенитные пулеметчики, сопровождавшие эшелон, вели огонь по истребителям, что комбат Федоров, стоя возле насыпи, упрямо смотрел в небо и звучно отдавал приказания, что Валерий, примостившись возле комбата, стрелял из карабина, норовя угодить в брюхо истребителя. Саша думал, что все, так же как и он, уткнулись в землю.
Самолеты разбойничали недолго. Видимо, они возвращались после задания и боеприпасы были почти полностью израсходованы. Но Саше налет показался чуть ли не вечностью. И лишь когда Федоров дал отбой, он готов был зареветь от стыда, ненавидел себя в эти минуты. Даже после тога как Саша убедился, что никто не бросает на него укоризненных взглядов, он все же не мог успокоиться.
"Как же так? - спрашивал себя Саша. - Неужели ты всегда будешь таким? И что, если бы тебя во время налета увидела Женя?"
Но раздумывать было некогда: Федоров уже собирал людей, проверял их по списку. Четверо новобранцев было ранено. Убитых не оказалось. В паровоз угодила бомба.
- До следующей станции двинем в пешем строю, - заявил Федоров. Он помолчал немного, потом добавил бодрее: - Не унывать! Теперь мы крещеные. Так-то, юнцы.
И он повел людей к составу разгружать имущество.
Саша весь отдался работе. Хотя бы этим он старался успокоить свою совесть. Но ему не повезло. При выгрузке станковый пулемет неожиданно скатился с подставок и сильно задел ему правую ногу. Резкая боль заставила Сашу пригнуться к земле, он едва удержался, чтобы не застонать.
Перед тем как двинуться походным порядком, Федоров кратко подвел итоги.
- Юнцы! Держались хорошо. Не все, конечно. - Федоров улыбнулся, и, хотя не назвал фамилий, Саша густо покраснел. - Впрочем, на первый раз простительно. Особая благодарность зенитчикам. И, надо сказать, отменно держался вот этот паренек.
Федоров кивнул головой на Валерия и спросил:
- Как фамилия?
- Крапивин.
Саша увидел, как засияли глаза его друга.
У эшелона Федоров оставил небольшой караул из старослужащих. Старшина уже успел в ближайшей деревушке раздобыть повозку. Он по-хозяйски сидел в ней, нахлестывая рыжую кобылу. В повозку уложили раненых.
Валерий и Саша шли почти в самом хвосте колонны. Саша хромал.
- А здорово мы их отогнали, - бодро сказал Валерий. - Я на них две обоймы истратил. А как ты?
- Знаешь, я растерялся, - отворачиваясь, ответил Саша. - И испугался, что ли. Не могу себе этого простить.
- Не беда, - подбодрил его Валерий. - Привыкнешь. Ты веришь, пока я не видел раненых, я ничуть не боялся. А сейчас как-то не по себе. Но ты же слышал, Федоров говорит, что все это естественно. Каков наш командир! Проницательнейший человек. Все заметит. С таким не пропадешь.
- Да, с ними хорошо.
- Ты хромаешь? Ранен?
- Да нет, - сердито отмахнулся Саша. - Если бы ранен. Ерунда. Сапог жмет.
- Тогда двинули быстрее. Мы можем отстать.
Они ускорили шаг. Саша с ожесточением ступал ушибленной ногой, чувствуя, что еще немного, и идти будет невмоготу.
- Что там сейчас, в Синегорске? - задумчиво сказал Валерий. - Пожили мы с тобой в нем не так уж много, но юность прошла в нем. И сгинула.
- Когда я думаю о нашем городе, мне вспоминается Женя, - признался Саша.
- И напрасно, - нахмурился Валерий. - Мне кажется, ты ей не очень по душе.
- Да, - глухо отозвался Саша. - Я это знаю. Но все равно…
Они долго шли молча.
- Ей нравятся твои стихи? - вдруг спросил Саша.
- Почему ты вдруг об этом? - встревожился Валерий.
- Как-то она мне сказала: "Меня провожал Валерий. И всю дорогу читал мне свои стихи". После школьного вечера. То был наш последний разговор.
- Да, тогда я ее провожал, - сказал Валерий. - Стихи она любит. Но ты не думай, я тебе поперек дороги не стою.
На привале Саше пришлось снять сапог. Ступня распухла и посинела.
- Попросись на повозку, - посоветовал Валерий. - Ты же не сможешь идти.
- Смогу, - упрямо сказал Саша. - Не вздумай говорить обо мне Федорову.
Привал был короткий. Говорили мало и тихо. Каждый думал: "Что там на фронте? Отогнали немцев? Может, в пути нагонит весть о том, что война закончилась? Как там дома?" Кто-то ожесточенно спорил о типе немецких самолетов, налетевших на эшелон. В повозке стонал раненый.
Саша старался шагать, поспевая за всеми. Валерий хотел взять у него карабин, но он отказался.
- Как подумаю, что погибну и не напишу поэму, так страшно делается, - доверительно сказал Валерий. - Этого больше всего боюсь.
Саше не хотелось вступать в разговор, но он все же сказал:
- Погибнем, другие напишут.
Приближался полдень. Над пыльной дорогой, над притихшими перелесками, над хмурыми уставшими бойцами, что шли разрозненной смешанной колонной, высоко в небе стояло жаркое солнце. Оно жгло спины, накаляло вороненую сталь винтовок, до боли слепило глаза. Гимнастерки покрылись серой въедливой пылью.
Все ощутили облегчение, когда с первыми мутными облачками с запада прилетел едва приметный освежающий ветерок.
Погода резко менялась. Тишину взбудоражил крепкий порыв ветра. По небу, большая часть которого все еще сохраняла спокойствие, заспешили клубящиеся дымчатые облака. Они словно пустились в погоню за колонной и норовили быстрее нагнать ее. По высоким травам, по спокойным березам метнулись таинственные причудливые тени. Солнце еще светило, но уже чувствовалось, что вслед за быстрыми неспокойными облаками придут тяжелые дождевые тучи.
И верно, вскоре они появились. Небо сделалось неживым, удручающе-хмурым. Тучи наплывали на светлые просторы неба, густели, их пепельно-дымчатый цвет все темнел, становился иссиня-черным. Вот уже все вокруг померкло. Ожили, закачались, предчувствуя недоброе, кусты, что выстроились вдоль обочин.
Настала минута, когда последний солнечный луч на миг приник к яркой зелени леса и тут же растаял. Лишь далеко впереди, на востоке, оставалась небольшая полоска нетронутого чистого неба.
Ветер подул сильнее. Стало слышнее уханье орудий, раздававшееся позади. Что-то злое, беспощадное было в беспрерывном и настойчивом движении грозовых туч. Никто не удивился, когда черную мглу словно пронзило огненной змеей молнии. Угрожающе загрохотал гром.
Первая вспышка будто послужила сигналом. С нервной поспешностью молнии затеяли ослепительную, дерзкую игру. Крупные капли дождя упруго стегнули горячую пыль дороги, звонко ударили по листьям.
Внезапно в колонне послышался возглас, приглушенный яростным треском грома:
- Смотрите!
Саша поднял голову и тотчас же отчетливо увидел, как из голубого пламени вывалился горящий самолет. Вот он отделился от тучи и наискосок ринулся вниз, оставляя позади себя яркий огненный хвост.
- Наш! - крикнул кто-то.
- Немец. Протри глаза.
- Протри сам. Звезда на крыле.
- Мерещится тебе, что ли?
- Наш. "Чайка", - уверенно заявил старшина Борисовский.
Спор прекратился.
Саша оцепенел. Такую картину он видел раньше только в кино. Но сейчас неудержимо падал вниз, на хмурую неласковую землю настоящий самолет, в котором конечно же находился летчик.
Зрелище это поразило Сашу не только своей необычайностью, не только тем, что оно было страшным, но прежде всего тем, что он, Саша, был совершенно бессилен оказать летчику хотя бы незначительную помощь. И это ощущение бессилия было особенно мучительным.
- Молния его, - высказал предположение Валерий.
- Да, такая ударит… - согласился высокий худощавый паренек.
- Воздушный бой, - спокойно сказал старшина. - Дерутся там, за тучами.
- Воздушный бой? - недоверчиво переспросил Валерий. - Но это же наш самолет. Вы считаете, что немец его одолел? Я не верю.
- Спрыгнул! - раздался радостный возглас.
Самолет уже скрылся за лесом, а в темном небе появилось белое пятнышко парашюта. Оно отчетливо вырисовывалось на фоне мрачных туч.
- Шагом марш! - пронесся над колонной бас Федорова.
Колонна двинулась.
У Саши горело сердце. От того, что испытал жгучее чувство страха, что не мог помочь летчику, от того, что все дальше и дальше уходил на восток по грязной дороге, под ошалелым дождем.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Женя любила проснуться пораньше, чтобы встретить рассвет. Ей казалось, что нет ничего чище, необходимее, чем эта пора пробуждения и надежд.
Но пришел рассвет, который принес с собой войну.
На второй день, когда возобновилась бомбежка, Женя в ответ на предложение матери спуститься в подвал сказала:
- Ты хочешь, чтобы я оказалась там замурованной, как Аида?
- А что же ты будешь делать?
Женя на мгновение закрыла глаза. Длинные черные ресницы чуть-чуть дрожали, словно на них налетал ветерок. Она приняла решение: сказать или не сказать маме?
- Еду на заставу.
- Ты сумасшедшая!
- Мамочка, - как можно ласковее сказала Женя, - я не просто сумасшедшая, я еще и упрямая.
- Что за нелепые выдумки! - возмутилась мать. - На заставу! Ты что - пограничник? Ты знаешь, что там сейчас творится?
- Поэтому я и поеду.
- Отец сказал, что сегодня они заканчивают погрузку станков. Подумай о нас. Разве там не обойдутся без тебя?
- Без меня обойдутся, а я без них - нет, - упрямо сказала Женя. - Никто меня не удержит. Всех наших ребят вчера отправили эшелоном. А мы, девчонки, должны сидеть?
Женя заторопилась, поспешно схватила одежду.
Решение ехать на заставу родилось еще в тот момент, когда мама произнесла слово "война". Война - значит, ее сверстники бьются с фашистами. Там Андрей.
Мать со слезами на глазах вышла из комнаты.
Женя еще не совсем ясно представляла, каким образом она доберется до заставы. Она не была уверена и в том, сможет ли найти там своих одноклассников.
Мать вернулась со свертками, стала совать их в маленький чемоданчик. Женя оделась, мельком взглянула на себя в зеркало. Не так давно она обрезала свои косички. Но странно: на нее смотрело лицо все той же маленькой девчонки, какой она была раньше. Как досадно, что она совсем не повзрослела!
- Прошу тебя, доченька, останься, - все еще не теряя надежды, убеждала ее мать.
Женя промолчала. Это лучше, чем выдать свое волнение. Сейчас она выбежит за дверь, промчится по переулку. Так было всегда. Так бегала она в школу. Но теперь… Мать останется. Останется! Никогда еще Женя не оставляла маму так надолго, как хотела оставить сейчас. Вот она, мама, стоит посреди комнаты. Вся как-то сжалась, притихла, словно поняла, что заставить Женю отказаться от своего - уже не в ее материнских силах.
"Как мы похожи друг на друга, - мысленно сказала себе Женя. - Только мама чуть повыше. И седая полоска в черных курчавых волосах. Памятная прядка. Она появилась, когда из-под Выборга не вернулся Левушка".
Они как-то странно перекинулись взглядами, будто что-то хотели сказать, и вдруг кинулись в объятия друг другу. Женя обняла мать и сразу же почувствовала, как она дрожит. Мама, мамочка! Все бесконечно родное, все: и печальные глаза, и морщинки на лбу, и запах материнского тела. О чем она сейчас думает? О том, что дочь уйдет и, может быть, - ей даже страшно представить себе это, - не вернется совсем.
- Я скоро, мамочка, я совсем скоро, - растроганно повторяла Женя, не зная, что ей сказать еще. - Вот увидишь, я скоро.
Она еще раз крепко поцеловала мать и уже на ходу крикнула:
- Береги себя и папу! И скажи ему, что я сегодня вернусь. Или в крайнем случае - завтра.
Они обе выбежали на улицу: дочь впереди, мать за ней. У поворота переулка Женя обернулась. Мать стояла все на том же месте и, не отрываясь, смотрела вслед: она все еще верила, что Женя вернется. Но Женя махнула рукой и скрылась за углом.