Напарник Некипелова - Вася Волчанский - молодцеватый, розовощекий, с пухлыми щеками, без единой морщинки, ну прямо амурчик. Его любимым занятием было подтрунивать над Некипеловым. Он буквально жил этим. И если удавалось вывести Некипелова из равновесия, у него появлялось чудесное настроение, он от души хохотал, лицо, и без того розовое, пламенело. Он в открытую говорил, что если бы Некипелов не "заводился", то он, Волчанский, сдох бы от скуки.
И все же они были неразлучными друзьями, их невозможно было представить друг без друга. И Антон знал, что на задание их надо посылать обязательно вдвоем.
Федор Филюшин отрекомендовался бывшим пехотинцем. Это был расторопный весельчак, умевший быстро находить общий язык со всеми. Он хвастался, что не одна девка сохла по нему. Федор все время находил себе работу: возился с автоматом, колол дрова, приносил с озера рыбу, смазывал колеса у телеги, водил с Борькой купать лошадей. Да и сам Борька нигде не отставал от Федора. Мать и отец мальчугана погибли во время бомбежки, и Федор как бы заменял ему отца, хотя я никогда не видел, чтобы он приласкал мальчика.
Итак, мы готовились к первому боевому заданию. И надо же было случиться, что именно в эти дни я узнал о событии, которое так или иначе должно было наложить свой отпечаток на нашу жизнь и на наши взаимоотношения.
Еще в то утро, когда Макс привез нас в дальнюю сторожку, Антон сразу же посмотрел на Галину как-то по-особенному. Сколько я знал Антона, он никогда не смотрел ни на одну девушку именно так. Суровость на его лице тут же сменилась радостью и удивлением. Галина тоже ощутила на себе этот взгляд: сделалась растерянной, жалкой и, словно борясь с этой внезапной растерянностью, что-то грубо и невпопад ответила Волчанскому.
Я понял, что Антон вдруг открыл для себя что-то новое, неизведанное, волнующее и что это неожиданное открытие принесет ему и мучения, и радость и теперь-то уж, наверное, он сможет понять и мои чувства. Во всяком случае, не станет обвинять меня или утверждать, что я слепец.
Антон всячески старался подчеркнуть, что Галина для него такой же боец отряда, как и все остальные. Распоряжения он отдавал ей официально, называя по фамилии, не делал никаких скидок ни в дежурстве, ни в хозяйственных делах. Да и сама Галина, я был убежден, воспротивилась бы любой поблажке, любой попытке как-то выделить ее среди других или облегчить жизнь в отряде. Единственное, что он сделал для нее, - это поселил отдельно, в маленькой каморке, в которой до этого жил сам.
Наверное, я так ничего и не узнал бы о взаимоотношениях Антона и Галины, если бы она сама не рассказала мне об этом.
Произошло это незадолго до того, как от Макса прибыл связной с заданием взорвать мост на шоссе. Заодно он пополнил наши скудные запасы взрывчатки, привез кое-что из продуктов и сообщил о положении на фронте. Новости с фронта не радовали: наши сдавали один город за другим и немцы зловеще надвигались на Москву.
В тот день на лес обрушилась гроза. Она свирепо прочесывала лесную глухомань, словно не было для нее ничего ненавистнее старых высоких сосен. Воздух был сухой, и казалось, что то тут, то там с сухим старческим стоном валятся на землю деревья. Потом гигантским хлыстом по лесу наотмашь ударил ливень. Вершины сосен и берез мгновенно вымокли, но внизу, у стволов, все еще было сухо.
Мы сидели в сторожке, укрывшись от дождя. Казалось, наш деревянный домишко вот-вот вспыхнет и будет пылать так же быстро и ярко, как береста. Гром взрывными волнами накатывался на вершины деревьев, силясь пригнуть их к земле. Молнии сразу на полнеба выплескивали свои расплавленные потоки.
Мне захотелось выйти на крыльцо. Слишком уж тесной показалась сторожка.
- Пойду посмотрю, не отвязались ли кони, - сказал я Антону, чтобы как-то оправдать свое желание отлучиться и побыть на воздухе.
Он кивнул мне, не отрываясь от карты. Вместе со связным Родионом, стремительным, непоседливым парнем, они уточняли расположение моста и подходы к нему.
Уже с крыльца я увидел Галину. Она стояла, прислонившись спиной к стволу сосны, в легком ситцевом платье и с детским любопытством безбоязненно смотрела на небо. Время от времени она вздымала руки над головой, словно просила, чтобы молнии достали до земли, чтобы можно было прикоснуться к ним и узнать, действительно ли они горячи или они - лишь видимость, отблеск былого огня.
Я подошел. Галина даже не взглянула на меня.
- Не боишься?
- Уходи.
Она приставила маленькую ладонь к стволу. Ладонь тут же наполнилась мутноватой водой.
Я молча направился к коновязи, стараясь идти там, где деревья не заслоняли дождя.
- Подожди! - крикнула Галина.
Я остановился.
- Вернись, - попросила она, видя, что я стою и не решаюсь подойти.
- Что тебе?
- Кажется, утихает, - разочарованно сказала Галина, всматриваясь в небо.
- Да, утихает, - подтвердил я, все еще не понимая, почему она попросила меня вернуться.
- Антон хочет, чтобы я стала его женой, - как о чем-то обычном и несущественном сказала Галина.
- Женой?
- Да.
- А ты?
- Я сказала, что согласна.
- Согласна?!
- Тебя это возмущает? Все правильно. Я так и знала.
- Ничего не понимаю.
- Ты все понимаешь. Не беспокойся, я сказала ему, что это невозможно. Только не смогла признаться. Осуждай меня, но не смогла. Сказала, что пока идет война… Да и какой из него будет командир отряда, если у него - жена, дети… - Она вздрогнула и тут же взяла себя в руки. - В общем, не имеет значения.
Она говорила и водила мокрыми пальцами босой ноги по крохотной лужице, в которой беспомощно плавали хвоинки. Эта нога с маленькой широковатой ступней вызвала во мне щемящее воспоминание о Лельке.
Да, это было похоже на Антона - вот так внезапно поставить вопрос ребром. Значит, я не ошибся, поняв по его взгляду, что он, что называется, о ходу влюбился в Галину. Но он же ничего не знает о том, что произошло с ней, и, конечно же, без всякого умысла обидел ее.
Я пытался найти слова, которые должен сказать и которые бы поддержали ее. Таких слов не было.
- Антон - хороший парень, - наконец выдавил я. - Настоящий.
- Знаю, - сказала Галина. - Не будем об этом. Я просила его послать меня на задание.
- А он?
- Сказал, что согласен. И что если бы я стала его женой, то все равно послал бы, раз это надо.
- Я тоже пойду взрывать мост, - сказал я. - И хорошо, что ты будешь с нами. Честное слово, Федор и Борька отлично справятся с охраной сторожки.
8
К выходу на задание мы готовились тщательно. Еще бы! От того, увенчается ли оно успехом или окончится неудачей, зависело наше право считать себя боевой единицей подпольного райкома партии, который возглавлял Макс. И самое главное: в тех самых краях, которые стали для немцев глубоким тылом и где, по их убеждению, воцарились спокойствие и лояльность к "новому порядку", здесь, в лесной тиши, нарушаемой лишь звучными всхлестами птичьих крыльев, должен был прогреметь этот взрыв как доказательство того, что народ не смирился и готов вести борьбу до конца.
Тренировки проводили на мостике, переброшенном через канаву, в километре от стоянки. Антон пришел на заставу из саперного подразделения и потому хорошо знал подрывное дело. Теперь это было как нельзя кстати. Он увлеченно учил нас, в каком месте нужно закладывать взрывчатку, чтобы ферма моста обязательно распрощалась с опорой и рухнула вниз, как присоединять к толовым шашкам бикфордов шнур, где лучше укрыться от взрыва и как отходить после выполнения задания, чтобы перепутать все карты противнику.
Мы еще и в глаза не видели моста, который нам предстояло взорвать, по уже рисовали его в своем воображении.
Подготовка к выходу шла организованно, без рывков. Эту спокойную, деловую атмосферу создавало и то, что мы хотели как можно лучше провести операцию, и то, что слово Антона было для нас непререкаемым.
Беспокоило лишь одно: в то время как взрывчатки было почти достаточно, чтобы вывести мост из строя, бикфордова шнура оказалось мало - чуть побольше четырех метров. Хватит ли? Ведь высота опоры почти три метра. Кроме того, в нашем распоряжении было всего два детонатора. Один мы должны были приспособить на конец детонирующего шнура в пакет с толом, другой - на пороховой шнур. А как же вызвать детонацию? Судили, рядили и решили взрывать так: весь тол, упакованный в куски парашютного материала по пять килограммов в пачке, заложить в опору, последнюю пачку снарядить детонирующим шнуром с детонатором на конце, другой конец шнура обмотать вокруг толовой шашки, которая и должна будет выполнить роль промежуточного усилителя детонации. В шашке, как это делается при обычном минировании, закрепляется пороховой шнур с детонатором.
Главное - на какой высоте окажется этот промежуточный усилитель. Порохового шнура у нас было всего сантиметров тридцать, не больше, а это значило, что после поджога в нашем распоряжении будет приблизительно тридцать секунд, чтобы уйти от места взрыва в укрытие. А уходить нужно по топкому берегу. В такой обстановке можно оказаться в зоне взрывной волны.
Были и другие сомнения. Ведь в случае неудачи мы не сможем повторить взрыв: немцы выставят охрану и к мосту не подберешься.
Родион настоятельно советовал не рисковать и заверял, что Макс распорядится отложить взрыв. Но Антон упрямился, говорил, что не хочет больше ни одного дня быть в положении человека, который до сих пор палец о палец не ударил, чтобы помочь фронту.
- Каждый кусок хлеба стоит у меня поперек горла, - злился Антон. - Взрывать - и весь разговор.
Что и говорить, цель была заманчивая. Выведенный из строя мост приостановил бы переброску военной техники и грузов к фронту, и немцам пришлось бы либо срочно восстанавливать его, либо строить новый.
Родион спорил с Антоном, и в конце концов сошлись на том, чтобы кого-то из нас послать в город к человеку, которому было поручено заниматься материальным обеспечением партизанских отрядов. Это задержит взрыв на сутки, пусть на двое суток, не больше.
Когда Антон собрал всех нас и рассказал, в чем дело, раздался голос Галины:
- Пойду я. Хорошо знаю город.
Нет, - воспротивился Антон. - Могут встретиться знакомые.
- Сказала - сделаю, значит, все.
И когда Антон, грустно и укоризненно посмотрев на нее, все же согласился, Галина ожила, повеселела.
Проводить ее до развилки тропинок пошел Антон.
- По пути проинструктирую, - как бы оправдываясь перед нами, хмуро пробормотал он.
И они пошли: впереди, прихрамывая, шел Антон, за ним - Галина в цветастом платье, босиком. Туфли, связанные веревочкой, болтались на палке, перекинутой через плечо.
Мы смотрели вслед. Солнце еще не спряталось. Цветы на платье Галины то ярко вспыхивали, то, попадая в тень, меркли, линяли.
- Сам пошел, - глядя на них, сказал Федор. И словно поняв, что в этих словах уж слишком явственно проступает зависть, поспешно добавил: - Хоть командир, а простяк.
Федор и до этого часто хвалил Антона, подмечая в нем то одну, то другую положительную черту. Правда, делал он это всегда в отсутствие Антона, и никто не смог бы упрекнуть его в подхалимаже. Но, конечно, его слова нет-нет да и доходили до Антона.
- Сам! - весело и беззлобно передразнил Федора Волчанский. - Наивняк ты, Федор, ей-бо.
Это "ей-бо" было настоящим бедствием Волчанского. Оказывается, он когда-то то и дело вставлял в свою речь ядреные словечки, его стали пробирать за это и дома, и "по линии общественности". И он "перековался", начисто выкинул их из своего лексикона. Образовавшуюся пустоту он и заполнил этим самым "ей-бо".
- В мозгу человека примерно пятнадцать миллиардов нервных клеток, - неожиданно выпалил Некипелов, - а у тебя, Волчанский, это число разделено на два.
Волчанскому только это и нужно было.
- Завелся, ей-бо, завелся! - восхищенно вскричал он. - Завидки берут, что не тебя послали провожать? Так тебя до таких ответственных дел на пушечный выстрел нельзя допускать. Ты же, ей-бо, так проинструктируешь…
- Дурак ты набитый, - взорвался Некипелов.
- Прежде чем болтать, подумай, - поддержал его Федор.
- Вот еще, пошутить нельзя, - без всякой обиды огрызнулся Волчанский. - Ну вас в болото.
- А что ты о ней знаешь, о Галине? - спросил Некипелов. - И чего швыряешься такими словами?
- Ну вы, ей-бо, уже сгустили краски. Вы думаете, я зря? Ходил он к ней ночью. Сам видел.
- Кончай травить, - сказал Некипелов.
- А чем, ей-бо, плохо? - не унимался Волчанский. - Взорвем мост и закатим свадьбу. В лесу! Деваха она, ей-бо, с особой точкой наводки!
Антон вернулся в сумерки. Мы сидели у маленького костра и ждали, когда сварится уха. Как раз к его приходу Волчанскому снова удалось "завести" Некипелова. Волчанский язвил по поводу того, что, пока он, Некипелов, ждет здесь, в лесу, ужин, там, на севере, немцы, может быть, уже подбираются к его Мурманску.
- А кто виноват? - тут же вскинулся Некипелов. - Тебя как учили? Бить врага на его территории! С себя вины не снимаю. Но только в одном: что не погиб вместе с пушкой. Каюсь. Но разве только во мне одном дело? Ты вот скажи: когда наш артполк к границе перебросили? Считай, в конце мая. А есть такие полки, что из эшелона носа не успели высунуть - их немец в дороге разбомбил. Спроси пограничника, - кивнул на меня Некипелов, - пусть скажет, когда они почуяли, что война будет? А как мы к этому подготовились? Речами да песнями? "Полетит самолет, застрочит пулемет…" Почему они оказались отмобилизованы, а мы нет? Вот сейчас говорят: внезапно напали, в этом вся беда. Да если бы мы были наготове, от всей его внезапности один пшик получился бы. Как двинули бы по рылу - и полный порядок.
- Ты это к чему? - прогремел вдруг похолодевшим, пугающим своей отчужденностью голосом Антон. Все, кроме Некипелова, обернулись к нему.
- Я по-русски говорил, - нахохлился Некипелов.
- По-русски, да на немецкий лад!
- Правду говорю. И никто не запретит. Кому хочешь скажу: должны были предвидеть в верхах, там, в Москве.
- Да ты… в своем уме? - прошептал Антон, и стало понятно, что теперь уже это добром не кончится. - Да с его именем в атаку… На смерть…
- В атаку и я ходил с его именем, - спокойно сказал Некипелов. - И еще пойду.
- Никуда ты не пойдешь, сволочь! - взревел Антон, и в руке его мутно блеснул пистолет. - Отряд хочешь разложить?
Некипелов подчеркнуто сдержанно снял ложкой пену с закипевшей ухи, плеснул ее в огонь. Волчанский подскочил к Антону, схватил за руку.
- Встать! - заорал Антон.
Некипелов встал, послушно повернулся к Антону.
- Отстраняю… и весь разговор, - уже не так гневно проговорил Антон, опустив пистолет. - С такими настроениями…
- Отстраняешь? - тихо спросил Некипелов. - От земли ты меня не отстранить. Или на ней, или в ней. Другого не придумаешь.
- Философ! - презрительно сказал Антон, - Ну, пофилософствуй!
И он пошел к сторожке. Задержавшись на крыльце, бросил в темноту:
- После ужина - отбой!
Невеселым был у нас вечер. Даже Волчанский приумолк и лишь изредка, непонятно в связи с чем, ронял: "Ну, ей-бо". Может, по той причине, что обжигал язык слишком горячим варевом.
По настроению ребят чувствовалось, что среди нас нет таких, кто бы прямо стал на сторону Некипелова и разделял его мнение. Уже хотя бы потому, что он своей критикой задел человека, стоявшего вне всякой критики и, как мы были глубоко убеждены, не способного ошибаться. Слова Некипелова выглядели кощунственно, и потому нельзя было не присоединиться к возмущению Антона. Несомненно, вопрос "почему мы отступаем?" все больше не давал покоя. Но никто, подобно Некипелову, не посмел бы высказать такую мысль, какую высказал он. Ибо сама по себе эта мысль противоречила бы той вере в исключительность великого человека, которая жила в нас с той поры, как мы научились кое-что понимать в жизни. И потому во всех случаях, когда речь шла о неудачах наших войск, мы не связывали это с его именем. Ошибаться и допускать просчеты могли все, но только не он. Мы высказывали самые различные предположения о причинах отхода. Но чтобы сказать так, как сказал Некипелов…
После ужина я заступил на дежурство. Лишь стволы ближних деревьев угадывались в темноте. Лес неразличимо слился с ночью. Было очень тихо, даже мои осторожные шаги вспугивали затаившуюся тишину. Временами я останавливался, прислушивался. Совсем рядом спала мои товарищи, и сознание, что они рядом, помогало справляться с тоскливым настроением.
Сколько бы раз я ни дежурил, как бы ни старался думать о войне, о нашем отряде, о предстоящих делах, все равно в какой-то неуловимый момент мысли сменялись думами о Лельке.
Я снова и снова думал о том, как было бы чудесно, если бы Лелька была здесь, в отряде. Вместе с нами она пошла бы взрывать мост, делила бы радость и горе, все было бы ясно и определенно.
Я ходил, мысленно говорил с Лелькой, и стало легче.
Была уже полночь - это было видно по звездам, - когда, выйдя из-за угла, я едва не столкнулся с Антоном. Красноватый уголек самокрутки попыхивал у него в зубах.
- Не спится? - спросил я.
- Смотри в оба, - вместо ответа предупредил Антон.
- А что?
- Что, что, - недовольно пробурчал он. - Смоется, подлец, и весь разговор.
- Кто?
- Ты что, глухой? Или ослеп? - И Антон, наклонившись ко мне, прошептал: - Некипелов, вот кто.
- Ты думаешь? - неуверенно спросил я. - Куда же он может сбежать?
- Такие на все способны. А я считал его надежным, притупил бдительность. Хорошо еще, что сам раскололся.
- Волчанский рассказывал, что Некипелов один остался у пушки. И не уходил, пока не кончились снаряды. И утопил затвор. Чтобы немцы из пушки стрелять не могли.
- Волчанский! - рассердился Антон. - Тоже мне, авторитет! Он тебе расскажет, расставляй уши.
Я не стал спорить. Пусть успокоится, тем более что после разговора с Некипеловым мне была понятна его злость и тревога. Спросил только:
- Ты что же, твердо решил не брать Некипелова?
- Я не меняю своих решений, - отрезал Антон.
Мы помолчали. К земле, раскалясь добела, неудержимо мчалась падучая звезда. Мчалась так стремительно, словно не могла прожить без земли ни одного мгновения. Но, не долетев, бесследно растаяла в черном небе.
- А надеялась долететь, - сказал я.
- Сейчас не до лирики, - угрюмо откликнулся Антон.
- Что с Галиной? Неужели…
- Кто его знает? - торопливо спросил Антон, не дождавшись, пока я выскажу свое предположение. И тут же в его голосе послышалась другая интонация: - Кто его знает…
- Ты что? Сомневаешься?
- Никому нельзя верить! - вдруг исступленно, громким шепотом, задыхаясь, проговорил он, схватившись руками за ремень моего карабина. - Нельзя, и весь разговор!