Вышла в коридор. В заставленном вещами и сундуком коридоре было тихо. Лился желтый свет от тусклой, засиженной мухами лампочки, свисающей на скрученном проводе с высокого потолка.
Гул моторов все ближе, ближе. Заревела сирена.
По спине пробежал холодок тревоги. Она села на прохладную крышку сундука, уже чувствуя приближение беды.
* * *
В казарме на тумбочке затрещал телефон. Дневальный вырвался из полудремы, схватил трубку телефона.
– Дневальный по эскдркрасноарм…
Крик на том конце провода оборвал его скороговорку.
– Какого х…ра ты еще стоишь, дневальный! Поднимай людей! Боевая тревога!
Человек с красной повязкой на рукаве вбежал на середину казармы. Оглянулся на двухэтажные кровати, тумбочки, фикус, стоящий в углу казармы, и закричал:
– Эскадрон, подъем! Боевая тревога!
Этот крик оборвал все – сны, прошлую жизнь, мечты.
Крик дневального и вой сирены застали красноармейцев неподвижно лежащими под одеялами. Через секунду уже отрывались от подушек стриженые головы, отбрасывались в сторону одеяла, мелькали босые ноги. Бойцы, еще не успев вырваться из пелены домашнего сна, с полузакрытыми глазами на ощупь хватали штаны, наматывали обмотки.
Помкомзвода сержант Борзенко за месяц до армии успел жениться. В коротком солдатском сне пришла любимая жена Лиза. Она звала его к себе: "Борзик, ну где ты, Борзинька" и тянула его руку к себе на живот. А он трясущимися руками уже торопливо рвал пуговицы на ее платье… И тут на самом интересном месте раздался крик дневального. Сержант открыл глаза – чертыхнулся:
– Нет! Ну какие сволочи! Нет чтобы объявить тревогу на десять минут позже!
Дежурный по эскадрону гремя ключами уже открывал оружейную комнату.
Хлопали двери. Из казарм выскакивали красноармейцы. Они мочились за углом, закуривали, спешили в строй.
Получив винтовку с боеприпасами и выбегая на улицу, Борзенко шутливо крикнул дежурному:
– Война, Сань, что ли?
Тот не ответил, отвернул свое конопатое насупленное лицо.
Звук моторов все нарастал и нарастал. Красноармейцы, получив винтовки, выбегая из дверей, щурились, зевали, кое-кто побежал за угол казармы. Наскоро справив малую нужду, становились в строй.
За два года службы Борзенко уже знал, если в выходной день объявили тревогу, пропало воскресенье. Сейчас объявят кросс.
Прибежал встревоженный командир эскадрона капитан Ракитин. Встревоженно осмотрел строй, подозвал к себе старшину. Спросил:
– Все на месте? Кого нет?
– Так точно, товарищ капитан. Все на месте. Четыре человека в наряде. Один в санчасти.
Капитан прошелся перед строем. Кажется, что каждому заглянул в душу.
– Война, ребята!
Строй колыхнулся.
– Как война? С кем?..
– С фашистами. Некогда отвечать на вопросы. На границе уже идет бой. Седлать лошадей!
Казаки эскадрона бросились к конюшням. Выводили и седлали лошадей.
Вдали, в утреннем небе, появилась армада самолетов. Они летели строем, на разной высоте, медленно, уверенно.
У Ракитина в голове шевельнулась малюсенькая надежда.
– Может быть, наши?
Но надежда тут же пропала, потому что от летящего строя отделилось несколько теней, скользнули прямо к военному городку. На фюзеляжах и крыльях с желтыми концами мелькнули черные кресты. Три пары "юнкерсов", завывая, пронеслись над крышами казарм, городком, в котором жили семьи командиров, развернулись над лесом и, сделав крутой вираж, стали стремительно возвращаться. Задрожали стекла, заржали кони. Одна из казарм вдруг вздрогнула, рассыпаясь по кирпичам, и медленно сползла вниз. С неба продолжали сыпаться бомбы.
Ракитин представил, как сейчас авиационная бомба пробьет крышу казармы и взорвется, убивая и калеча беспомощных безоружных людей.
"Каюк!" – подумал Ракитин и, срывая голос, заорал:
– Во двор! Бегом! Марш! – А когда бойцы выскочили на двор, закричал снова: – Рас-средоточссь! Стадом не стой! Лошадей в укрытие!
Казаки вскакивали в седла, но как град на них сыпались и сыпались осколки малокалиберных осколочных бомб "Шпренг Диквант" SD-2. Остановить этот кровавый молох могли только самолеты или зенитки Красной армии. Но зенитчики за несколько дней до начала войны были направлены на корпусные учения у села Крупки.
Армаду немецких бомбардировщиков могли остановить недавно полученные новейшие истребители МиГ-3. Но летать на них в полку почти никто не умел. Обучение и облетку прошли только 16 летчиков.
Согласно распоряжения командующего округом ВВС, в связи с переходом на новые самолеты было приказано снять со старых самолетов И-16 все вооружение, а самолеты перегнать на базу.
Командир авиаполка Полунин приказ не выполнил. Оставил два десятка ишачков. Не потому что заподозрил измену. Не дошли руки. Не успел.
В ночь с субботы на воскресенье майор Полунин остался в штабе. Сначала засиделся над документами, а потом бросил у двери хромовые сапоги и прилег на стульях в своем кабинете. Вскоре в коридоре, где стоял дневальный, раздался здоровый командирский храп. Слышалось невнятное бормотание.
Дежурный по полку настойчиво тряс его за плечо.
– Товарищ майор, товарищ майор… вас командир дивизии, срочно!
Полунин вскочил, спросонья закрутил головой, ища телефонную трубку. Рука машинально потянулась к вороту гимнастерки, вытянулся по стойке "смирно".
– Майор Полунин у аппарата, – доложил комполка и сквозь треск помех услышал ажурный мат комдива.
– Твою царицу мать! Спишь, майор?! – В трубке слышалось хриплое дыхание. – Прямо на тебя идут немецкие бомбардировщики. Поднимай полк!
– Какие мои действия, товарищ генерал? По-прежнему огонь не открывать? Принуждать к посадке? – спросил комполка.
– Ты офуел, майор?! – Рык комдива. – Их там сто или двести! Армада! Это война, Иван. Задержи их! Любой ценой задержи!
Полунин гаркнул:
– Понял! Есть задержать, товарищ генерал! – Хрястнул трубкой по телефону: – Ага… задержи. А какая же сука придумала перед самой войной у нас самолеты забрать?
Заметался по кабинету, натягивая сапоги. Застегивая на ходу портупею с кобурой, выскочил из штаба. Сбегая с крыльца, подвернул ногу. Выругался сквозь зубы.
Следом за ним загрохотал сапогами дежурный:
– Товарищ майор?..
В небе слышался ровный гул. Слегка приподнявшееся над линией горизонта солнце высветило лавину самолетов, идущих в плотных боевых порядках на полукилометровой высоте.
Ковыляя к аэродрому, комполка оглянулся, глянул в небо. Почувствовал, как похолодело в груди и сердце ухнуло куда-то вниз. Бешено закричал дежурному:
– Давай ракету! Быстро! Боевая тревога!
Со стороны оперативного дежурного, глухо хлопнув, взвилась красная ракета. Дежурное звено первой эскадрильи младшего лейтенанта Кокорева стремительно взмыло в сереющее небо. Навстречу своей смерти.
Надсадно выла сирена.
По полю в серых предрассветных сумерках уже мчались топливозаправщики. Чихнув, закрутился винт первой машины. Взревел мотор, второй, третий. Подкатила дежурная машина. Летчики полка прямо на ходу выпрыгивали из тентованного ЗИС-5, бежали к самолетам. Ревели двигатели. Техники тащили ленты к пулеметам БС и ШКАСам, баллоны со сжатым воздухом. Всюду шум моторов, крики команд, – полк готовился к бою!
Разбегаясь, взлетела первая пара. За ней вырулил очередной И-16, набрал скорость, кажется, сейчас оторвется от полосы… Но от летящей эскадры отделилось звено, и воющие самолеты с крестами пошли в атаку с пологого пике.
Полунин закричал:
– Давай! Ну давай же, родной, взлетай!
И в этот момент перед набирающим разгон самолетом набухла и вспучилась земля. И только тогда раздался звук взрыва. Машина подпрыгнула вверх и, разваливаясь на куски, вспыхнула ярким пламенем. Летное поле покрылось черными фонтанами взрывов.
Через двадцать минут полка уже не было. Восемьдесят машин сгорели, даже не взлетев с аэродрома. Вся полоса была густо усеяна воронками от бомб. Аэродромные постройки, ремонтные мастерские и склады горели. Черный дым клубами стелился над летным полем и высоким столбом уходил в небо. На краю поля лежала опрокинутая бричка с кастрюлями. Из пробитого пулей бака вытекало что-то темное. Чай или какао, похожие на кровь. По всему аэродрому дымились разбросанные обугленные обломки. Все, что осталось от авиаполка.
Внезапно откуда-то с высоты, со стороны солнца свалился маленький юркий истребитель МиГ-3. Пристроился в хвост немецкому самолету. Пошел на сближение, быстро сокращая расстояние, вцепившись в хвост мертвой хваткой.
– Кокорев? – поразился Полунин. – Живой?
И закричал, срывая голос:
– Кокорев! Димка-ааааа! Стреляй, сынок!
Словно услышав его крик, ударил 12,7 мм универсальный пулемет Березина, коротко тявкнули скорострельные ШКАСы – и все.
Младший лейтенант Кокорев, остервенело давя на гашетку, костерил себя сквозь стиснутые зубы:
– Учили тебя, дурака, стрелять экономно. Теперь кровью умоешься за то, что не слушал!
Полунин покрылся холодным потом. Он понял, что сейчас Кокорева разорвут. Порвут, как голодные волки. Но маленький юркий МиГ-3 упорно шел на сближение с врагом. Газ – до предела. Ближе… Ближе… Раздался треск, заглушивший на мгновение гул моторов. Винт истребителя за доли секунды "размолотил" хвостовое оперение "юнкерса", и тот, словно наткнувшись на каменную стену, тут же клюнул носом и рухнул вниз.
Полунин кинул фуражку о землю, заорал в восторге:
– Что, бля, получил на х…?!
Но МиГ-3 тоже дернулся и стал неуклюже валиться на крыло. Сломанный винт не тянул. Самолет падал, словно подбитая птица, но даже в падении летчик пытался планировать, чтобы не упасть и сесть на землю, сохранив машину. Но тут один из самолетов прикрытия ударил из автоматической пушки. МиГ-3 вздрогнул, выпустил узкую струю черного дыма. С каждым мгновением она становилась все гуще и гуще. Самолет скользнул к лесу и пропал за верхушками деревьев. Через несколько минут где-то вдалеке за лесом раздался взрыв.
На том месте, где располагался военный городок и казармы, рвались фугасные бомбы. Кричали умирающие бойцы, ржали раненые кони. Горели деревянные строения, крыши домов, заборы, деревья. Лопались стекла. Рушились балки. На одной петле со скрипом раскачивалась дверь кирпичного дома. В воздухе висели гарь и пепел. Казармы были разрушены, вокруг не осталось ни одного уцелевшего каменного здания.
В нескольких километрах от военного городка догорал самолет младшего лейтенанта Кокорева.
Проснулись жители, и на улицах началось столпотворение. По утренним улицам, в пыли и грохоте бежали обезумевшие от страха полуодетые люди. Среди них были старики и женщины, бегущие в одних сорочках и кричащие страшными голосами. У многих на руках плачущие дети. Листья деревьев обуглились и почернели от огня. Всюду на земле валялись осколки стекла, обломки кирпичей, поваленные деревья.
– Товарищи… без паники, товарищи. Это провокация! Сохраняйте спокойствие. – Не веря собственным словам, метался среди людей заведующий гарнизонным клубом старший политрук Мохов.
Вся площадь перед городком и казармами была перепахана воронками бомб. Лежали десятки убитых красноармейцев и мирных жителей. От двухэтажного здания казармы осталась лишь одна внутренняя стена, на которой висел покосившийся портрет Сталина. Но над развалинами штаба реял пробитый осколками красный флаг. Сильно пахло гарью. Черный дым стлался по земле.
Стоя на коленях, страшно кричала жена капитана Ракитина. Волосы ее были растрепаны, из-под халата торчала ночная рубашка. На земле перед ней лежала полуголая маленькая девочка с окровавленной светловолосой головкой.
Отбомбившись, самолеты развернулись и, пройдя по горящим развалинам пулеметными огнем, ушли за горизонт.
Наскоро перевязав раненых и торопливо оглядываясь туда, где скрылись самолеты, казаки вскакивали в седла, выстраивая лошадей в походную колонну, и двинулись на Белосток.
В воздухе осталось висеть облако пыли из-под конских копыт. Попав во время марша под очередную бомбежку, казаки решили разбиться на эскадроны, чтобы не быть мишенью для самолетов.
Капитан Ракитин был убит осколком. Командование эскадроном принял старший политрук Мохов.
Не доходя до Ломжи, где дислоцировался 130-й артиллерийский полк, выслали разведку. Через полчаса те вернулись. Старший группы сержант Борзенко доложил:
– Немцы!.. на мотоциклах с пулеметами… Наверное, разведка. Около взвода, наглые… хохочут. Прут…
Старший политрук почернел лицом.
– Хохочут, говоришь? – закричал. – Шашки к бою!
Через десять минут озверевшие казаки вырубили немецкую разведку шашками. Это был не бой. Была жестокая рубка. Свистела сталь клинков, слышались выстрелы обороняющихся, редкие вскрики. Под острыми блестящими клинками немцы валились как трава. Перебив мотоциклистов, казаки рассматривали порубленных немцев, вытирали клинки о конскую гриву. Вокруг лежали убитые, раненые, разбросаны немецкие ранцы, оружие, котелки. Немецкий офицер, рассеченный по груди, корчился в перемешанной с кровью пыли. Он не хотел умирать и страшно хрипел, выпуская из раны пузыри кровавой пены. Пулеметчик уткнулся лицом в ящик с пулеметными лентами. Красные волосы на его голове были похожи на задубевшую корку.
Дрожащими руками политрук пытался вложить шашку в ножны. С лицом, заляпанным кровью, подошел Борзенко. Мохов приказал ему собрать оружие и боеприпасы.
Сержант присел на корточки перед убитым офицером, вынул из его руки парабеллум, сунул себе за пазуху. Из разрубленного шашкой нагрудного кармана достал залитую кровью записную книжку с заложенным в нее серебряным карандашом. Хмыкнул. Сунул карандашик в карман галифе. Повертел в руках засаленную записную книжонку, полистал исчерченные непонятными каракулями странички. Бросил ее в пыль.
Порубив немцев, решили в город не входить, там уже наверняка были передовые части. Решили двигаться дальше и занять оборону вдоль железной дороги. Весь день отбивали атаки противника.
Но на казаков вновь свалились самолеты. Кони и люди были беззащитны от шквала огня. Появились новые убитые и раненые, и рвал сердца полный боли крик, от которого бросало в дрожь:
– Добейте меня!.. Хлопцы, родненькие!.. Пристрелите!..
До самого вечера слышались взрывы, стрельба, стоны раненых:
– Пить… пить…
Мохов почувствовал, как горячей болью обожгло левую ногу, в горячке он пробежал несколько шагов, пока не почувствовал, что нога ниже колена стала неметь. Сапог был полон теплой, хлюпающей крови. Присев на поваленное дерево, он позвал помковзвода.
– Сержант, подь сюда… Помоги снять.
Осколок застрял в правой ноге. На коже была видна рана, из нее шла кровь.
– Дай нож…
Сцепив зубы, полоснул по ране лезвием. Скривившись, подцепил ногтями зазубренный осколок, резко дернул.
– Надо бы порохом присыпать, товарищ политрук.
– Некогда. Надо уходить на Волковыск, там наши. Найди мне подорожник.
Борзенко порвал на себе исподнюю рубаху и перевязал политруку ногу. Рана распухла, болела. Сапог не налезал. Пришлось сунуть его в седельную сумку.
На усыпанной листьями земле тут и там лежали трупы убитых лошадей и тела казаков.
* * *
Дивизионные зенитчики так и не подошли. Выйдя рано утром с полигона, колонна повернула на боковую, обсаженную тополями дорогу. Двенадцать грузовиков с орудийными расчетами в кузовах тащили 37-мм зенитные пушки. Командир взвода лейтенант Сорока дремал в кабине ЗИС-5. Перед лобовым стеклом машины зеленым миражом дрожали, плыли у горизонта березовые колки, охваченные красным рассветным маревом. В утренней прохладе висел густой запах полевых цветов и земляники. Натужно завывали двигатели машин.
– Гляньте, товарищ лейтенант. И танкистам тоже не спится, – услышал Сорока голос водителя Даниленко.
Приоткрыв глаза, лейтенант увидел, что вдалеке навстречу их колонне движутся серые от пыли, низкие, тяжелые машины.
Лейтенант прикрыл глаза от поднимающегося солнца козырьком ладони.
– Тоже с учений идут, – предположил водитель.
Танки нырнули в ложбину возле ручья и внезапно появились совсем близко. Они развернулись в одну линию и двинулись по пшеничному полю, надрывно ревя моторами, приземистые как бульдоги, широкогрудые, с кургузыми стволами пушек. Отсвечивали на солнце их отшлифованные траки.
– Что же они делают? – мелькнула мысль. – По хлебному полю!
И тут машину подбросило вверх. Почти сразу же лейтенант услышал громкий взрыв. Машина осела на правую сторону.
– Это же!.. – мелькнувшая в голове мысль, так и не успев до конца оформиться в предложение, оборвалась новым взрывом.
– Немцы! – выдохнул водитель, поворачивая к командиру испуганное лицо.
Пальцы Сороки царапали, рвали тугую застежку кобуры нагана.
Застрекотали пулеметы. Из кургузых стволов пушек выпеснулись снопы пламени. Передний ЗИС приподнялся в воздухе, потом вдруг осел и рассыпался на части. Сороке почему то запомнилось катящееся по дороге колесо грузовика. Зеленело пшеничное поле, а впереди вспыхивали и вспыхивали огоньки выстрелов. Раздался пронзительный вой снаряда, взрыв в середине колонны. Уже горела соседняя машина, рядом колесами вверх валялась покореженная опрокинутая взрывом зенитка. Страшно кричали раненые и обгоревшие люди. На месте ЗИСа с бойцами первой батареи осталась лишь дымящаяся воронка с вколоченной в землю перекрученной, изрешеченной осколками рамой грузовика. Стоны, мольбы о помощи, лужи крови.
Оглохший от разрывов, Сорока закричал:
– Орудия к бою!
Но не так просто было развернуть громоздкие зенитки на узкой дороге. Серое утро освещалось пламенем горящих машин, стояла вонь тротила, горящей резины. Немецкие танки продолжали методично расстреливать зенитный дивизион на дороге.
Сорока уже понял, что они погибают и что жить им осталось всего лишь несколько минут. И тогда Сорока вместе с какими-то бойцами немыслимым усилием развернул ствол ближайшей зенитки в сторону выстрелов и, кое-как сорвав чехол, захрипел:
– Заряжай! В гробину, душу!..