Виктор Муратов знаком читателю по книгам: "Румия", "Светлячок", "Ты люби", "И придут сыновья", "Мы убегали на фронт".
Настоящий роман посвящен героической обороне Северного Кавказа и Закавказья во время Великой Отечественной войны.
Подкупают глубокое знание автором военно-исторического материала, умение передать точно схваченные детали фронтового быта и, пожалуй, самое главное - мужественная тональность повествования при всей драматичности фабулы.
Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 7
Глава третья 14
Глава четвертая 23
Глава пятая 28
Глава шестая 34
Глава седьмая 45
Глава восьмая 52
Глава девятая 56
Глава десятая 63
Примечания 68
Перевал
Глава первая
1
Вилла "Анна Мария", словно пробка, закупорила узкий переулок почти рядом с шумной Вильгельмштрассе. Вилла уперлась колоннами в гладко отшлифованную брусчатку, образуя тупик, словно говоря прохожему: "Стой! За мной мое озеро, мой парк, мои аллеи". Перед виллой очень много каштанов. Их ветви густо переплелись. Каштаны посадили по желанию баронессы Анны Марии Берк. Она в пятьдесят три года еще надеялась, что возле ее дома разрастется парк, пусть небольшой, но похожий на Сан-Суси.
Парк действительно удался, правда без дворцов и скульптур Сан-Суси и без его знаменитых Римских купален.
Но баронессе не пришлось им любоваться. Она предоставила это своему мужу Отто Берку и сыну Клаусу. Любуется этим парком и Диана, бывшая соученица Клауса, которую полюбила баронесса когда-то просто за имя Диана, что означает лилия. Будь жива Анна Мария Берк, она в день свадьбы сама вплела бы в светлые волосы Дианы белые лилии.
Диане, очень удачно дали имя. Она была похожа на лилию и спокойной красотой, которую сама сознавала, и холодной, как у этого водяного цветка, белизной кожи лица…
У отца Дианы, генерала Генриха Хофера, парк в Потсдаме не хуже. Пускай нет в нем кавказских магнолий, вывезенных доктором Берком из Батуми, но есть тимьян, дикая фисташка, земляничное дерево, ладанник. Даже ароматичные эспарцет и акантолимон, привезенные Хофером с Крита, прижились. Только парк в Потсдаме сейчас запущен.
Своей матери Диана не помнит, отец на фронте, а старый садовник Гюнтер вечно пьян. С тех пор как Диана перешла к мужу в виллу "Анна Мария", она по-настоящему испытала материнскую заботу тетушки Поли - экономки в доме Берков. У этой женщины доброе сердце…
Клаус и Диана шли по тенистой аллее и молчали, каждый думал о своем. Клаусу было приятно идти вот так наедине с молодой женой. Иногда он останавливался и, пригнувшись, пристально всматривался в ее лицо, будто отыскивал ответ на какой-то одному ему известный вопрос. И найдя этот самый ответ, обнимал Диану и целовал ее губы, глаза, волосы, словно пытался наверстать упущенное за время разлуки.
Жизнь Дианы в эти июльские дни сорок второго года была на взлете. Вторую неделю Клаус гостит дома. После Крита он изменился - возмужал, слегка внешне огрубел, у глаз появились морщинки, они теперь четко выделялись на лице, покрытом крепким загаром. И без того светлые волосы совсем выгорели. Диане показалось, что даже глаза у Клауса изменились - наполнились густой синевой. На груди у него поблескивает Железный крест. Важный и недоступный с виду, Клаус сердцем стал нежнее, ласковее и заботливее. Даже подарки с Крита привез Диане. А этой слабости за ним прежде не наблюдалось. Он целыми днями рассказывал Диане о Гераклионе, Кании, Ретимни. И, глядя на женскую фигурку слоновой кости, на серебряную чашу из Тимбакиона, Диана представляла экзотические города Крита, горы, покрытые вечнозелеными дубами и алеппскими соснами, где сражался Клаус, где заслужил свой Железный крест.
Удивительно складывается жизнь у Клауса. Никогда он прежде не хотел быть военным. Его призвание - история. Да и на Крит он попал не для того, чтобы воевать, - хотел изучать эгейскую культуру. И Диана была довольна тем, что доктор Берк устроил Клаусу поездку на Крит. Надеялась, что Клауса минует фронт. Но, оказывается, война есть война. И на Крите пришлось Клаусу воевать, даже успел отличиться. А ведь, страшно подумать, мог и погибнуть. Вот и теперь ему предстоит поездка на Кавказ. Клаус утешает Диану тем, что едет на Кавказ не воевать, а изучать историю, культуру горцев. Клаус знает Кавказ. Он жил там до войны и часто с восхищением рассказывал Диане о Батуми, о снежных вершинах, о вечнозеленых горных лесах и о добрых, гостеприимных, очень доверчивых горцах.
Везет же мужчинам: они видят мир! Вот и отец уже прошел всю Европу, сражается в загадочной России, где-то на Дону, против романтичных казаков и пишет, что скоро будет на Кавказе. И Клаусу папаша Берк устраивает перевод на Кавказ. А ей, Диане, никто не устроит такую поездку, потому что она женщина.
- Клаус, милый, - шепнула Диана, - возьми меня с собой на Кавказ. Я бы могла… Я бы могла чем-то помогать тебе. Ну, Клаус, милый!
В ответ Клаус осторожно обнял жену.
- Наш сын должен родиться в Германии, а не в России.
Впрочем, Клаус охотнее остался бы на Крите. В душе он надеялся, что его вернут обратно на остров. Но эта надежда была слабая. Не случайно альпинистов, особенно тех, кто прежде бывал на Кавказе, отзывают с других фронтов. Очевидно, предстоят горные бои на Кавказе. Группа армий генерал-фельдмаршала Листа уже на Дону, возле Ростова. А Ростов - ворота Кавказа…
- Господин Берк! Господин Берк! - вывел из раздумья Клауса голос тетушки Поли. - Вас к телефону.
"Тетушка Поли никак не может привыкнуть называть меня по имени. Даже в детстве звала господином Берком", - подумал Клаус и бросился к дому. Звонил отец.
- Не скучаете, дети? Ну-ну. Меня не ждите. Совещание еще продлится. Потом поедем на Бисмаркштрассе. Рейхсминистр Розенберг предлагает совместный ужин, - слышал Клаус в трубке голос отца. - Езжайте в Бад-Зааров. Я приеду прямо туда. Не один. Со мной человек пять-шесть. Распорядись там, мальчик. Почему молчишь? Алло! Клаус!
- А что мне говорить?
- Верно, тебе говорить нечего. А я тебе скажу: все в порядке. Можешь готовиться к восхождению на свой Эльбрус. Но это еще не все. Есть приятные новости. Приеду - расскажу. Ты меня слышишь, Клаус? - густо рокотало в трубке. - Приготовь все для охоты. Или тебе надоела стрельба? Тогда готовь яхту, порыбачим. У меня все.
Клаус еще долго вертел в руках телефонную трубку. Как торопится папочка на свое совещание! Решается судьба сына, а у него, видите ли, совместный ужин на Бисмаркштрассе. Совещание! Обедают, ужинают да сплетнями делятся - вот и все совещания.
В стороне у окна стояла тетушка Поли. Мягкой тряпкой она вытирала широкие глянцевые листья фикуса. Листья и без того блестели, как отполированные. Конечно, тетушку Поли вовсе не интересовал в этот момент фикус. Она прислушивалась к словам Клауса. И, видя его хмурое лицо, почувствовала что-то неладное.
Она всегда волновалась за Клауса, пожалуй, не меньше, чем за своего сына Германа. Почему? Кто знает, возможно, считала Германа парнем, который тверже стоит на ногах. Хотя в это было трудно поверить. Ведь у Клауса было все: отец, всегда занимающий какой-либо высокий пост, мать - баронесса, лучшие учителя в лучших школах Берлина, от рождения и, очевидно, до самой смерти - обеспеченная жизнь.
А Герман… Нелегко было тетушке Поли воспитывать сына. Пенсия за погибшего в восемнадцатом году мужа была слишком мала… Мальчики дружили между собой. И был у них еще третий приятель, их сверстник, - Ганс Штауфендорф. Тетушка Поли не знала, к чему готовят молодежь в школах, особенно после тридцать третьего года. Но она подмечала, как незаметно дружба детей расклеивалась. Ганс на глазах менялся - становился все заносчивее, все безжалостнее, самоувереннее. А ее Герман… У него постепенно появлялись свои интересы, тайны. Он становился скрытным, замкнутым. Если Ганс не скрывал своих занятий, даже гордился новой формой, песнями, гимном, барабаном, то Герман с иронией относился ко всему этому, с явной иронией. Все чаще между мальчишками возникали споры, все чаще они кончались дракой. Клаус пытался примирить друзей в споре, разнять в драке. Он как бы раздваивался и, видимо, мучился, не зная, к кому примкнуть, не понимая, кто же прав. А Герман и Ганс постепенно стали врагами. Это тетушка Поли поняла, когда однажды ее Германа забрали гестаповцы. За что забрали, тетушка Поли не знала. Только через месяц, когда Герман вернулся, он стал еще злее относиться к Гансу, и пропасть между ними увеличилась. Клаус по-прежнему все же был ближе к Герману. Он заступился за тетушку Поли, когда Германа снова взяли гестаповцы. А когда выяснилось, что Герман Цорн был связан с тельмановцами, и его арестовали в третий раз (перед самой войной), доктор Берк решил уволить тетушку Поли. Но за нее снова заступилась покойная баронесса. Как-никак, но она ценила тетушку Поли, и главным образом за то, что та вынянчила Клауса и заботилась о нем, может быть, больше, чем сама баронесса. А может быть, Анна Мария чувствовала приближение смерти, знала, что придется ей оставить Клауса не на попечении отца, а на попечении тетушки Поли. Доктор Берк пытался уволить тетушку Поли и после смерти баронессы. Но Клаус встал горой на ее защиту. И доктор Берк вынужден был ради Клауса отступить. Ведь сам он не мог уделять сыну внимания: у него постоянные съезды, митинги, заседания. Вот как и сейчас…
Клаус медленно положил трубку на рычаг. Глянул на тетушку Поли - она все так же стояла у фикуса с немым вопросом на лице, нервно мяла тряпку в руках.
Клаус подошел и нежно обнял Поли.
- Что, господин Берк, - спросила она встревоженно, - плохие новости?
- Я и сам, тетушка Поли, еще не знаю, какая это новость, - ответил Клаус и, обернувшись к Диане, медленно проговорил: - Еду на Кавказ…
С тех пор как впервые, еще мальчишкой, Клаус побывал там, увидел двуглавый Эльбрус, Кавказ неотвратимо манил его. Живя в Батуми, где доктор Берк был консулом, Клаус много раз бывал в горах Кавказа. Бывал и начинающим альпинистом, бывал позже и в роли инструктора, но на всю жизнь запомнилось ему лето тридцать восьмого года. Тогда его вместе с Гансом Штауфендорфом, который гостил в то лето у них в Батуми, пригласил знакомый отца - местный врач и альпинист Сеид Залиханов в лагерь "Рот-фронт".
Лагерь располагался в живописном ущелье. Двадцать дней пробыли они с Гансом в этом лагере. То были незабываемые дни. Клаус полюбил горные ночи. Обычно после ужина альпинисты зажигали огромный костер и собирались вокруг него. Негромкими голосами, словно боясь разбудить задремавший неподалеку Эльбрус, пели песни.
Особенно запомнилась Клаусу песня о перевале, которую сочинили сами альпинисты. Запевала ее Оля - маленькая, щуплая девушка. В брюках и штормовке, подстриженная под мальчика, она казалась подростком-сорванцом. Оля брала в руки гитару, склонялась над ней, и тогда ее выгоревшие на солнце и без того светлые волосы падали на лоб, закрывая глаза. Она резким кивком головы отбрасывала их и, щурясь на свет костра, запевала. Клаус не помнит всей песни, но в память врезались слова припева:
Все ближе кажется вершина,
С откоса рушится обвал.
А до нее еще пройти нам -
За перевалом
Перевал.
За перевалом -
Перевал.
Немудреная мелодия задушевно, звучала в ночи. В низком небе плыла низкая луна, и под ее светом снежные вершины покрывались нежной голубизной. А глубоко на дне ущелья, занавешенном густыми облаками, грохотала по камням бурная речка Ненскра.
Клаус и Ганс крепко тогда подружились с русскими ребятами. Особенно близко Клаус сошелся с начальником отряда Степаном Рокотовым - спокойным и добродушным парнем. Иногда они просиживали у костра до рассвета. Благо Клаус за годы жизни в Батуми научился не только понимать русский язык, но и довольно сносно изъясняться. Клаус рассказывал новому другу об Альпах…
Поразительно короткими были те ночи. Крупные, немигающие звезды незаметно растворялись в густой синеве неба, бледнела и становилась прозрачной луна, словно таяла под невидимыми лучами солнца. Голубые снежные вершины постепенно алели, а тьма медленно уползала в ущелье, где клубился предутренний туман. Звучал сигнал подъема, и эхо подхватывало медные звуки горна, несло их от вершины к вершине, приветствуя новый день. Из палаток выбегали молодые красивые парни и девушки. Их голоса смешивались с шумом небольшого водопада.
Клаус помнит последнее зачетное восхождение. Чем выше в горы, тем реже лес, и вот уже тропинка выводит альпинистов на разноцветный альпийский луг.
- Смотри, Клаус, - окликает Ганс, - совсем как у нас на Цуг-Шпитце.
Клаус молча пожимает плечами. Здесь, на Кавказе, не совсем так, как на юге Германии. Там в границы Германии чуть-чуть врезается узкая полоса Северных Альп и их предгорий - Альпийский Форланд. Здесь, на Кавказе, до бесконечности тянулись цепи гор, сверкая на солнце снежными шапками. Всюду громоздились исхлестанные тысячелетними ветрами скалы. Своими изломанными снежными вершинами они пронизывали облака. Скалы разрезались глубокими ущельями, где бесновались горные потоки. Глядя на это беспорядочное нагромождение камня, Клаус не мог вообразить ту силу, которая понадобилась, чтобы так сморщить землю, разбросать многотонные камни, образовать хребты, проложить долины между ними. А сколько потребовалось времени, чтобы сгладить ветрами острые изломы утесов, покрыть их лугами, взрастить леса!
Но возражать Гансу не хотелось. Они и так слишком много спорили. Гансу все не нравилось в Приэльбрусье - у него на уме были только Гималаи, Эверест, как будто бы Ганс уже покорил знаменитую вершину. Но Клаус понимал, что Ганс просто-напросто рисуется, хочет показать себя бывалым альпинистом перед русскими парнями, и не столько парнями, как девушками. Их было семь, молодых альпинисток из города Ростова-на-Дону, где они учились в медицинской школе. Особенно рисовался Ганс перед Олей. Однако Оле явно приглянулся кто-то из двух русских, то ли Степан Рокотов, то ли Борис Севидов. Но кто сильнее, Клаус так и не смог понять: с обоими Оля была одинаково приветлива, если не сказать - ласкова. Сам Клаус тогда тоже, нечего греха таить, был неравнодушен к этой смешливой девушке.
Ему вспомнилось, как, пройдя зону альпийских лугов, альпинисты достигли мертвых ледников, где их подстерегали прикрытые снегом глубокие трещины. Вырвавшись из-за скал и почувствовав свободу, по заснеженной марене раздольно носился бешеный холодный горный ветер.
Альпинисты поднимались, связавшись веревками. В каждой связке по четыре человека. Шли, ступая след в след. Клаус изредка посматривал на Ольгу. Та шла уверенно и была необычно серьезна.
Клаус тогда чертовски устал. Ему казалось, что он сможет сделать еще всего несколько шагов и упадет. Но он шел в одной связке со Степаном Рокотовым, в одной связке с Ольгой. И это придавало ему сил.
Вот и седловина перевала Хотю-Тау. Первой там оказалась Ольга. Рядом с ней встали Степан Рокотов, Ганс Штауфендорф и он, Клаус Берк. Размахивая руками, Ольга что-то кричала, но ветер относил звуки, и Клаус видел только смеющееся, счастливое лицо.
Степан достал ракетницу и выстрелил вверх. Затем он извлек из планшета лист бумаги с текстом песни о перевале. На листке расписались все участники восхождения. Степан свернул трубочкой листок, спрятал его в ракетную гильзу. Борис Севидов и низкорослый крепыш Аршак Петросян приподняли увесистую глыбу и придавили ею гильзу.
- На память! - крикнул Степан.
По альпинистскому обычаю не стали поздравлять друг друга: ведь еще предстояло спуститься вниз, а это не менее опасно.
Начался спуск в сторону ущелья по крутому склону. Далеко внизу, словно сказочное чудовище, притаился с раскрытой пастью бергшрунд - ледяная пропасть у основания снежного склона. Они тогда с трудом отыскали снежный мост, нависший над бергшрундом. Степан Рокотов ползком перебрался через мост и укрепился на противоположной стороне. За Степаном шла Ольга. За ней Ганс. Последним - Клаус.
Клаус еще не приготовился страховать веревкой идущих, как услышал крик и увидел Ольгу, быстро сползающую в пропасть. Они не успели опомниться, как, увлекаемый Ольгой, начал сползать к краю бездны Ганс Штауфендорф. Клаус быстро забил ледоруб в снег, закрепил за него веревку. Ганс перестал скользить, веревка, ведущая от него к Ольге, натянулась. Ольга повисла над пропастью. Степан, Клаус и Ганс с двух сторон начали осторожно поднимать Ольгу. Когда опасность миновала, Степан, протягивая флягу с кофе, отчитывал Ольгу:
- И не стыдно? Кому-кому, а тебе…
Ольга улыбалась, подмигивала весело подругам, как будто ничего не произошло.
Да, это была отважная девушка. И ребята были отчаянные. Погода к вечеру испортилась. Гроза и ливень загнали альпинистов под нависшую скалу. Ветер выл, те и дело меняя звуки. Гром, усиленный эхом, сотрясал перевал. Вспышки молний на миг выхватывали из тьмы словно в оцепенении застывшие скалы. Даже не верилось, что совсем недалеко внизу плещутся волны теплого моря, цветут магнолии.