Ганс вообще имел ценное для адъютанта качество - читать мысли начальства. Генералу нравилось, когда Ганс угадывал мысли других, но он не любил, когда адъютант прочитывал мысли его собственные. Генерал Хофер вообще недолюбливал адъютантов, хотя сам в четырнадцатом году начинал службу в кайзеровской армии адъютантом. Возможно, потому и недолюбливал, что хорошо знал адъютантскую службу, которая невольно делала их ловкачами и канальями. Правда, справедливости ради, надо отметить - о Гансе Штауфендорфе этого не скажешь. Исполнительный, храбрый. А главное - тяготится своей адъютантской службой. Уже несколько раз просился в полк. Офицер подготовленный, мог бы командовать батальоном. Но генерал Хофер не отпускал его от себя - дал слово отцу Ганса, Эрвину, другу по совместной службе в рейхсвере. К тому же Эрвин фон Штауфендорф теперь большая шишка. Хотя и сменил военную службу на хозяйственную, но уже давно добился гораздо большего, чем он, генерал Хофер. Назначение его на должность командира "нефтяной" бригады на Кавказе было встречено командованием ВВС с одобрением. За спиной Эрвина Арно Шикеданц, да и сам Геринг. Кто знает, как сложится дальше судьба. Все же старый друг - пригодится. Да и этот его старший сынок, Рудольф Штауфендорф, трясется над младшим братиком, как курица-наседка. Штауфендорфы в общем-то сумели каждый себе теплое местечко выбрать - и слава, и нажива, и безопасность.
Был бы у него, генерала Хофера, сын, можно было ему сделать карьеру не хуже. А то одна дочь - Диана. Что дочь? Судьба ее ясна - пожинать лавры мужа, греться в лучах его славы. Впрочем, неужели он охотно послал бы сына под пули? Черт его знает… Конечно, солдатский долг есть солдатский долг… И все же есть в этих разглагольствованиях что-то ханжеское. Да вот и он, генерал Хофер, согласился взять к себе Клауса. Как же иначе - зять, муж единственной дочери.
Генерал Хофер покосился на Ганса. Тот моментально почувствовал взгляд шефа, вытянулся. "Ишь ты, - усмехнулся в душе генерал. И, сменив гнев на милость, продолжал размышлять: - Такие Гансы нужны не только в окопах. Но куда девать его, когда придет на должность адъютанта Клаус? Клаус должен быть при мне. А Ганса можно сделать офицером для поручений. Этот потянет. Интересно, как он воспримет приезд Клауса? Ведь в детстве они дружили. Даже за Дианой ухаживали вместе. Кто знает, как сложилась бы жизнь дочери, выйди она замуж за Ганса Штауфендорфа… Правда, Ганс внешне невзрачный, плюгавый, но характер у него настоящий, нордический. Диана выбрала Клауса. Возможно, она и права. Есть в Клаусе что-то такое, что нравится и мне. И ничего, что не вполне устоялись взгляды молодого Берка, вроде бы не нашел он еще своей цели в жизни. Этот недостаток часто свойствен молодым людям.
- Отдыхайте, еще есть время, - скрывая свои мысли, спокойно проговорил генерал.
- Слушаюсь! - ответил Ганс и, щелкнув каблуками, направился в сторону блиндажа, но прежде чем спуститься по крутой лестнице, присел у входа на пустой ящик из-под снарядов. Достал сигарету, прикрывая ладонью пламя зажигалки, прикурил.
Ганс был раздосадован: "Отсылает отдыхать, изображает заботливость. Видно, просто надоел ему своим присутствием. Вечные генеральские капризы. Сколько можно быть нянькой! Некоторые друзья уже батальонами командуют, кресты заслужили, а тут… Хватило бы с него и обер-ефрейтора Мюллера - денщика. Как будто я, Ганс Штауфендорф, не предназначен для большего…"
С десяти лет Ганс уже состоял во вспомогательной детской организации "Дойчес юнгфольк", где ему внушалось почтение к фюреру и фашистскому режиму. В четырнадцать лет он оказался в одном из отрядов нацистского молодежного союза гитлерюгенд. Затем его, как активиста, рекомендовали в "Школу Адольфа Гитлера". Высшую школу патриотического воспитания Ганс Штауфендорф проходил в офицерском училище в Лейпциге.
Видя поверженные германским рейхом города Европы, Ганс часто вспоминал слова Гитлера:
"Мы вырастили молодежь, перед которой содрогнется мир: молодежь грубую, требовательную, жестокую… Я хочу, чтобы она походила на молодых диких зверей".
Именно такими и считали себя сверстники Ганса. И перед ними уже содрогнулась Европа и содрогается Россия. Иначе и не может быть, потому что для них жизнь - это война, самая достойная деятельность настоящего человека, настоящего немца.
Правда, находятся еще и среди немцев мягкотелые размазни, вроде этого Фрица Мюллера, каменщика из Вюнсдорфа. И как только держит его возле себя генерал? Уму непостижимо! Разве не мог найти себе другого денщика? Неужели только за то, что когда-то в четырнадцатом сидели в одном окопе под Ревелем? Сколько с тех пор воды утекло в Шпрее! Ветер нацизма не повлиял на Мюллера в лучшую сторону, скорее наоборот… Ну, Мюллер, черт с ним, - сентиментальный старикашка. Но есть и среди сверстников Ганса такие, даже еще похлеще. Взять хотя бы Клауса Берка. Милый друг детства! Сколько помнит Ганс Клауса, тот всегда был не от мира сего. И как только Диана могла выйти за такого олуха? Будь Ганс таким верзилой, как Клаус, еще неизвестно, чем кончилась бы их детская дружба.
Коротышка Ганс вообще не любил высоких. Смешно, но ему это чувство было знакомо с детства. Ему казалось, что высокие отобрали его собственный рост.
Интересно, каким сейчас стал Клаус? Давно они не встречались, пожалуй с самого начала войны. Брат писал, что видел в Берлине доктора Берка. И от него узнал, будто Клаус собирается на Кавказ, в штаб Хофера. Любопытно, на какую он метит должность? А генерал молчит. Хитрецы, ловко делишки свои обстряпывают.
Беспокоиться, правда, Гансу нечего. Если Клаус едет на его место - пусть едет. Меньше батальона генерал Гансу не даст: не захочет с отцом ссориться, побоится потерять свои акции в "нефтяном" обществе. А если придется служить вместе, что ж, вероятно, они смогут поладить. Теперь-то, на фронте, Клаус будет более покладистым. Здесь на него не смогут влиять такие, как Герман, кухаркин сын. Да и где теперь Герман со своими марксистскими идеями? Наверное, уже и кости сгнили. А жаль, увидел бы, чья правда сильнее. Клаус увидит. Увидит и поймет, что все те бредни, все разглагольствования Германа и его друзей-тельмановцев оказались мыльным пузырем. Побеждает национал-социализм.
Еще задолго до войны Ганс точно знал, что Герман снабжал Клауса марксистскими книжками. А Клаус - наивный теленок - однажды показал Гансу письма Рихарда Шерингера, бывшего офицера рейхсвера, который переметнулся к коммунистам. Этот перерожденец потом угодил за решетку, в Голлонов. Скоро сел в тюрьму и Герман. Мог бы и Клаус составить ему компанию после таких откровений. Пусть благодарит Ганса, все же их тогда еще связывала дружба. Теперь смешно вспомнить, как в тридцать восьмом, когда были вместе на Кавказе, Клаус заигрывал с русскими, все общий язык искал, философствовал.
"Вот мы и нашли с ними общий язык, язык доблестного немецкого оружия, и этот язык гораздо понятнее, чем философская муть".
- Прекратите светить сигаретой! - Вывел Ганса из раздумий сердитый голос Хофера. - Я вам приказал отдыхать.
- Слушаюсь, господин генерал. - Ганс придавил каблуком окурок и торопливо спустился в блиндаж.
Фриц Мюллер не спал. Примостившись в углу землянки, он при свете тусклой лампочки что-то писал. Увидев вошедшего капитана, выпрямился.
- Сиди, сиди, - равнодушно сказал Ганс и, сняв сапоги, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Пружины тонко скрипнули. Приятная истома разлилась по телу. И как это умудряется Мюллер таскать за собой мебель, в любой обстановке создавать генералу Хоферу комфорт?
Глянув на часы, Ганс подумал, что, возможно, удастся поспать часок. Но сон не шел. Ганс достал сигарету, чиркнул зажигалкой.
Фриц Мюллер продолжал в углу скрипеть пером. Чего он там строчит? Наверное, душу изливает своей Эльзе. Небось подвиги свои боевые расписывает. Сам Ганс за все время, что был на восточном фронте, лишь одно письмо отцу написал - просил похлопотать о переводе в полк. Вместо ответа отец прислал к генералу Хоферу брата. О чем говорил с генералом Рудольф, Ганс не знает, но после отъезда Рудольфа генерал Хофер еще больше стал опекать Ганса. С одной стороны, это претило - все же Ганс боевой офицер; с другой - щекотало самолюбие: как-никак сам командир дивизии о нем печется. С тех пор Ганс писем отцу не писал. О чем писать? Чем хвастаться? Вот скоро начнутся бои в горах. Там Хоферу не обойтись без альпинистов. На Кавказе Ганс покажет себя. Ведь не зря же он в тридцать восьмом году лазал по этим тропам и перевалам. А может быть, и Клаус не случайно едет в дивизию Хофера? Да, Клаус знает Кавказ гораздо лучше Ганса. Здесь уж Клауса лавры не минуют. Выходит, не зря доктор Берк хлопочет за своего сынка.
Ганс прикурил потухшую сигарету, покосился в сторону Мюллера.
- Фрау Эльзе строчишь? - насмешливо спросил Ганс.
- Ей. Привык как-то перед каждым боем письмецо. Мало ли что…
- Тебе-то чего бояться? В атаку не пойдешь.
- Да, так, все равно письмо получить радость ей. Ведь трудно одной с тремя.
- Заныл!
- Заноешь, господин капитан, - вздохнул Мюллер, складывая вчетверо листок. - Прежде триста пятьдесят граммов хлеба в день получала, а с марта стали давать двести восемьдесят пять. А какой хлеб? Химию всякую добавляют… Да и башмаки на деревянной подошве. И те по специальным талонам. А что дальше будет…
Ганс рывком поднялся с постели, широко открытыми глазами уставился на обер-ефрейтора, закричал:
- Что будет? Трудно будет! Хорошо будет потом, когда все, слышишь, все будет принадлежать Германии! Размазня! Какой ты немец, если скулишь? Разве ты не знаком с приказом верховного командования вермахта? После войны ты станешь владельцем поместья! После войны каждый немец получит компенсацию за те лишения, которые он перенес в военное время. Это должен понимать каждый ариец.
- Да уж понимаем, - устало проговорил Мюллер, облизывая языком край конверта. Оп исподлобья поглядывал на капитана. Уловив напряженную подозрительность в его глазах, Мюллер взял со стола газету, стал читать, словно призывая кого-то в свидетели и этим снимая с себя вину: - Вот в "Кельнише цайтунг" пишут: "Глубочайшие изменения в военной обстановке требуют от нас определенных жертв. Впереди еще большие трудности".
- Именно так! - снова откидываясь на подушку, уже спокойнее сказал Ганс. - Каждый немец должен теперь чем-то жертвовать ради величия Германии.
Мюллер промолчал. Включил утюг, застелил стол одеялом, разостлал на нем генеральские галифе.
Разговаривать Мюллеру не хотелось: черт его знает, этого Штауфендорфа, всех в чем-то подозревает… Этак можно и в гестапо угодить за свой язык. И все же обер-ефрейтора мучила одна смутная мысль с самого начала войны. Особенно на русском фронте она не давала ему покоя. Он ни с кем не делился ею. И вот теперь, перед штурмом Ростова, эта мысль обострилась до такой степени, что он решился поделиться даже с капитаном Штауфендорфом.
Мюллер послюнявил палец, стукнул им по утюгу и, покосившись на задремавшего Ганса, спросил:
- Разрешите один вопрос, господин капитан?
- Что тебе? - неожиданно бодро ответил Ганс. Он не дремал и, видимо, ждал продолжения разговора.
- Вы уж простите меня.
- Ну чего? Говори.
- Вот не возьму в толк. Вторую войну воюю, а понять не могу. Зачем?
- Что зачем? Воюешь зачем?
- Да фюрер и доктор Геббельс вроде бы ясно объясняют задачи. А как-то странно получается. Вот в сорок первом крошили Ростов. И сейчас наша артиллерия, самолеты вдребезги разносят город.
- Так, так, - снова приподнялся Ганс.
- Я в двадцать девятом Ростсельмаш строил. Комбайновый завод у них в Ростове самый крупный в Европе. Нас, германских специалистов, было много в двадцать девятом, Я печи клал в чугунолитейном цехе. И вот получается, что я теперь разрушаю этот завод.
В душе Ганс был согласен с Мюллером. В чем-то был прав этот каменщик из Вюнсдорфа. Зря разрушают заводы, фабрики, дома. Все это могло бы принадлежать Германии. Надо убивать людей, да и то не всех. Надо оставлять рабов. Большевики умеют работать, а заводы бы пригодились.
Ганса удивили размышления денщика. Неужели Фриц Мюллер сам дошел до такой мысли? Уж не надеется ли этот каменщик после войны в виде компенсации завладеть заводом? Наивный старик. Конечно, после победы у Германии будет очень много заводов, фабрик, и немцы должны ими управлять. Но какие немцы? Неужели такие, как этот Фриц Мюллер? Там, в вермахте, наверное, поторопились с обещаниями. Да кто их разберет, этих политиков. Возможно, они и правы, не скупясь на посулы во время войны. Но если разобраться… Вот ведь даже и Бальдур фон Ширах, "вождь молодежи" германского рейха, тогда на митинге в Лейпциге (Ганс хорошо запомнил его слова) заявил:
"Ни один народ на земле не вобрал в себя так много различных духовных особенностей, как немецкий. Каждый немец рождается обладателем несметных культурных богатств. Он должен одержать победу и одержит ее над всем миром… Кто в этом мире не любит нас, пусть боится нас".
Тогда эти слова югендфюрера Шираха звучали в ушах Ганса как гимн, как звуки фанфар. А вот сейчас, глядя на Фрица Мюллера, он усомнился в правоте своего кумира. Неужели вот этот старикашка, пусть в его жилах и течет арийская кровь, ровня ему, Гансу фон Штауфендорфу? Что может быть общего у него, дворянина, с этим каменщиком? Все годы политиканы кричат об арийцах как о высшей расе. И этот Фриц Мюллер - высшая раса? "Каждый немец рождается обладателем несметных культурных богатств". Какими культурными богатствами обладает Мюллер? Что он вообще смыслит в немецкой культуре? Чем он интересовался до войны, кроме своей Эльзы и кирпичей на стройках Вюнсдорфа? Нет, уважаемые политики, арийская кровь - это еще не все. "Он должен одержать победу и одержит ее над всем миром…" Это другое дело. Для победы нужны Мюллеры. И пусть пока тешатся обещаниями вермахта, пока не наступит победа, а там… Там каждого надо будет ставить на свое место.
- Вы меня не слушаете, господин капитан?
- А-а-а, слушаю, Фриц, слушаю. Что тебе ответить? Темный ты человек в военном деле, а политика для тебя - дремучий лес. Чем философствовать, лучше смотри брюки генералу не сожги, будет тебе философия.
- А все же непонятно.
- И не поймешь. И понимать не пытайся. За тебя думают умные люди, а ты… Есть у русских пословица. Не слыхал в двадцать девятом? Так вот послушай: "Знай сверчок свой шесток".
- И все же, господин капитан, не понимаю. Глупый я, наверное. Зачем люди убивают друг друга? Зачем разрушают то, что сами строили? Хоть убейте - не понимаю.
- Верно, глупый, хоть и дожил до седин и вторую войну воюешь. И объяснять тебе бесполезно. Жаль, слишком примитивный у тебя ум, не поймешь, хоть ты и немец. Ну вот, к примеру, ты хватил лишнего, да еще намешал пиво с корном, допустим. Как ты на следующее утро себя чувствуешь?
- Гадко, господин капитан.
- Вот, так и мир. Его мутит от войны до войны, и он рыгает войной. Да, да! - неожиданным фальцетом выкрикнул Ганс. - Мир рыгает войнами, и потом ему становится легче. Война выбрасывает из мира все лишнее. Земля очищается от…
Капитан Штауфендорф не успел договорить. Земля вздрогнула от грохота артиллерийской канонады.
- Ну вот, - вскакивая, крикнул Ганс, - отдохнул с твоими дурацкими вопросами! Началось!..
Ганс торопливо натянул сапоги и, застегивая на ходу пуговицы мундира, выскочил из блиндажа.
На переднем крае русской обороны разрывы снарядов взметали усыпанную серебряной росой землю. В бирюзовом небе волна за волной наплывали группы пикирующих бомбардировщиков. Огонь, дым, пыль смешались и непроницаемой стеной закрыли близкий горизонт.
Сорок минут продолжалась огневая обработка предстоящего поля боя. В четыре утра полки дивизии генерала Хофера перешли в атаку.
Генерал Хофер снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб и скрылся в блиндаже. Следом за ним поспешил капитан Штауфендорф. Созерцание боя окончено. Машина пущена. Теперь Гансу и его генералу предстоит работа. Сюда, в этот блиндаж на высоте 416, будут стекаться сведения из всех атакующих полков и от соседних дивизий. А отсюда, собранные воедино генералом Хофером, будут уходить в штаб первой танковой армии, к генералу Клейсту. От него в группу армий "А" - генерал-фельдмаршалу фон Листу, а дальше - в ставку Гитлера, в "Вервольф" - "Оборотень". Все эти сведения по крупицам будут ложиться на главную карту и, как мозаикой, нарисуют фюреру общую обстановку. А потом в обратном порядке полетят указания, и среди них будут указания непосредственно для генерала Хофера и его войск.
Войдя в блиндаж, генерал увидел свой выглаженный парадный костюм, кинул Мюллеру фуражку, сказал коротко: "Хорошо!" - и, сняв бинокль, склонился над картой, которую уже успел развернуть капитан Штауфендорф.
В соседней комнате радисты настроили свои станции и замерли в готовности принимать донесения.
Первые сообщения оказались неутешительными, и генерал Хофер не спешил их передавать в штаб армии. Эти русские научились ловчить. Генерал Севидов, оказывается, ночью отвел свои войска на внешние оборонительные позиции вокруг Ростова, которые хорошо оборудованы полевыми укреплениями. Выходит, что сорокаминутный огневой налет пришелся по пустым траншеям русских. Из-за паршивой разведки теперь придется попотеть.
Да, так и есть. Вот уже сообщают из полков, что дивизия залегла под огнем у поселка Светлого. На левом фланге уперлись в высоту 108, сильно укрепленную долговременными оборонительными сооружениями русских.
Генерал Хофер нанес обстановку на карту. Черт возьми! Туго придется теперь и полковнику Рейнхардту. Именно его полк остановился перед этой высотой. Угрозу со стороны высоты 108 должны были устранить артиллерия и авиация. А они лупили по пустым траншеям.
Лишь к девяти часам утра, после тринадцатой атаки, позиции русских были прорваны. Ожесточенный бой длился в течение суток. На рассвете 23 июля передовые подразделения генерала Хофера, преодолев второй пояс обороны, ворвались в северные предместья Ростова.
5
За двое суток уличных боев генерал Севидов сменил пять командных пунктов. Конечно, он мог выбрать сразу один КП где-нибудь на южной окраине, но тогда почти невозможно было бы управлять полками. Связь с командирами полков - майорами Ратниковым, Каргиным и Терещенко - была только через посыльных. Но посыльные часто не возвращались, потому что в грохочущем лабиринте улиц и переулков было почти невозможно разыскивать командные пункты полков.
Обстановка менялась с каждой минутой. Доходившие до комдива сведения о положении частей и подразделений были, как правило, уже запоздалыми. Уличный бой не то что бой на открытом месте, здесь нет сплошной линии обороны, нет центра, нет флангов - все смешано. Здесь нет цельных батальонов, рот, взводов - они раз дроблены на мелкие группы. Бойцы сражаются за каждую улицу, переулок, за каждый дом, за каждый этаж. И часто в неразберихе уличного боя исчезают понятия переднего края и тыла.
Генерала Севидова особенно волновала обстановка на Буденновском проспекте, который выходил непосредственно к мосту через Дон. Там оборонялся полк майора Каргина.