Ярко-красные стрелки обозначали направления наступления; в темно-красных кругах были черным цветом написаны даты занятия центров вражеского сопротивления, и три багровых флажка разной формы и величины обозначали местонахождения трех штабов революционных войск: штурмовой бригады Путиловского завода и боевых групп кронштадтских матросов и крейсера "Аврора", на котором находилось революционное командование Балтийского флота. (Крейсер "Аврора" вошел в Неву и стал на якорь посередине реки, напротив Петропавловской крепости, чтобы в решающий момент прийти на помощь подразделениям рабочих и матросов и открыть огонь по Зимнему дворцу, Адмиралтейству и различным гнездам сопротивления войск Керенского). Рядом со Смольным институтом, штаб-квартирой революции, было напечатано большое красное знамя, на котором белыми буквами было написано одно лишь слово: "Ленин". Эта карта октябрьского восстания могла бы также еще сегодня хорошо послужить для объяснения основных точек обороны Ленинграда. Вероятно, даже непременно, что чисто тактическое расположение, места командных пунктов и т.д. иные, чем тогда, и что советский штаб находится не в Смольном институте. Однако меня бы не удивило, если бы там лежал политический центр командования. Из всех сообщений и сведений, которые приходят в финский генеральный штаб из осажденного города, следует, несомненно, что оборона Ленинграда в гораздо большей степени несет политический, нежели военный характер. Как раз исключительное значение Ленинграда как столицы Октябрьской революции и оплота экстремистского коммунизма неизбежно придает защите этого города ее особенный политический и социальный характер. У меня уже был случай указать на достойное сожаления физическое состояние советских солдат последних годов призыва. И я с удивлением констатировал, что оборона Ленинграда (которая в политическом смысле является решающей для всей военной экономики России) доверена не специально отобранным, элитным в физическом и в военном отношении войскам, а недавно сформированным пехотным частям, которые большей частью состоят из очень молодого, едва обученного и поэтому малоэффективного, пусть даже и хорошо вооруженного и оснащенного, личного состава. Из установленных фактов на фронтах у озера Ильмень, под Смоленском и на Дону, т.е. на фронтах, которые несут основную тяжесть русского контрнаступления в этих последние недели, мы знаем, что лучшие соединения и части Красной армии распределены по этим самым важным участкам фронта. Но что стоит здесь под Ленинградом, за спиной этих спешно собранных частей из технически неэффективных, пусть даже смелых и стойких крестьян и детей? Это, как и в 1917 году, моряки Балтийского флота и рабочие ленинградских металлургических заводов. Если мне пришлось бы охарактеризовать политическое и военное положение Ленинграда одной непосредственной картиной, я должен был бы только напомнить о том плакате, который всегда должен будет считаться особенно типичным для иконографии коммунистической революции. На фоне дымящих фабричных дымовых труб представлены кронштадтский матрос и путиловский рабочий, оба с винтовками и в боевой позиции. Матрос в своей бело-синей полосатой тельняшке, две длинные ленты бескозырки свисают на плечи, имя "Аврора" на околыше, сам он наполовину обернулся назад, чтобы призвать к мужеству невидимые рабочие массы, винтовка в левой руке, правая рука указывает на врага. Рядом с ним рабочий, слегка повернувшийся в сторону, сжимает винтовку обеими руками, жесткое лицо, узкий темный лоб. Этот плакат сегодня, как и в октябре 1917 года, эмблема сопротивления Ленинграда. Ничто не могло бы передать лучше ясное понимание сил, чем это сильное выразительное изображение. Прежде всего, политических и социальных сил, которые являются основой обороны города.
При оценке ситуации нельзя упускать из виду один фундаментальный факт: Ленинград уже пять месяцев практически отрезан от остальной России, не имея возможности получать какие-либо подкрепления и снабжение продуктами и боеприпасами, несмотря на трассу над ледяной равниной Ладоги, самого большого внутреннего озера Европы. Эта невозможность получать подкрепления, вместе с характером Ленинграда как рабочего города и с его особенным политическим значением, побудила советское командование применять типично коммунистическую тактику штурмовых бригад рабочих и матросов для его защиты.
Огромная масса рабочих, несколько сотен тысяч способных носить оружие мужчин, которые не смогли своевременно эвакуироваться в промышленные районы восточной России, была включена в особые штурмовые формирования, в которых находятся те же самые элементы, как и при спроектированной и построенной Троцким организации октябрьского восстания 1917 года: подразделения техников, подразделения механиков для танковых и артиллерийских полков, и подразделения моряков Балтийского флота. Эти штурмовые бригады, к которым присоединяются подразделения специалистов по минной войне, применяются на самых уязвимых участках не только военного фронта, но и политического. Наскоро собранные пехотные части, которые должны нести бремя изматывающей позиционной войны на самом переднем крае, опираются на этот типично коммунистический "каркас", который выполняет, прежде всего, политические задания и сражается, используя тактику, которая не имеет ничего общего с тактикой позиционной войны: они используют типичную тактику восстания, тактику гражданской войны. Эта осада представляет собой, в какой-то мере, возвращение ленинградского пролетариата (в марксистском понимании, самого прогрессивного, самого радикального во всем Советском Союзе) к тактике и особенно к духу коммунизма. Подразделения вооруженных рабочих, без военной подготовки, но технически максимально эффективные и воодушевленные жестоким фанатизмом, сохранили признаки ударных бригад "спецов", "ударников" и "стахановцев", как бы их не называли, которые появились за пятнадцать лет интегральной индустриализации и пятилеток. Они вместе с матросами Балтийского флота, без сомнения, самые надежные и самые способные элементы Коммунистической партии. Но что является слабым местом этой военной рабочей организации, которая непосредственно контролирует не только гражданское население Ленинграда, но и военные власти, и держит в своих руках все жизненно важные центры и нервные узлы?
Слабые места – это происхождение, политическая структура и политический фанатизм в связи с особенностями осадной войны. Следует подумать, прежде всего, о чувствительных потерях, не столько из-за боев, сколько из-за голода, лишений и эпидемий – только от сыпного тифа в Ленинграде ежедневно погибает примерно две тысячи человек – которые прореживают ряды этих заводских коллективов. Партия теряет, таким образом, при пассивной защите города свои лучшие элементы, свои технически и политически самые прогрессивные и самые надежные члены. Она теряет свою рабочую аристократию. Политическое гигантское тело теряет скелет. Чтобы ограничить до минимума это ежедневное сокращение числа лучших элементов, советское командование пытается по мере возможности беречь рабочие бригады. До сих пор рабочие штурмовые бригады применялись, насколько видно, лишь на фронте у Ораниенбаума, на участке Шлиссельбурга и на участке Царского Села. На поле сражения рабочие батальоны снова доказали мужество и бесспорный технический потенциал; все же, теперь видно, что им нанесли вред пять месяцев бездеятельности и внутренняя полемика. Бездеятельность, как известно, для любых войск означает тяжелую опасность разложения. Эта опасность тем больше, когда речь идет о военных формированиях политического характера. За эти последние недели процесс распада в его типичной форме проявления в виде борьбы тенденций в рабочих массах Ленинграда неизбежно добился уже значительных успехов. Есть непосредственные сообщения о серьезном недовольстве, о жесткой борьбе между сторонниками различных направлений борьбы, о растущей тенденции подчинять чисто военные проблемы чисто политическим. Левое крыло партийцев, огромное большинство ленинградского пролетариата, ежедневно укрепляет свою критическую позицию по отношению к политическим и военным органам Москвы, которых оно упрекает в том, что они при ведении войны не применили то, что экстремисты называют "коммунистической стратегией".
То, чем может быть эта "коммунистическая стратегия" с военной точки зрения, не абсолютно ясно; но с уверенностью можно предположить, что это выражение относится не столько к военному, сколько к чисто политическому ведению войны. Это критика, исходит, без сомнения, из внутреннего вопроса, из партийного вопроса: из обычных внутренних вопросов, которые возникли из одного из многих неизбежных разбавлений и отклонений марксистской идеологии и одной из многих интерпретаций ленинизма, и сделали традиционно беспокойный и упрямый коммунистический экстремизм Ленинграда самым серьезным элементом беспокойства во всей партии. Известно, как жестоко Ленин в 1920 году проводил чистку среди рабочих Ленинграда и кронштадтских матросов, т.е. среди "старой гвардии революции", которую обвинили в том, что она угрожает единству партии и ставит на карту судьбу диктатуры пролетариата. Воспоминания об этих кровавых злодеяниях все еще живы в рабочих массах столицы Октябрьской революции и среди матросов Балтийского флота, и они наверняка не способствовали бы предупредительно-положительной позиции Ленинграда и Кронштадта в возможной политической ссоре с Москвой. Голод, бездеятельность, ужасные ежедневные сцены страданий, которые возлагает осада на гражданское население, т.е. на семьи, жен, детей этих рабочих, благоприятствуют, без сомнения, созданию отчаянных планов и подталкивают рабочие массы к поиску решения, выходу на политическую территорию борьбы тенденций и применению насилия внутри. Душевная конституция ленинградского пролетариата в высшей степени уязвима и опасна; и она готовит большие хлопоты политическим и военным руководящим структурам в Москве, так как они из-за осады не могут думать об улучшении военной ситуации города и положения с его снабжением. Москва совершенно четко понимает, что такое состояние вещей должно на длительный срок ослабить военную эффективность рабочих бригад. Прежде чем я покидаю передовой командный пункт, я еще раз смотрю вперед и рассматриваю осажденный город. Легкая пелена тумана поднимается от ледяной равнины Финского залива между Кронштадтом и дельтой Невы. Постепенно Ленинград в равномерном белом цвете ландшафта приобретает тусклый вид. Это как нереальное появление, мираж в белой снежной пустыне. Там, над промышленной зоной и Путиловским заводом поднимается под беспрерывным грохотом тяжелой немецкой артиллерии густое облако дыма. Мы поворачиваем назад, ползем по траншее, останавливаемся на мгновение у наблюдательного поста, затем быстрыми шагами выходим на узкую ледовую ленточку и стремимся использовать туман, чтобы ускользнуть от оптических прицелов советских снайперов. Уже поздно и начинает темнеть, когда мы достигаем боевой позиции. Полковник Юнквист, который удерживает участок Александровки своим батальоном, просит нас ненадолго зайти в "корсу" его штаба на чашку чая. Когда мы снова покидаем "корсу" и прощаемся с полковником Юнквистом и его офицерами, мой взгляд снова приковывает картина, которая уже знакома мне, но каждый раз снова меня удивляет: два абсолютно голых, блестящих от пота мужчины выбегают из сауны и валяются в снегу. Читатель, наверное, знает, что такое сауна. Это типично финская паровая баня, от которой финны не могут отказаться даже на самом переднем крае. В маленьком бараке, из которого состоит эта блиндажная сауна, горит печь, похожая на открытую сверху и оснащенную крепкой железной решеткой хлебопекарную печку. На эту решетку сложены несколько больших камней, которые раскаляются на огне, и на которые время от времени выливают несколько ведер воды, чтобы получить пар. Когда парящиеся примерно при температуре в 60 градусов уже хорошо вспотели, они выбегают наружу, где царит двадцати- или тридцатиградусный мороз, и валяются в снегу.
Как раз в это мгновение над нами с угрожающим ревом пролетает снаряд, не оставляя нам даже времени броситься на землю. Он взрывается примерно в двадцати метрах перед нами и засыпает нас градом осколков изо льда, снежных глыб и замерзшей земли. Капитана Леппо, стоящего возле меня, один из таких твердых кусков льда поражает в руку. Я чувствую сильный удар кулаком в бок, который лишает меня дыхания. Осколок льда, к счастью, не железа. – Ничего страшного? – Нет, ничего. Мы громко смеемся, и оба сидящие нагишом в снегу солдата тоже весело смеются. Они голые, как дождевые черви, покрытые потом. Это, конечно, только совпадение, что я чувствую на себе холодный пот.
23. Красное знамя "Авроры"
Перед Кронштадтом, апрель
Там передо мной лежит Кронштадт, остров Кронштадт, убежище и тюрьма советского Балтийского флота. С берега у Терийоки остров выделяется плоским, серым и голубым, как контур корабля, на замороженной плоскости Финского залива. Утро ясное, затопляемое необычно прозрачным легким светом. Дни становятся значительно дольше. Это первый робкий предвестник весны; однако, холод сопротивляется, сегодня утром, когда мы покидали участок Александровки, термометр показывал 25 градусов мороза. (А в Италии сейчас зеленеют поля, и деревья в цвету).
От позиций под Александровкой и Белоостровом до Терийоки всего несколько километров. Но внешние формы войны (разнообразная форма проявления этой осады Ленинграда) так изменяются на этом коротком расстоянии, что мне кажется, что я прошел расстояние в сотни и сотни километров. Фронт Терийоки – напротив Кронштадта – без сомнения, самый своеобразный и живописный из всех фронтов, которые я мог видеть на этой странной войне. Не говоря уже о политическом характере – хотя Кронштадт это только часть фронта перед Ленинградом; все же, с политической точки зрения, это сердце, акрополь, так сказать, красный оплот Ленинграда – итак, совсем не говоря об его большом политическом значении – фронт Кронштадта, без сомнения, самый интересный и в нескольких аспектах, также в военном отношении, самый трудный на всем гигантском валу от Мурманска до Севастополя. Потому что этот фронт принуждает не только к более или менее новым решениям старых проблем, как на других участках Восточного фронта, но и к решению абсолютно новых проблем, которые до сих пор никогда еще не ставили себе мастера военной профессии. Фронт Терийоки следует вдоль морского берега, плоского пляжа, в общем, с неизменной линией. Финские позиции простираются вдоль побережья; перед ними, примерно в ста метрах перед стволами пулеметов, на ледяной равнине прибрежных вод тянутся колючие проволочные заграждения, прерванные в некоторых местах брешами, "фильтрами" для прохождения дозоров. Вдоль берега, сразу в тылу позиций, проходит дорога: широкая шоссейная дорога между низкими домами и виллами, деревянными постройками, которые дружелюбно и весело стоят на голой, уязвимой сухости снежного и лесного ландшафта. Березы, ели и пихты тянутся вниз к морю, временами густо, временами редко, там непроходимо, как в глубине карельских лесов, там почти так же светло, как в городском саду, с деревянными скамьями и музыкальными павильонами, с извилистыми лесными тропинками между покрытыми мхом стволами. В царские времена Терийоки был одним из самой веселых и самых элегантных мест для летнего отдыха на всем Финском заливе, это был великолепный пляж столицы. Но нужно представлять себе его не как роскошный светский пляж, а скорее как спокойное, мирное широко разбросанное под деревьями место, на море, которое тут бледное и теплое, как большое озеро. Это было время – о, поблекшее теперь в воспоминаниях время, как пожелтевшая олеография на белой стене памяти – это было счастливое время, когда семьи петербургского общества приезжали в Терийоки, чтобы проводить там жаркие летние месяцы, в воздушной тени берез; вечером семья сидела в бледном мерцании "белых ночей" на деревянных верандах с их резными, покрашенными в зеленый, красный, синий цвет маленькими колоннами, болтая за своими стаканами с чаем. Это был мягкий, несколько женственный поток речи русских с давних времен, эти беседы и повторения разговоров, и эти разговоры всегда вращались вокруг одного и того же, в самом трудном месте повторялись разговоры о вещах, которые не существуют или едва ли существуют, грация повторения и бесцельного говорения, благородство в забвении вещей, о которых говорят, людей, времени и места – и там вдали в светлом ночном воздухе они видели светящиеся зеленым, желтым цветом сигналы становящихся на якорь у Кронштадта военных кораблей.
Сегодня это счастливое время ушло навсегда. Улицы Терийоки полны солдат, пушки тут и там блестят между деревьями, и за кучей мусора испепеленной церкви мертвые финны спокойно спят под голым лютеранским крестом. Группами пулеметчики сидят вдоль обочины на ящиках боеприпасов, возле треногих станков своих пулеметов; сани, запряженные прекрасными финскими лошадьми, с их мягкими, белокурым гривам, с их нежно женственными глазами, скользят мимо.