– Было время, когда крест и круг был универсальным и многими был принят, как эзотериками, так и экзотериками. Стоящий всегда имеет возможность передвигаться только по четырем направлениям: вперед, назад, вправо и влево. Если эти направления ориентировать по отношению к Солнцу, то получится четыре стороны света: север, юг, запад, восток. Если человек станет прямо и широко расставит руки, то он являет собою крест и число четыре – символ Солнца. С солнцем не только древние, но и мы связываем плодородие и возможность проявления жизни. В древности человека приносили в жертву Солнцу, распиная на кресте. Крест уходит своими корнями вглубь неисчислимых архаических времен. Его находят повсюду: и на островах Пасхи, и в Древнем Египте, и в Средней Азии. Он высечен на скалах, на стенах гробниц фараонов, как Тау и как крест Гермеса, как астрономический египетский крест и как свастика. Его знало человечество задолго до появления христианства. Символ Духа и бессмертия всегда изображали кругом. Например, египетский скарабей – это шар – круг с добавленными к нему двумя крыльями. В Европе к четырем линиям креста добавили по отрезку перпендикулярному к каждой. Это тоже была свастика.
Тася помнила из бабушкиных рассказов, что свастика обозначала "десять тысяч истин". Эти истины принадлежали к тайнам Невидимой Вселенной и первозданной Космогонии. В умах древних философов с формой круга всегда было связано нечто таинственное и божественное. Круг – это есть вечная, никогда не прекращающаяся эволюция. Эволюция, которая все время, двигаясь по спирали в своем развитии, возвращается через определенные циклы к своему изначальному состоянию – Абсолютному Единству. Этого возвращения она никак не могла понять. Зачем все возвращается? Ведь мир должен двигаться вперед и только вперед. А бабушка ей говорила: "Ты просто не можешь это принять, потому что еще мало знаешь и у тебя еще маленькие и слабые крылья. Вот наберешься мудрости, окрепнут крылья, и ты взлетишь над земным и приземленным, и окинешь мудрым взглядом вечность, вот тогда и увидишь, что все возвращается на круги своя, а круг указывает на кругообразное замкнутое движение, на вращение, на периодичность. С ним ассоциируют колесо времени. Крест же – это символ четырех сторон света, четырех стихий".
Еще бабушка говорила, что все во Вселенной, так же, как и сама Вселенная создается ускоренным Движением периодически в течение времени. Ускоренное же Движение приводится в действие Дыханием Вечно-Непознанной Мощи – не познаваемой пока еще для современного человека. Поэтому, круг – так же есть символ Духа и Бессмертия. Отсюда змея, кусающая свой хвост, обозначает Круг Мудрости в Беспредельности. Как же Тае было интересно услышать Дыхание этой Мощи, почувствовать ее. Может быть, ветер и есть это дыхание. И она как-то спросила у бабушки:
– А ветер – это Дыхание Мощи?
– И ветер, и звезды, и облака и мы с тобой – Дыхание этой Мощи – оно во всем, что движется и развивается.
– Значит, мое дыхание сливается с Дыханием мощи?
– Оно и есть ее Дыхание.
И, хотя она не все понимала в бабушкиных уроках, но всегда с радостью их воспринимала, потому что каждый раз узнавала какую-то тайну, которая будоражила ее и которую она пыталась разгадать. А, так как бабушка опять отправляла ее набираться мудрости и наращивать крылья, она садилась за уроки и учила школьные предметы так, чтобы они придавали крепость крыльям. Вспоминая бабушкины уроки, Катя подумала о том, что сейчас к созидающему жизнеутверждающему Дыханию Мощи, добавилось зловонное дыхание смерти и разрушения. Бабушка говорила ей, что свастика является очень древним символом, но, что же она символизирует на их военной атрибутике? Совсем не то, что в нее было вложено первоначально. Так, что же они все-таки хотят показать миру своей свастикой?
* * *
Однажды вечером, когда Катя вернулась домой, пришла Оксана, живущая по соседству.
– Сегодня приходил полицейский и спрашивал, кто живет в этом доме. Я сказала, что хозяйка эвакуировалась, но осталась ее племянница. Он предупредил, что если ты не придешь на биржу, тебя заберут силой и угонят в Германию.
Не ожидая утра, Катя собрала побольше еды и ушла в балку. Теперь ей придется жить там, пока где-нибудь в округе не появится лагерь. Она пекла на костре картошку и свеклу, как это они делали в студенческих походах, и даже варила суп из крупы, и кашу. Она бродила по лесопосадке, подходя к ее краю, и изучала местность. Там, где городок примыкал к полям совхоза, в здании бывшей свинофермы, немцы организовали лагерь. Большой участок земли вокруг фермы, они обнесли колючей проволокой и согнали туда пленных. Это было то, что нужно Кате. Она ночью вернулась домой, помылась, привела себя в порядок и утром отправилась в контору лагеря.
По дороге думала о том, что сейчас она сама идет во вражье логово и глаза в глаза встретится с врагом. Сможет ли она скрыть ненависть, которую питает к ним? После гибели отца она рвалась на фронт, рвалась, чтобы убивать. Там не надо было скрывать свою ненависть. А сейчас она идет не убивать, она идет к ним "наниматься на работу, чтобы заработать кусок хлеба".
Молодой голубоглазый офицер встретил ее доброжелательно, что ей было очень удивительно: как, вообще, враги могут проявлять друг к другу доброжелательность. Она растерялась, но тут же одернула себя: "Не забывай, ты не враг, ты пришла к ним работать, как союзник". Она заставила себя улыбнуться. Офицер ответил ей улыбкой, и почти на чистом русском спросил:
– Кем вы хотите работать?
– У меня неоконченное высшее медицинское образование. Я бы хотела медсестрой, но пойду на любую работу.
– Ваши документы.
Катя протянула паспорт. И тут доброжелательная улыбка офицера сменилась на лукавую:
– Вы не Катя и паспорт этот не ваш!
"Что он увидел такого в моем паспорте, что заподозрил меня в обмане?" – спрашивала себя Катя, но никак не могла понять. У нее потемнело в глазах, и земля ушла из-под ног. Чтобы не упасть, она ухватилась за спинку стула и в этот момент, услышала скрип открывающейся двери. Офицер быстро спрятал ее паспорт во внутренний карман кителя, а ей официально и даже почти грубо крикнул:
– Подождите меня во дворе.
Она вышла еще, не понимая, что произошло, но, чувствуя, что попала под подозрение, а ведь она еще ничего не сделала. Ее не проверяли, никто не спрашивал, откуда она и почему хочет работать в лагере, как она, уроженка Изюма, попала в этот город. Что он знает такого, чего не знает она о своем паспорте? Что он увидел в нем, что сразу понял, что это не ее паспорт? Ей стало страшно, но она прогоняла страх, убеждая себя, что нет причины бояться. Она ничего еще не сделала такого, за что немцы могли бы ее наказать. Но страх противно заползал под кожу, порождая мелкую дрожь, которая время от времени пронизывала тело. "Так ведут себя виноватые, – упрекала она себя в слабоволии, – ты ни в чем не виновата… ты ни в чем не виновата… возьми себя в руки и перестань дрожать". Она вспомнила слова майора Травкина: "Не бережете вы себя совсем там, за линией фронта. Что-то вы там не учитываете, раз проваливаетесь. Не для того мы вас тут так старательно готовим, чтобы немцы в вас сразу распознавали разведчиц!" Это он говорил к тому, что ушедшие в тыл две девушки, не вернулись в положенный срок, а это значило провал.
Она сидела уже больше часа на пеньке срубленного дерева, а немец все не выходил. Наконец-то, он показался в двери и направился к Кате. Она поднялась, пряча руки за спину, чтобы они не выдали ее. Она так и не смогла побороть страх, и руки предательски дрожали. "Вот и все, разведчица ты хреновая! Тебя учили, как стрелять, взрывать, а как бороться с собственным страхом тебя не учили. И что ты ему сейчас скажешь, если он заметит дрожь. Чего ты испугалась? Ведь тебя никто не пугал?!" Она попробовала улыбнуться, но это движение было пародией на то, что хотела она изобразить. И это видел начальник лагеря. Ему стало жалко девушку. Подай она свой паспорт кому-то другому, ее бы уже сейчас пытали. Она боится и знает, чего боится.
– Катя, мне жалко вас. Я удивляюсь тупости ваших учителей и их не профессионализму.
Сколько вам лет? Судя по этому документу – двадцать. Паспорт вы получаете – в шестнадцать. Он у вас уже четыре года. За эти годы вы не один раз показывали его в разных инстанциях, не один человек его должен был брать в руки, проверяя ваши данные, а он выглядит, как только что вышедший из типографии. И на этом "сгорают" все ваши разведчики.
Он видел, как, слушая его, белеет лицо девушки, и ему показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Он поспешил ее успокоить.
– Благодарите Бога, что вы показали его мне. Успокойтесь. Я вас не выдам. Я до войны учился в Москве. У меня много там друзей, и я не хочу воевать против них, против Советского Союза. Но я гражданин Германии и я призван на войну, и, как солдат, должен быть в армии. Я сейчас вам отдам ваш паспорт, вы основательно его потрите грязными руками, прежде чем будете показывать впредь. Если не передумали здесь работать, приходите ко мне завтра… с грязным паспортом, – и он протянул Кате злосчастную паспортину, которая чуть не стала причиной ее гибели.
Она вытащила из-за спины руку и протянула за документом. Рука все еще дрожала, так как она не могла отойти от пережитого потрясения. Оказывается все так просто – провал им готовили еще в органах и не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы перехитрить врага, и не надо иметь смекалки и мужества, воли к победе и стойкости к переносимым лишениям, надо всего лишь показать врагу свой паспорт. Непостижимо! Как все просто! Она не помнила, как вышла за ворота лагеря, как оказалась в балке. Только там, в безопасном месте у нее подкосились ноги, и она рухнула на траву. Она даже плакать не могла. До темноты лежала, уткнувшись в траву лицом. Что это было? Провал или волшебное освобождение? Что надо этому зондерфюреру Гелену? Отпустил он ее или будет преследовать? А, может быть, он собирается ее перевербовать? Вопросы метались в воспаленном мозгу, больно пронзая его, словно раскаленными иголками, пытаясь получить у него ответы, но ответов не было. Она не знала ни одного ответа. Что ей делать дальше? Как поступить? Вернуться и признаться в провале? Нет, только не это, это смерти подобно, лучше умереть в их застенках. Придти завтра к Гелену, как он предложил? Не отступать и идти по уже намеченному пути? Мысли путались, ничего определенного она не могла решить, и лежала обессиленная, как высосанная пустышка. Ноги и руки не слушались ее, и не было сил пошевелить ими, а ведь ей надо испачкать этот злосчастный паспорт и все остальные бумажки, которыми ее снабдил майор. Знал бы он, на чем горят наши разведчицы. А ведь его надо предупредить, вдруг мелькнула одна из полезных мыслей. Эта мысль была определенной, конструктивной и призывала к действию. Надо идти на конспиративную квартиру, и все рассказать. И надо это сделать, как можно быстрее, может быть, сейчас, кого ни будь, отправляют в тыл с таким документом. Откуда взялись и силы. Катя немного испачкала руки об землю и потерла свой паспорт, чтобы сделать страницы не такими яркими и сияющими. Как только они немного потускнели, она отправилась в путь.
– Что-то ты часто захаживать стала, – встретил с недовольством ее Петр.
– Я чуть не сгорела. Меня предупредили, что нельзя носить новые документы, что всех, у кого они есть, арестовывают. Передайте это капитану Травкину. А я устроилась работать в лагерь, пока прачкой.
Она удивилась своей лжи, которой никогда в себе не предполагала. Что с ней произошло за те несколько часов, пока она была в лагере? Откуда такая изворотливость и смекалка?
Она не стала подробно рассказывать, что с ней случилось, справедливо предполагая, что ее могут заподозрить в перевербовке и отстранить от задания или, вообще, убрать. И как она сообразила сказать про прачку? И правильно: прачки всегда нужны и здесь большая вероятность, что ее возьмут. Ну, а, если возьмут медсестрой, скажет, что потом перевели, узнав об ее медицинском образовании. Вот так вдруг все решилось, и она нашла ответы на вопросы, так мучившие ее, еще несколько часов назад.
Она имела право на свободное перемещение по лагерю, но не злоупотребляла этим, не очень-то доверяя Гелену – немец все-таки. Она ни о чем его не просила и действовала в соответствии с обстоятельствами. Зондерфюрер Вильгельм Гелен в свою очередь понимал, что она заслана, но не мог предположить с какой конкретно целью. Его очень интересовал этот вопрос, но он не спрашивал об этом у Кати, зная, что она не ответит.
А Катя в свою очередь носила в себе вопрос, который бы хотела задать начальнику лагеря: "Куда деваются многие военнопленные?", но так и не решалась. Чтобы знать их фамилии, имя и отчество, она предложила ему, проводить медосмотр у поступающих и практиковать его через определенное время, как она объясняла на предмет выявления чесотки, лишая, вшей и всяких инфекционных заболеваний, чтобы избежать эпидемий в лагере. Все было правдоподобно, и тут начальник лагеря ее ни в чем не заподозрил. Так просто и естественно она решила один вопрос: учет выбывающих из лагеря. Эти списки она время от времени приносила на конспиративную квартиру. Только кто куда выбывал, она не знала. А ей надо было знать и это. Она ломала голову над тем, каким образом это можно будет знать.
* * *
Туман рассеялся. Полуденное солнце пригревало землю, было тепло, и настроение от этого немного улучшилось. И тут, как это нередко бывает, в голове мелькнула интересная мысль. Интересна она была своей нереальность и соблазнительностью. Эта мысль сразу показалась Кате невероятной, и она попыталась ее прогнать. Но мысль не хотела исчезать в небытие, она не согласна была оставаться нереализованной, и настойчиво заявляла о себе. И тогда девушка согласилась, и начала думать: "А если?" Предполагая различные варианты, тут же отметала их, как нереальные. Но мысль назойливо сверлила мозг. И думала разведчица не о том, как выполнить задание, а как встретить Костю, если он придет. Мысль, казалось, жила вне ее и в тоже время в самой ее сущности. Скорее всего, она была плодом ее желания, настойчивого непреодолимого желания увидеть любимого. Хотя она прекрасно понимала, что это почти не возможно, если только не произойдет чуда. Он – на фронте, она – в тылу. Как могут пересечься их дороги? Но он уже один раз был на фронте, а она – в тылу, и это не помешало им встретиться. Она знала, она чувствовала, что они должны встретиться, чтобы она стала гетерой, ведь она всю жизнь ждала этого и к этому готовилась.
Ей передали приказ из Центра – она должна стать любовницей начальника лагеря. Сблизившись с ним, и войдя к нему в доверие, выведывать назначение пленных: куда и в какие школы их направляют. Катю это возмутило: "Там не могут требовать от нее такой жертвы. А, если требуют, если пренебрегают ее честью, ее чувствами и свободой выбора, она вправе решать это сама. Вправе ли? – Катя оглянулась, в надежде увидеть кого-то, кто бы помог ей, ответил на мучивший ее вопрос. Но вокруг никого не было. Звезды и ночь. – Так вот, какие они разведчицы! Не чистые, принципиальные и благородные! Они должны и в постель уметь лечь к врагу! А что потом? Как она будет смотреть в глаза соотечественникам? Да, она комсомолка, верила в идеи партии и готова была за них жизнь отдать, но только в бою, честно, без оглядки. Но стать любовницей врага!? Никогда! Да, если бы она даже и согласилась и решилась, не факт, что Вильгельм пойдет на это. У них совсем другие отношения. И потом она знает, что в Москве у него есть девушка Люся, которую он очень любит. Как же быть? Что же делать? Собственно ИМ нужны сведения, и они готовы, чтобы я любой ценой, даже ценою собственного бесчестия их добывала. Просто они предложили один из вариантов. А она им не воспользуется. Может быть, все рассказать Вильгельму? Нет, это сумасшествие! Что же делать? Надо придумать, как добывать эти сведения! Надо придумать!" Так и не выработав никакого плана действий, на следующий день она просто ходила по лагерю и заглядывала во все службы, надеясь увидеть подсказку.
* * *
Многие в лагере думали совсем не так, как начальник канцелярии Отто Штраубе. Они считали Катю, невольницей, а себя завоевателями, и не просто завоевателями, а представителями высшей расы, расы господ и обращались с нею без церемоний. Ведь все на этой земле завоевано силой их оружия, и никакие другие мысли из более высокого нравственного порядка их не беспокоили. В их поведении явно прослеживалось чувствование себя властителями над теми людьми, с которыми они встретились на завоеванной земле. Они знали, что в любой момент смогут с ними сделать все, что захотят, что они могут полностью распоряжаться их судьбой и это немецких солдат и офицеров возвышало в собственных глазах, придавало им какую-то особую надменность, которая позволяла им ощущать себя центром вселенной. Отто мыслил совершенно другими категориями. Он давно поглядывал на нее, но Катя своим поведениям всем давала понять, что она серьезная девушка. А Отто явно стремился к сближению. При встрече всегда угощал шоколадкой, приветливо раскланивался, иногда подвозил в город, но намекал, что готов с нею ехать хоть на край света. Он часто появлялся на ее пути, приветливо распахивал дверцу своего "опелька" и приглашал ее садиться на переднее сидение. Начальник канцелярии не злоупотреблял своим положением, не давил на Катю и не форсировал их отношения, если встречи по работе или случайные во дворе лагеря, можно было назвать отношениями, но явно симпатизировал ей. И сейчас, войдя в кабинет под предлогом санитарного осмотра помещения, она получила не только шоколадку, но и флакон духов. Отто застенчиво улыбался, протягивая флакон:
– Такой красивой девушке нельзя без духов. Аромат всегда чарует и привлекает.
– Я не стремлюсь никого к себе привлекать.
– Я знаю. И, все-таки, в те короткие наши встречи, я хочу, чтобы ты источала мой любимый аромат.
"Это ж надо – источала!" – промелькнуло в голове, и тут же обозначилась какая-то смутная, но явно многообещающая мысль. Она еще ясно не могла понять, что это, но что предвещало ей решение той проблемы, которая мучила ее последние дни. Катя растерялась, и забыла, что она должна осмотреть кабинет на наличие ползающих гадов. Она так и стояла посередине кабинета, не решаясь взять из рук немца красивый флакон. Таких флаконов она отродясь не видела. Заметив ее замешательство, Отто пояснил:
– Бери, не стесняйся. Это самые лучшие в мире духи, французские.