"Не ври мне, сволочь. Твой позывной "Петрович", у ведущего - "600-й", еще ты связывался с "362-м". Еще мы знаем, что вы связывались со своим командованием через самолет-ретранслятор. Его позывной - "Шторм". Ты видишь - мы все знаем, хвостом крутить бесполезно, если не хочешь дырку в башке получить! Вызывай вертолет, иначе расстреляем. Вызовешь - тебя и твоих товарищей отпустим, идите на все четыре стороны. Жены ждут, ребятишки плачут, так, урус? Выйдешь на связь, запросишь "600-го", он ведь у вас главный?!"
После этих слов в голове у Сани промелькнула быстрая как молния мысль, уцепившись за которую с отчаянием обреченного, он начал вытаскивать ее из уголков подсознания, отгоняя на время страх, боль, унижение, ярость и прочие эмоции. Нужно выжить, для этого ему обязательно надо превратить мелькнувший всполох мысли в четкий план!!! Дело в том, что 600-й - это позывной Майданова, погибшего накануне. Значит, духи не знают, кто конкретно погиб тогда в ущелье. Есть!!! Попробуем! Усмиряя возникший озноб, Саня произнес глухим голосом, стараясь выглядеть сломленным, потухшим:
"У меня пароль только на вчера был и на сегодня. Если я буду работать своим голосом, весь квадрат разбомбят для расчистки, прежде чем выслать спасательную группу. Вызывайте сами под моим позывным, скажите: Петрович ранен, просит "600-го"".
Во время радиообмена должны последовать контрольные вопросы, на которые бандиты не смогут ответить, и тогда - фиг у них что получится!
Подумал: "Сообразят в штабе или нет? Должны сообразить! Должны!!!"
Обрадованные таким быстрым достижением результата допроса, бандиты уехали. Жукова бросили в сарай к остальным пленникам.
Пока не доставали с допросами, Саня перевязал Могутного, используя куски материи из своего обмундирования. Потом спецназовец перевязал таким же образом и руку Жукова.
Быстро наступила темнота. Послышался шум моторов. Дверь сарая распахнулась. Ворвавшийся внутрь бандит схватил Саню за волосы и, сопровождая свои действия матюгами, пинками погнал его к выходу. Не успев испугаться и даже хоть что-нибудь сообразить, Жуков предстал перед Трактористом.
"Ну что, сволочь, отвечай, почему это вертолеты пришли, покружились, а снижаться не стали?" - прорычал вне себя от злобы Темирбулатов. Руки его ходили ходуном, лицо исказила гримаса лютой ненависти.
Саня все свои нервы собрал в кулак, пытаясь выдержать эту первую, самую страшную волну гнева противника. Не давая тому дальше распалять себя, стараясь быть спокойным, произнес:
"Ну, правильно. Пока вы доехали до места, пока вызов прошел, пока те собрались - уже стемнело. А вертушки в горах ночью снизиться не могут, не положено по инструкции, вот они и ушли. А на завтра у меня уже ни пароля, ни позывных нет. Их меняют вечером".
"Врешь, собака!!!" Темирбулатов подскочил к Жукову, схватил его за плечи и своими глазами вперился в его лицо, прожигая взглядом насквозь, будто сваркой. Саня застонал от боли, пронзившей тело. Из-под ладони Тракториста, клещами охватившей предплечье Жукова, засочилась кровь. Главарь с удивлением посмотрел на свои пальцы, измазанные кровью, потом с брезгливым выражением лица вытер их о куртку и, уже с другой интонацией, спросил: "Ты что, ранен?"
Саня, продолжая морщиться, ответил, уловив эту перемену настроения бандюги: "Да. У меня пуля там. Дай нож, достану". Как под гипнозом, чечен медленно достал из ножен на поясе кинжал, которым совсем недавно чуть не отрезал голову своему врагу, и передал его Саньке. Тот, не мешкая, полоснул себя клинком поверх повязок по бицепсу, нимало не заботясь о дезинфекции. Вгоняя внутрь себя рвавшийся наружу крик, грязными пальцами, покопавшись в ране, вытащил на свет божий автоматную пулю, чуть не рухнув на землю от накатившей слабости. В туманной пелене увидел перед собой лицо Тракториста, глядевшего на него уже другими глазами. Тот что-то сказал своим нукерам, но их реакции Саня уже не увидел.
Очнулся он в сарае, в абсолютной темноте. Ныла рука. Пощупав ее, Саня с удивлением обнаружил, что рана перевязана, причем настоящими бинтами. Рядом зашевелились два тела. "Кто тут?" - заполошно вскрикнул Жуков, еще не совсем придя в себя.
"Кто, кто, конь в пальто", - пробурчал спецназер.
Толя Могутнов, подползая, участливо спросил: "Как ты, командир?" "Да вроде ничего, пока живой", - почему-то шепотом в темноте ответил Саня. Могутнов, тоже перейдя на шепот, произнес: "Поешь, Саня, тут нам какую-то лепешку кинули и воды дали". Есть не хотелось, пить - это можно. Но, подумав, Жуков пришел к выводу, что силы еще понадобятся и, преодолев рвотные позывы (видимо, от ранения), пожевал черствого хлеба, запивая водой из небольшого кувшинчика. Немного полегчало.
"Как твоя рука?" - немного оклемавшись, спросил он Толика.
"Да болит, сволочь, особенно если задеть. Тут эти… привозили местного доктора, наверное, просто фельдшер. Он рану посмотрел, говорит, гангрена может начаться. Предлагал ампутировать руку. Только, говорит, анестезии нет никакой, кроме спирта. А из хирургических инструментов - только топор да пила. Я отказался. Как ты думаешь, правильно я сделал?"
"Что?"
"Что отказался?"
"Посмотрим, оттяпать-то еще успеем".
"И я так думаю. Да, еще он мне мази какой-то дал, говорит, все, что осталось в аптеке, остальное боевики разграбили. Ты долго в отключке был, наверное, часов шесть. С нас тут всю одежду военную поснимали, говорят, чтобы местных не возбуждать. Дали какие-то обноски гражданские. Тебе тоже принесли, в углу лежит. Че делать-то будем дальше, Сань? Может, попытаемся смыться как-нибудь? Я чувствую, долго с такой рукой не протяну, если загнивать начнет, то и самому каюк настанет…"
"А ты что думаешь, "Василек"?" - обратился Жуков к спецназеру.
Тот, помолчав немного, видно, додумывая ранее пришедшие на ум мысли, проговорил, с трудом двигая разбитыми губами:
"Ну, допустим, открыть сарай - не проблема. Сложней без оружия с охраной и собаками справиться. Ночью идти не зная куда - "засада". Днем любой пастух сдаст, не говоря уж, если в поселок зайти. Если погоня достанет, точно сразу расстреляют. Надо подождать, присмотреться. Бог подскажет…"
На том и порешили…
* * *
Солнечный луч ласково прошелся по лицу, напоминая, как мать в детстве гладила ладонью по щеке. Просыпаться не хотелось. Сладкая нега предутреннего забытья не отпускала, цепляла клочьями недосмотренного сна, разливалась томной ленью по всему телу. Рука потянулась за часами на тумбочке, но повисла в воздухе. Дневальный, что ли, тумбочку унес, зачем?
Тут Саня окончательно проснулся, и весь кошмар прошедших суток ворвался в сознание, разбив вдрызг смутно-приятные воспоминания. Он застонал от ощущения собственной беспомощности, боли, обиды и униженности. Ледяной стынью в душу вполз страх перед реальной опасностью. Угроза жизни была столь велика, а шансы выжить столь малы, что от осознания всего этого Саня опять застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. И, главное, это происходит не в кино, а именно с тобой. Это тебе вчера чуть башку не отрезали и дважды почти расстреляли. Это у тебя граната вертелась перед носом, а бомбами отдирало тело от земли. Это над тобой глумилась малолетняя камуфлированная шпана. Но…
Ты вчера выжил, Саня, и при этом умудрился остаться человеком!
Ну-ка, подбери сопли, приказал себе Санек, пока ребята не проснулись, им, может, еще труднее, чем тебе. Вон у Толика рана серьезная, покоя не дает ни секунды. Спецназер - темная лошадка, но, видать, и его колбасит здорово.
Заскрипела дверь. В лучах ворвавшегося в сарай солнца возникла фигура боевика. "Подъем, шакалы! Кто не работает, тот не ест!" - с глумливым смешком прокаркал он. Клацнув затвором автомата для убедительности, бандит вывел пленников во двор. В углу двора виднелся недостроенный окоп. Кивнув на лопаты, боевик уселся на землю по-зэковски на корточки и приказал копать. Грунт каменистый, копать тяжело. Да еще рука… Могутнову было еще труднее одной рукой управляться, и поэтому боевик, посмотрев на его неуклюжие телодвижения, отвел его помогать на кухню. "Хорошо устроился", - подумали остальные пленники, "Может, пожрать чего раздобудет?" Во дворе появилась согбенная фигура человека, одетого в невероятное тряпье, по сравнению с которым одеяние спасателей выглядело щегольским. Человек нес вязанку хвороста, которая предназначена была, видимо, для растопки очага в углу двора. Саня, не прекращая работы, стал осторожно разглядывать возникшего персонажа. Был он чрезвычайно худым, лицо какого-то землистого оттенка поросло клочковатой щетиной, казалось, царапает воздух выпирающими скулами. Глубоко запавшие глаза неопределенного цвета имели выражение, как у протухшей рыбы. Возраст определить невозможно. Ему можно дать и сорок, и сто сорок лет. Пользуясь тем, что охранник отвернулся, Саня тихонько спросил батрака, а в том, что перед ним пленный батрак, Жуков уже не сомневался: "Эй, ты кто?" Старичок не обернулся на возглас, не сделал ни малейшего знака, что услышал обращение. Саня повторил свой призыв, но с тем же результатом. Ну да Бог с тобой, подумал он, посмотрим дальше, "кто есть ху".
Потянулись однообразные, унылые дни, наполненные тяжелым подневольным трудом. Пленников заставляли рыть окопы, возводить блиндажи, помогать по хозяйству. Постоянно их держали под наблюдением один-два вооруженных до зубов охранника, которые периодически менялись, но бдительность их от этого не убывала. Это были люди, вернее, волки в человечьем обличье, которых воспитала и вскормила ВОЙНА, самая суровая мать. Им были чужды жалость, сострадание, любовь, верность. Они никогда не работали, не умели и не хотели это делать и уже вряд ли будут способны к труду. Пробовал Саня разговаривать с ними, но Тракторист, видимо, запретил контакты с пленниками, поэтому все не удавалось. Иногда над загородью появлялась голова кого-нибудь из любопытствующих местных жителей. Посмотрев на оборванных, немытых и нечесаных урусов, как на животных в зверинце, горцы обычно бормотали что-то с враждебной интонацией и, сверкнув очами, гордо уходили. "Ах вы, маленький, но гордий наций, мать вашу, а мы - БОЛЬШАЯ и тоже ГОРДАЯ нация!!!" - подумал Саня и стал соображать, как не опуститься, не дать показать себя сломленным в этой, мягко говоря, непростой ситуации. Однажды подошел он к одному из подручных главаря и спросил разрешения использовать колонку во дворе для мытья и стирки. Тот разрешил. Саня открыл воду и, раздевшись по пояс, несмотря на мороз, стал мыться, как будто дело было летом. Мгновенно на крыльце собрались боевики, которые с интересом стали наблюдать за "сумасшедшим полковником". Некоторые ежились от холода, глядя на него, некоторые одобрительно цокали языками. Но, может, это и показалось Саньке, впоследствии стали на него поглядывать если не с уважением, то с меньшей лютостью, что ли.
Однажды ночью, когда не спалось в очередной раз, услышал сначала Толик Могутнов, а затем и Саня какой-то шорох за стеной сарая, с дальней от охранников стороны. Подползли на шорох и услышали тихий шепот, раздавшийся из щели в стене.
Ага! Да это тот самый батрачок-старичок. Разговорились, стараясь не повышать голоса. Оказалось (Миша, так его звали), никакой не старичок, лет ему от роду всего тридцать пять. Лет восемь назад позвали его на заработки знакомые чечены в это село. В поселке под Рязанью, где он тогда жил, найти работу было трудно, он и согласился. На один сезон. Когда время вышло, то денег ему не заплатили, паспорт не отдали, объявили, что он больше проел, чем заработал, и оставили на неопределенное время "отрабатывать".
От обиды ударился в бега. В соседнем селе пришел к начальнику милиции района, как раз он проездом там был. Начальник внимательно и сочувственно его выслушал и… В результате передал его начальнику милиции Шатойского района, на которого Миша отпахал еще три года. Потом снова попал в Борзой, где его "содержатели" предупредили: сделаешь еще хоть одну попытку убежать - убьем! Поверил. Теперь вся надежда на наших, которые уже близко. Он слышал, как боевики об этом переговаривались, да и местные приходили к Трактористу, просили военных пленников из села убрать, а то плохо будет всем.
Как-то утром, еще до рассвета, поднялась среди боевиков суета. Забегали, загомонили что-то на своем. Часто повторяли одно слово: "муфтий, муфтий". Пленникам приказали помыться: "чтоби нэ ванялы". Предупредили, что с ними будет беседовать (ну, значит, допрашивать) верховный глава мусульман Чечни, муфтий Кадыров. Вскоре во двор заехала кавалькада джипов, полных вооруженных охранников. Часа через два томительного ожидания пленных повели на допрос. Первым в дом завели Жукова. За столом в комнате сидели четверо: Тракторист и контрразведчик по бокам стола, в центре - невысокий мужчина в папахе, одетый во все черное (пальто, костюм, рубашка). Лицо его, окаймленное черной бородой и усами, было Сане знакомо по телерепортажам. Это и был Кадыров, "непримиримый борец" за ислам. Черные глаза его ощупывали фигуру пленника, пронизывая насквозь. Волчий взгляд хищника, настигающего жертву, не предвещал ничего хорошего.
Саню охватил озноб. Стараясь не выказывать внезапно настигшего его страха, он сосредоточился на разглядывании незнакомого ему главаря, сидевшего рядом с Кадыровым. Боевик был коренаст, широк в плечах, импозантен в своей роскошной импортной полевой форме; с широкой окладистой бородой, добродушным лицом, напоминал чем-то крепкого сибирского мужика, кулака, сменившего тулуп на военную форму.
Допрос вел начальник контрразведки. Изредка задавал вопросы Кадыров и незнакомый главарь. Вначале последовали те же "протокольные" вопросы, на которые Жуков отвечал односложно.
Все пытались выяснить, военнослужащий ли он. Саня, придерживаясь ранее озвученной версии, стал снова утверждать, что он - спасатель. Это в общем было близко к истине. Ему предложили вспомнить, кого из чеченцев он спасал при эвакуации из Грозного и во время стихийных бедствий. Жуков ответил, что у спасателей не принято допытываться, кому ты помогаешь. Внезапно Кадыров, придвинувшись вплотную и сверкнув глазами, спросил: "Наших убивал?!!"
Саня, внутренне сжавшись, спокойно ответил, что спасатели оружия не носят и в стрельбе при боевых действиях участия не принимают. Сам же мысленно еще раз поблагодарил Бога, что при допросе не присутствовали боевики, в которых они гранатами швыряли.
"Но тебя же прикрывали вертолеты, которые уж точно в наших стреляли!" - не отступал Кадыров. Саня, нарочито замедляя темп речи, чтобы успевать придумывать ответы, возразил, что у каждого свое дело. И потом, пока по вертолету не стреляют, он не огрызается.
"Осуди публично политику Путина и Казанцева, ставшего представителем президента на юге России! Сохраним тебе жизнь". Вот так новость! Командующего, значит, повысили!
Саня, повесив голову, задумался. Понимал, что вопрос неспроста. Знал, какова ему цена. Жить хотелось. Очень. Но представить, что ты живешь в виде раздавленного червя, Саня не смог. Предел есть всему, в том числе тому, что себе позволяешь, а что - НЕТ. И дело не в политике. Не то сейчас время, чтобы за Сталина или за кого-то другого персонально жизнь отдавать. СЕБЯ не смог предать в тот момент Саня, не смог дать себя опустить до адового дна.
Есть, господа вурдалаки, вещи, которые вам не понять. Медленно подняв голову, Саня тихо сказал: "Я простой русский человек. Занимаюсь своим делом, которое знаю хорошо. Но это все, что я знаю. Президент обладает гораздо большей информацией, которая мне неизвестна. На основе этого он принимает решения. Как я могу делать вывод о том, правильно ли он поступает, если у меня нет и сотой доли ТЕХ сведений, которые есть у президента?" В комнате повисла тишина. Наконец плешивый контрразведчик раздраженно крикнул: "Ты из себя героя не строй! Сейчас мигом тебя во дворе шлепнем за отказ сотрудничать с нами!" "Это уже ваше дело, шлепнуть меня или нет, только вот заслуг перед Ичкерией у меня не меньше вашего будет", - пошел ва-банк Жуков. "Это как?" - заинтересовался Тракторист. "А вот так. После Хасавюрта был открыт аэропорт Грозный, куда со всего света самолеты стали прилетать, да и вы по всему миру шастать. Любой аэродром без организации поисково-спасательного обеспечения не работает. А налаживал эту систему я. Эвакуация мирных жителей из Грозного - чья работа? Сколько бы полегло ваших, если бы не взялись мы за это?"
"Примешь ислам?" - вдруг спросил Кадыров. Этот вопрос поставил Саню в тупик. Ответить "нет" на прямой вопрос муфтия в данной ситуации означало бы верную смерть. Немного подумав, он сказал, мысленно попрощавшись с белым светом: "Зачем вам перерожденец, принявший веру под угрозой жизни? Я еще слишком мало был среди ваших людей, чтобы понять устои ислама…" Снова долгое молчание повисло в комнате. Кадыров встал и, проходя мимо Жукова в другую комнату, негромко, но ясно произнес одно только слово: "Мужчина…"
Следующим на допрос привели Могутнова. Был он в "исповедальне" меньше Жукова. Пришел в сарай бледный и молчаливый. О чем с ним "беседовали", Саня не стал спрашивать, Толя не рассказывал, а потом было не до этого.
Спецназовца вызвали последним. Тот пробыл в страшной комнате недолго. Привели его обратно, кинули на солому с размаха. Саня удивился перемене, произошедшей с ним. До синюшного цвета бледное лицо, трясущиеся губы, ладони. Руками обхватив голову, "Василек" качался из стороны в сторону, мыча что-то нечленораздельное. Жуков, положа руку ему на плечо, попытался заглянуть ему в глаза. В расширенных зрачках бойца зияла пустота… Чуть ли не силой заставив спеца выпить из кувшина воды, Саня начал трясти его, приводя в чувство. Наконец тот заговорил, почти не разжимая сжатых в судороге губ. Голос его был чужим, замогильным, как у чревовещателя. Оказалось, он, пытаясь воспользоваться своей восточной внешностью, объявил на допросе, что является мусульманином. Чуть ли не хадж в Мекку совершил, свой, мол, в доску. Тогда в ответ услышал, что если мусульманин, то должен был быть давно в рядах моджахедов, в лесу с автоматом вместе с ними бегать. А если оказался в стане врага - то предатель вдвойне. Тут же нашлась соответствующая сура из Корана, из которой следовало, что теперь ему уготована одна дорога - в ад, и что должен он незамедлительно начать к ней, этой дороге, готовиться, так как скоро его расстреляют. Когда, не сказали, но что скоро - дали понять. Перейдя на свистящий шепот, спец стал умолять Жукова запомнить его новосибирский адрес, имя и фамилию - Дима Беленко, чтобы сообщить семье.
Дети малые, вот и пошел на контракт, чтобы их прокормить, через месяц должен был обратно домой ехать, а вот теперь…