И хотя Травкин что-то такое делал и становилось теплее, все равно пес перелезал к нему под откидное сиденье и, свернувшись клубком, норовил прижаться поплотнее к ногам бортача. До посадки уже не вылезал, периодически поглядывая из своего укрытия за праваком.
Заприметил, раз тот сворачивает карты и убирает их в портфель, значит, скоро посадка. После посадки ведь столько дел надо успеть сделать. Во-первых, как только Травкин откроет дверь кабины экипажа, нужно быстро выбраться из-под его сидушки и выскочить в грузовую кабину, иначе обязательно кто-нибудь из своих же лапу отдавит. Как же, знаем. Во-вторых, как только распахнется входная дверь, необходимо немедленно облаять подходящих к вертолету. Всех подряд. И погромче. Чтобы не напирали, значит, не трамвай, порядок нужон. В-третьих, когда толпа всяких там от вертолета отхлынет благодаря его доблестному лаю, надо успеть первым помочиться под левое колесо, задрав лапу. Как это у них получается при этом процессе обойтись без лапозадирания?
Ну и потом все обнюхать, все разведать, если аэродром или площадка незнакома, определить возможные опасности для экипажа и машины и зорко, стойко, чутко охранять эти две святыни до последней капли. Чего? Супа или крови? А, неважно. Важно не пропустить врага. А тут еще эти громаднющие бочки на колесах, остро пахнущие керосином, каждый раз вплотную жмутся к самому вертолету, норовя наехать на него. Ну как тут удержаться, чтобы не выразить своего негодования по этому поводу и незаметно для Травкина куснуть за колесо чудище поганое?
Почему это, интересно, Травкин так ругается, если заметит? Они что, родственники? Ну да, может быть, вон у Травкина впереди небольшой бочонок растет. Перед посадкой в вертолет тех, остальных людей, которых надо было перевозить в грузовой кабине, опять же, нужно же, ну как они не понимают, да для порядка же, незаметно и деликатно обнюхать всех. Не затаил ли кто какую-нибудь опасность для вверенного под охрану хозяйства.
Нет ли злого умысла вон у того толстого дядьки в камуфляже, пропахшего рыбой и пивом? А ну-ка, попробуем его проверить.
Джафар, незаметно подкравшись под ноги объекту, неожиданно громко и коротко взлаял. Как очередью из "калаша" дал. Толстяк тонко взвизгнул, неправдоподобно резво для своей комплекции подпрыгнул вверх и длинно, надсадно заматерился. Штанины его новой камуфляги почему-то потемнели местами. Не прекращая ругаться, амбал побрел от вертолета прочь, ну а "кобелетчик" с видом победителя проследовал под одобрительные улыбки пилотов на свое рабочее место в кабине.
Экипаж Вени Соколова стал приобретать благодаря псу все большую популярность. Официантки в столовке загодя припасали и просили передать гостинцы для ставшего довольно известным члена их экипажа. Начальство, видя удачно выполненные сложные полетные задания, прознав про четвертого, стало думать, что пес приносит удачу экипажу Вени. А на войне от этой госпожи ой как много зависит… Стали поручать Соколову все более сложные и опасные, прямо скажем, задачи. И экипаж никогда не подводил.
Раз как-то летели они из Ханкалы, только что занятой нашими войсками, в Моздок. Везли полный вертолет беженцев. В основном дети, женщины, старики. Летели на ПМВ, то есть на предельно малой высоте. Всего-то метров десять над землей. На скорости больше двухсот километров в час на этой высоте все мелькает так быстро за бортом, что не успеваешь вглядываться в мелькающие за блистерами ориентиры. Авиапес сидел на своем обычном месте между пилотами и пристально вглядывался в окружающее пространство. Вдруг, мгновенно напрягшись, он вперился глазами в какую-то точку впереди-слева и, не отрываясь от нее, громко тявкнул. Венька кинул взгляд в этом направлении и на мгновение обмер. Из-под косогора двое духов разворачивали в их сторону здоровенный пулемет. Все это длилось не более двух-трех секунд, но не зря говорят о теории относительности, эти мгновения показались командиру вечностью.
Стряхнув с себя оцепенение, Веня заложил машину в разворот с таким креном, что казалось, сейчас она зацепит лопастями за землю. Завизжали в грузовой кабине дети, женщины испуганно вскрикнули. Забубухал басом крупнокалиберный пулемет. Трассерные пули кинулись вдогонку за вертушкой. Да Веня не лыком шит. Не раз ему приходилось уворачиваться от таких вот красных шмелей, если только вовремя их увидеть. Вот и на этот раз, гоняя ручку управления от борта до борта, заставляя делать вертушку телодвижения, напоминающие танец слаломиста, увел командир от гибели людей и машину, в очередной раз выйдя победителем из смертельной дуэли…
Когда прилетели - зарулили - выключили - разгрузились, Веня задумчиво посмотрел на собаку и, пожимая лапу, произнес:
"Спасибо тебе. Ты - молодец".
Пес лизнул протянутую руку и, вздохнув, положил свою голову на колени командиру, устало прикрыв глаза…
Однажды поручили экипажу выполнить ответственное задание.
В штаб группировки заявился ответственный военный чин из Москвы. Бо-о-о-ольшой начальник. Наверное, ему необходимо было отметиться в районе ведения боев для дальнейшего продвижения по службе или получения очередного ордена. Он достал уже всех и вся своими проверками, разносами, совещаниями, отвлекая боевых офицеров от их насущных, не терпящих отлагательств дел. Казалось, этому кошмару не будет конца. Но… Бог милостив. Как-то прекрасным утром в штабе раздался звонок из Москвы. Большому начальнику после звонка срочно потребовалось вылетать обратно. Тихий вздох облегчения раздался в среде офицеров. Вывезти начальника на большой аэродром в Моздок, где его уже ждал самолет, поручили Соколову. Как положено, задолго до назначенного времени, экипаж выстроился у подготовленного к вылету вертолета в ожидании главного пассажира со свитой. Джафара, во избежание ненужных словопотоков, до поры до времени спрятали в контейнере. Тот сидел смирно и помалкивал, ощущая своей шкурой пафос момента. Наконец машина с начальником подъехала к стоянке. Тот грузно вывалился из нее и, видимо, не растратив часть своей ругательной энергии, решил использовать ее по назначению перед вылетом, чтобы подольше запомниться подчиненным. Обозрев объекты военной инфраструктуры вокруг себя, начальник наметанным глазом обнаружил массу недостатков в их содержании. Не заботясь о времени, своем и других, бугор принялся подробно и развернуто распекать, перекрывая аэродромный гул, окружающих. Разнос длился долго. Уже начали скучнеть лицом подчиненные, как зрители театра во время второго акта дурного спектакля. Позади стоящие принялись украдкой позевывать. Экипаж, переминаясь с ноги на ногу, продолжал "держать стойку". А куда денешься! В это время начальник, не переставая извергать потоки ругательств, начал смещаться в сторону вертолета и приближаться к левому колесу (!).
Джафар, который к этому моменту давно уже смылся из контейнера и пребывал в смятенных чувствах по случаю непрекращающегося ора, вдруг заволновался еще пуще. Подход к левому колесу для него означал совершенно определенные действия. Сработал рефлекс, и пес, судорожно протиснувшись сквозь частокол ног к заветному колесу, задрал лапу и, прежде чем кто-либо успел что-то сообразить, выпустил длинную, долгую струю на штанину бугра, заслонившую вожделенный объект. И мгновенно разгладились лица шпыняемых офицеров, их порка стала приобретать комический оттенок, перестала быть тягостной и занудной. Правда, им стоило больших трудов удерживать рвавшиеся наружу смешки, но усилия были приложены, ибо понятны были последствия в случае несдержанности. Бугор, не заметив проказы пса, уловил тем не менее перемену в настроении окружающих, свернув словопоток ранее намеченного времени, буркнул что-то еще напоследок и полез в вертолет под облегченные вздохи окружающих. Завращались винты, и под звонкий лай псины, оставшейся на этот раз на земле, вертушка, томно переваливаясь с боку на бок, порулила на взлет…
Прошло несколько дней, а машина Вени Соколова все не появлялась на стоянке. Его перенацеливали с одного задания на другое, не давая возможности залететь на основную базу хоть на минуточку.
Джафар весь извелся. Понуро бродил он по стоянке, шарахаясь от подстерегавших его топливозаправщиков, запомнивших его укусы, солдат с противным запахом и незнакомых офицеров. За несколько дней он снова отощал, посмурнел лицом, и шерсть на его боках опять свалялась. Глядя на него, аэродромный люд поневоле задумывался, как быстро превращается в бомжа человек, а что уж говорить о собаке…
На исходе недели ожидания в природе произошли перемены и полил нудный дождь, заполнивший все вокруг серой противной мокрой сеткой. Джафар лежал под контейнером, карауля прилет своих людей, своего экипажа, не позволяя себе сдвинуться с места, боясь пропустить их появление. Куски хлеба, брошенные сердобольной рукой, лежали перед его носом, но он не притрагивался к ним. Все призывы других людей игнорировал…
12 февраля 2000 года экипажу Соколова была поставлена задача на высадку группы спецназа в количестве 12 человек в районе населенного пункта Итум-Кале. При заходе на посадку в назначенном районе вертолет был обстрелян противником из гранатометов. Одним из выстрелов было произведено прямое попадание снаряда в топливный бак. Вертолет взорвался в воздухе.
Все члены экипажа и десантники погибли…
В тот день дождь кончился. Вместо него в воздухе заискрились снежинки и повалил мохнатыми хлопьями снег. Он быстро засыпал грязь, неприбранный мусор и обломки тары, валявшиеся на аэродроме. Стало светло и чисто, как в прибранной квартире.
На опустевшей стоянке появился другой вертолет.
Джафара с тех пор не видел никто…
"ПРЕДАТЕЛЬ"
Он сидел, скрестив руки на груди, и деланно улыбался. Улыбался не потому, что было весело. Эта прилипшая к широкому, покрытому оспинами лицу, увенчанному кривым приплюснутым носом, улыбка была призвана показать окружающим, что его обладателю абсолютно наплевать на эти мелкие вибрации воздуха, обретающие форму звуков в виде слов. Его фигура, растекающаяся по креслу, похожая на тесто, выпирающее из квашни, едва заметно колыхалась при ответах, исторгаемых тихим, бесцветным голосом из глубины рыхлого тела. Голос был скрипуч и неправдоподобно тонок для такого объема мяса в человечьем обличье. Ладони рук то прятались под мышками, как бы пытаясь согреться от холода, то беспокойно разглаживали складки на коленях комбинезона.
Шел второй час партийного собрания, посвященного обсуждению кандидатов, отбираемых для командировки в Афганистан.
В полку все коммунисты, коих начальство присмотрело для выполнения "интернационального долга", должны были пройти через это горнило. По одному перед президиумом, возглавляемым освобожденным секретарем парторганизации полка, проходили летчики, техники, специалисты.
Каждого кратко характеризовал секретарь парторганизации той эскадрильи, откуда выдвигался кандидат. Партийный босс произносил ритуальные фразы о высоком доверии Родины, сложности и ответственности выполнения миссии перед лицом мировой общественности, после чего кандидат "заверял", что мол, счастлив, горд оказанным ему доверием и "оправдает", после чего наступал черед следующего.
И вдруг в работе безмятежно и монотонно работающего конвейера наступил сбой…
Борттехник Бондаренко, недавно переведенный из эскадры Ми-6 на "восьмерки", заявил, что ему еще не хватает опыта в освоении нового для него аппарата, и посему, мол, не могёт он должным образом тот долг исполнить. Повисла неловкая пауза. Президиум поначалу подумал, что ослышался, что так не бывает, не могут такие слова раздаться в советском воздухе, в Советской армии, из уст советского офицера, да еще и коммуниста. Это был первый случай проявления инакомыслия, отказничества, вероотступления, ереси, в общем - нонсенс. Пришедший в себя Душок (партайгеноссе имел фамилию Духновский, а кличку в народе - Душок) вытолкнул из себя воздух и заорал: "Так ты же неделю назад рапорт написал с просьбой о переводе в Венгрию, там тебе что, навыков хватило бы?!!" "Да, там хватило бы…" - ответствовал бортач. От возмущения у всех присутствующих снова перехватило дыхание. Ну, хамло!!! Через секундную паузу все заговорили разом, как будто плотина прорвалась. Потоки единодушного возмущения ворвались в комнату и, казалось, любой потонет, захлебнется в этом бурном водовороте, и, раскидав руки и ноги, медленно всплывет на поверхность, не пытаясь барахтаться.
Ан нет, раскаленная лава красноречия партийных профи обтекала островок равнодушия, занятый оппозиционером, не задевая его, не принося ни малейшего вреда деланному благодушию его обитателя и даже не задевая краев "отвоеванной" им территории.
Все убойные для нормального человеческого восприятия фразы о долге, чести, войсковом товариществе (ведь вместо тебя, мол, сукедла ты этакий, другой будет вынужден пойти на войну) разбивались о толстую, непробиваемую шкуру, в которую наглухо было завернуто то, что только внешне напоминало человеческие контуры. Поневоле у присутствующих офицеров возникли из генетической памяти видения фашистских полицаев, власовцев, прочих предателей, коими оставлен поганый след в русской истории. Вот он, оказывается, какой, образ откровенного врага, врага не только "дела партии и правительства", но и товарищей своих, своей Родины, а если задуматься, то и своей семьи, родных и близких. Сейчас по-разному рассуждают политики разного окраса по поводу необходимости ввода и пребывания наших войск в Афгане. Мы же, не обладая всей необходимой информацией, интуитивно чувствовали, что если бы не пошли тогда воевать, то исламский фундаментализм (ныне это почти синоним понятию "терроризм" в чистом виде) сейчас бы сдерживали на Садовом кольце…
Решение коммунистов было однозначным и единодушным:
"Геть поганца из партии!"
Печать огорчения не легла на бессовестное мурло… Что мне партия, зато живой! Так, наверное, думал он, выходя на свободу из душного помещения. Кроме коммуняк, есть и другие люди, и отношения бывают разные, да и мнения "по поводу" тоже могут быть разными…
Однако даже самые закадычные друзья и проверенные многими совместно выпитыми литрами собутыльники не по приказу начальства, не после проведенной пропаганды, а по возникшему у них чувству брезгливости отвернулись от иуды. Какое-то время он делал вид, что все ему нипочем, пытаясь тыкаться с разговорами то к одному, то к другому, но каждый раз наталкивался на стену возмущенного молчания.
Оказалось, что в вакууме человек жить не может. Ощущение собственной неправоты может и раздавить, расплющить, низвести до животного состояния, потушить желание жить на земле…
Даже Иуда, прокляв доставшийся ему удел, не сумел вынести тяжести свершенного… Знать, оставалось в нем что-то человеческое, измеряемое понятием "совесть".
Бортовой техник вертолета Ми-8 Бондаренко Владимир Иванович через полгода написал рапорт с просьбой о направлении его для прохождения службы в Афганистан. Получив назначение в одну из отдельных эскадрилий 40-й Армии, прослужил в ней почти полтора года.
Во время боевых действий в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане отличился, проявив мужество и отвагу, за что был удостоен награждения орденом Красной Звезды.
ОБИДА
В Кабуле вновь наступила ночь. Буднично и привычно скатилось солнце в свою постель за перевалом Пагман, и как будто лампочку в комнате выключили. Темнота почти мгновенно заполнила пространство, остались только острия прожекторов, освещающие стоянки уснувших самолетов и вертушек…
В модулях уютно похрапывал "горячо любимый личный состав", давая технике, командирам и притаившемуся в близких горах противнику передышку до невыносимого близкого утра.
Командиры ложатся последними, так уж повелось в армиях всех времен и народов, иначе как в плохом хозяйстве: без догляда жди беды. Командирский сон зыбок и тревожен. Во время этого полузабытья продолжает чутко работать подсознание. С беспокойством вепря анализируются все подозрительные звуки, запахи и недодуманные днем мысли, способные принести опасность вверенному ему стаду. И, бывает, внезапно что-то толкает посреди ночи, заставляя продираться сквозь ночную муть бессвязных обрывочных образов и остатков засевших в голове фраз. Сигарета сама лезет в рот, несмотря на протесты еще спящего организма. Идет, идет работа мысли, пошел анализ. И вот оно, где-то глубоко в мозгу щелкнуло реле, высветилось то, что подняло среди ночи. Рука нащупывает телефон, и выстреливаются в ночной эфир зычные команды, призванные предотвратить возможную беду, давая временное облегчение "органону", их пославшему.
Ночь, темная тревожная ночь, как точно написано еще в ту войну… В сознании с самой первой ночи на этой войне теснятся картины подползающего со всех сторон врага, забрасывающего гранатами окна, и хоть охранение кругом, все же, все же…
Вдруг где-то издалека послышались шаги… Это не патруль или дежурный, которым некуда спешить. Многолетний опыт подсказывает: так, да еще среди ночи идут только командира будить, чтобы сообщить ему какую-то гадость. Посыльный еще в пути, а руки уже привычно хватают одежду, в голове идет перебор вариантов, что могло приключиться. Вариантов - уйма, поэтому, отмахнувшись от пересмотра всех возможных, отдаю себя во власть судьбы: какая карта на этот раз ляжет…
На КП в два часа ночи вокруг стола с картой сгрудились офицеры штаба, вызываемые по тревоге в первую очередь (так называемый "тревожный расчет") во главе с командиром полка. Сталкиваясь лбами, как псы над миской, "пританцовывая" рядом со столом, на котором разостлана схема боевых действий, готовят они будущее Решение.
Сигаретный дым уже достиг "боевой концентрации".
Завидев меня, командир коротко бросает: "Поднимай эскадрилью по тревоге"! Оп-пп-а-аа, дело, знать, серьезное.
Пока отдаю соответствующее распоряжение, в том числе на подвеску боеприпасов, меня знакомят с предложениями, которые созрели в штабном мозговом центре.
Ну верно говорят, что на войне причина героизма одних, как правило, это долбо…во других. Обычно воинские колонны с грузами ходили в Афгане в светлое время суток, под прикрытием БМП, танков, включаемых в состав колонны, да вертушек сверху прыжками от одного блокпоста до другого, с непрерывным контролем по радио с КП объединения. Этим колоннам специально выделяются дополнительные силы огневой поддержки.
А тут какой-то умник погнал колонну из пяти десятков беззащитных грузовиков из Джелалабада в Кабул на ночь глядя. Ну и, естественно, на подходе к пункту назначения духи в узком извилистом ущелье наших зажали и начали в упор расстреливать. По доносившимся оттуда докладам в виде отрывочных воплей горело уже штук двадцать машин, а сколько раненых и убитых, сообщено было только, что "до…", в общем, много…
Дело осложнялось еще и тем, что в колонне не было подготовленного авианаводчика, а все наше ночное оборудование в то время состояло из собственных глаз, и подготовленных для действий ночью экипажей в эскадре было раз-два и обчелся.
"Поднимай все, что можешь", - прошла команда. Хороший приказ для разгула фантазии, только искрометность при подготовке решения в некоторых случаях творила немало бед у иных командиров.
Прикинув по ходу дела боевой расчет на вылет, бегу на стоянку, где уже собралась вся эскадра. Время сейчас дорого, каждую минуту кто-то там, в ущелье, гибнет, не дождавшись помощи…