Кричу Коле Самсонову, борттехнику небольшого росточка из Якутии, чтоб вышел наружу и искал экипаж Якупова. Коля не спеша, обстоятельно, поднял свое откидное сиденье и выплыл из кабины. Медленно тянутся минуты, экипажа не видно, а пламя, с жадностью дракона жрущее колесо от упавшей машины, незаметненько так, все ближе подбирается к нам. Из-за скалы показываются согбенные фигуры афганских солдат, бывших десантом на вертушке Ришата. Держась кто за бок, кто за голову, кто за другие места, с видом нечеловеческого страдания, в котором ясно чувствуется фальшь, залезают они в мой вертолет, где, сбросив маску страдальцев, мгновенно веселеют, думая, что война для них уже кончилась. Ну да, наши-то ребятишки из десанта после падения борта в атаку пошли. Наконец из-за валуна показался Ришат, за ним - его правак и борттехник. Ура! Все целы! Потом разберемся с травмами, а так, раз своим ходом передвигаются, все остальное - ерунда. Да? Тут же подумал я, прикинув, сколько народу у меня на борту, дистанцию до ближайшего склона, превышение, направление ветра, температуру и ряд других факторов, необходимых для принятия решения на взлет. Вот тебе и ерунда! Стало ясно, что с таким грузом мы из этой кастрюли не выберемся, даже если удастся взлететь. Говорю Самсонову, чтобы выгонял к чертовой матери афганцев, после, мол, заберем, оставить только экипаж Ришата. Якут молча вышел в грузовую кабину и пробыл там целую вечность. В это время комэска, закончив высадку в соседнем ущелье, подошел к нам узнать, как дела. Увидев такую замечательную картиночку, он заорал в эфир прямым текстом: "Васильич! Взлетай немедленно! Пламя тебе уже колесо лижет!" Пришлось отвечать, что пока не могу, перегруз, мол. Наконец Самсонов зашел в кабину, не спеша откинув свое сиденье, поудобнее устроился на нем и, выдержав для приличия еще некоторую паузу, произнес: "Командир, они, однако, не выходят…" Твою маман!!! "Боря, давай!!!" Хорошо, что мой правак, Боря Шевченко, спортом увлекался, и не просто укрепляющей физрой, а начинавшим входить в моду карате. Через левый блистер вижу только мелькающие тени выбрасываемых коммандос. Через несколько секунд ничуть не вспотевший Боря шустро занимает свое место и рукой подает знак: мол, можно взлетать.
Начинаю взлет и чувствую, как машина неохотно поддерживает свою партию в этом томном танго. Наверное, температура успела вырасти, и ветер, гад, как всегда, подвел, не захотел помочь на взлете. Да и ведомый, Юрка Наумов, кричит сверху: "Командир, не впишешься!" Спасибо, Юрчик, успокоил, это я уже и без тебя вижу… Че делать-то, думай быстрей, а то тупик близко, приказываю себе. Мысль еще не успевает оформиться окончательно, а руки-ноги, действуя при дефиците времени на опережение, уже делают свое дело…
Даю ручку до упора влево, одновременно сунув левую педаль, удерживаю машину на минимально эволютивной скорости от сваливания. Пытаясь максимально увеличить угловую скорость разворота, мысленно уговариваю ее пошустрее вертеть попой, боковым зрением отслеживаю противоположный склон: впишемся не впишемся в разворот, вмажемся не вмажемся в стену этой чертовой кастрюли из камня! Кажется, вписались!!! Уф-ф-ф-ф…
Перевалили через склон горы, набрали высоту, теперь сам черт нам не страшен!
Оборачиваюсь в грузовую кабину, глазами подзываю Ришата ко мне, в пилотскую. Тут уж, немного утрируя командирский напор под впечатлением только что пережитого, накидываюсь на него: что, мол, неужели не слышал моих ценных указаний?! Тот оправдывается, что команду "оттянись" слышал, да мало времени было, чтобы набрать необходимую дистанцию. А когда крутиться начали, то мои вопли насчет сбросить шаг-газ он не мог услышать по определению, так как во время возникших диких перегрузок фишку связи от защитного шлема оторвало напрочь. Ладно, ребята, главное, что вы живы, хоть и поцарапаны слегка. Железо жалко, конечно, больно машина хороша была, но это все-таки железо, скуют еще. Но вот эту самую милую мне сейчас морду, почерневшую от копоти, с фингалом под глазом, с выражением досады, недоумения, обиды на судьбу, уже никто повторно не склепает. Ничего, Ришат, за одного битого двух небитых дают. Отойдешь ты постепенно от пережитого стресса, наберешься снова пилотского куража и командирской уверенности, голода к полетам и жажды новых побед, и завернешь еще хвоста своей вертушке, так что застонет она и закряхтит, как на деревенских танцах девчонка, почувствовав на своем стане уверенную, крепкую руку сильного мужика, признавая сразу его власть над собой, и отдавая себя ему, не думая, куда и как пойдут они уже вместе…
Можно на этом и закончить рассказ, но…
Вечером, посасывая сигаретку, обсуждаем мы своей парой прошедшие события и прикидываем, достойны мы награждения за спасение потерпевшего бедствие экипажа или слишком нахально об этом мечтать через месяц после прибытия на войну.
И тут мимо идет пропагандист полка (была такая военная профессия тогда, в советские времена), видом своим напоминающий шакала Табаки из мульта про Маугли. Завидев нас, он заговорщицки отозвал меня в сторонку. Заверив в своем безбрежном уважении всей нашей группы, поведал, деланно возмущаясь, сам при этом изучая реакцию на произносимые слова, содержание совещания, которое только что провел начпо. Начпо - это начальник политотдела, т. е. главный замполит полка, скотина редкостная и сволочная, замечательная эксклюзивным набором негативных качеств, и поэтому даже представляющая для стороннего наблюдателя некоторый зоологический интерес. Ну, например, как самая ядовитая змея, обитающая в дебрях Амазонки. Так вот, он, собрав всех замполитов полка, начал толкать им речь о том, что надо больше обращать внимание на воспитание психологической устойчивости во время боевых вылетов у летчиков. Ну да, сам-то он ни одного боевого вылета так и не сделал за всю службу.
В качестве примера он привел якобы имевший место случай, когда вертолет Якупова был сбит (?), замкомэске третьей эскадрильи (то есть мне) приказывают сесть, чтобы забрать его, а я отказываюсь, ему (то есть мне) еще и еще раз приказывают совершить посадку и забрать товарища, попавшего в беду, а он (то есть я) отказываюсь снова и снова. И так до тех пор, пока не прилетел командир полка и лично приказал командирским тоном, с угрозой отдать под трибунал, выполнить задачу по спасению, после чего уже он (то есть я) не посмел отказаться!
Что-то стало трудно дышать. Так бывает, когда тебе совершенно неожиданно, со всей дури, засадят под дых. При совершенно ясном небе вдруг потемнело, как во время солнечного затмения. Вроде дождя в это время года здесь не бывает, а веки что-то мокрые…
Это что же происходит, граждане?!! "Где он?!" - только и смог пробормотать я. "А, начпо-то?" - безмятежно переспросил пропагандист. - "Да в Союз улетел, в Ташкент, промышлять чего-то. Мышкует, поди". И не спеша, с чувством выполненного долга, покатил в столовую.
Впервые в жизни почувствовав навалившуюся огромную тяжесть в груди, попытался отогнать наваждение. Ведь не может такая чудовищная несправедливость быть явью. Может, наврал пропагандист? Побежал к нашему замполиту эскадрильи, моему другу (дружили семьями) Сашке Садохину. Задыхаясь от душившей обиды, спросил его, правда ли то, что наговорил мне наш Геббельс. Санек подтвердил. "Что ж ты не вступился за меня!" - возопил я в отчаянии. "Ну я ж там, при десантировании, не был", - пряча глаза, сказал тогда Садохин.
"Но ты же МЕНЯ-то знаешь?!!"
И последовало молчание. Молчание в ответ на крик о помощи.
Самое тяжелое предательство - это то, которого не ожидаешь…
Почему, мучила меня мысль, почему начпо так поступил? На этот вопрос ответ, немного поразмыслив, нашел я быстро. Вспомнил, что незадолго до десанта происходило у нас в эскадре партсобрание, на котором присутствовал начпо и его начальник, член военного совета округа, большой человек. Говоря доступным языком, главный замполит округа. Ну а я, распалясь во время бурно проходившего собрания, посвященного предстоящему проведению операции, позволил себе критикнуть начпо в присутствии его хозяина. Дурак, конечно… Но вот понять Садохина я не смог, видно, все они, замполиты, всегда заодно друг с другом, корпоративная солидарность, как сказали бы сейчас.
Несколько дней ходил я, как в воду опущенный, не имея возможности толком пошевелить ни рукой, ни ногой. Превозмогая себя, подошел к командиру полка, полковнику Павлову, и заявил, что если мне не доверяют, то я не смогу выполнять полеты. Побитый на глазах у своры кобель не может быть вожаком стаи. Командир полка по-отечески, с хитринкой в глазах, посмотрел на меня внимательно. Затем нарочито грубовато послал меня подальше, заявив, что работать надо, пацанов скорее на крыло по-боевому ставить. А на досужие сплетни только бабы "нервенные" обращают внимание, если не доверял бы, то не стоял бы на этом месте.
А к награде не представил только потому, что сопливы еще пока, там посмотрим…
Ну и снова солнце засияло, грудь расправилась. Повоюем еще…
ПЕРЕВОЗКА
В Афгане нет железных дорог. Автомобильные есть, но во время войны ездить по ним чрезвычайно опасно. Мины, обстрелы из засад, обвалы на горных участках, оползни, возможность задохнуться (такие случаи были) в туннеле, если кто-то впереди встанет, а также сорваться в пропасть на повороте, поскользнувшись автомобилем на обледеневшем, каменистом лоне дороги - все это делает поездки по "ридной Афганщине" предприятием мало привлекательным. Поэтому начальство предпочитало преодолевать расстояние между пунктами "А" и "Б" районов дислокации частей 40-й армии по воздуху.
"Летайте самолетами и вертолетами Военно-воздушных сил! Быстро! Надежно! Выгодно! Удобно!" Есть, конечно, нюансы. Ну, например, точно так же могут и обстрелять, особенно на взлете и посадке. Успешность перемещения в другой пункт во многом зависит от квалификации экипажа, его опыта в полетах на ту или иную площадку. А также от температуры наружного воздуха, превышения, ветра, конфигурации площадки, препятствий на подходе к ней, влажности, условий пылеобразования и еще черт-те чего с бантиком на боку. Да что там говорить, в общем, зачастую - от Божьей милости. После того, как в середине восьмидесятых противник еще и ПЗРК начал широко применять, воздушные путешествия стали вообще делом экстремальным. Пассажирам даже стали парашюты выдавать и перевозки осуществлять по возможности ночью. Так что из всех преимуществ перемещения воздушным транспортом осталось одно - быстрота, во всяком случае, незамедлительность прихода к той или иной развязке.
Но не все так мрачно. Все-таки большинство перевозок осуществлялось успешно. Тому способствовали и возросший уровень боевого опыта пилотов, всякие технические ухищрения, реализованные к тому времени на технике, организация прикрытия, да и многое другое.
Один из первых вылетов, который поручили выполнить нашей паре, был на перевозку группы военачальников под руководством главного военного советника афганских войск, генерал-полковника Меринского. Ну перевозка больших начальников - вообще-то не самое любимое задание, выполняемое экипажами. В Союзе они (большие начальники, в основном - пехотные генералы), как правило, спесивы, полны величавой, державной напыщенности, капризны и чувствительны к малейшим отклонениям от политеса, как мнительные фрейлины двора Ея Величества. Окружение должно безостановочно выказывать им знаки внимания и подобострастной угодливости, в общем, "играть короля", иначе, не дай бог, у "забронзовевшего" может родиться подозрение в изменении своего статуса, и ну тогда начнет доказывать он всем, что его персона значит вообще и на военно-политическом небосклоне в частности. Очень они, стало быть, этим озабочены…
В Афгане попроще. Тут они спинным мозгом чувствуют, обостренным своим инстинктом, что волновать пилотов перед боевым вылетом, в котором повезут его, дорогого, нельзя. Слишком много вышеперечисленных факторов, от которых все они зависят, влияют на то, довезут ли до нужного места. А если что не так, то, как говаривал один бортач, "вместе в одной коробчонке гореть придется".
Поэтому подходят к борту начальники в Афгане просто, без помпы. Принимая положенный, в соответствии с политесом, доклад от командира экипажа, пытливо заглядывают пилотам в глаза, стараясь определить, надежный ли экипаж на сей раз достался. Будничным тоном, тщательно скрывая естественное волнение перед предстоящим полетом, проговаривают молодцеватую фразу: "Ну что, командир, заводи, поехали!" Каждый раз мне хочется ответить, что заводят хвосты лошадям, или еще - леденец за щеку, авиационную технику запускают, но воспитание и субординация не позволяют довести до сознания начальника ошибочность его сентенции.
Загрузив крупнозвездных военных порядочно, так, что аж просела на стойках шасси вертушечка, взлетаем. Курс - на Котаи-Ашру, милое местечко километрах в восьмидесяти к западу от Кабула, в районе которого располагается штаб афганской бригады. Задание - высадить группу вышеозначенных советников в целости и сохранности прямо на плацу этого соединения. Размеры площадки, окруженной со всех четырех сторон казармами, неизвестны, так же, как и ее состояние. Просто до нас, оказывается, туда никто не летал. Ладно, прилетим, посмотрим. Сзади, на установленной дистанции, болтается ведомый нашей пары, молодой на тот момент командир экипажа Юрка Наумов.
У него тоже загрузка получилась будь здоров. Жаль, что расстояние до точки маловато, топливо не успеем выработать, а то бы машина к моменту посадки полегче была, но… выбирать маршрут не приходится, приказано - кратчайшим.
Быстро добредаем до нужного нам района. Вот они, казармы, показались в обрамлении чахлой растительности. Снижаемся пониже, гася скорость, чтобы разглядеть, куда нам предстоит выполнить столь ответственную посадку. Так-так, размеры плаца вроде позволяют усесться парой. Препятствия в виде деревьев и казарм не шибко высоки. Поверхность, кажется, из камушков. Это хорошо, значит, пыли будет мало. Превышение над уровнем моря - 1410 метров по высотомеру. Ну, это для "эмтэшки" ерунда. Ветер… Ну вот в стороне костерок чабаны разожгли… Почти штиль. Ага, значит, можно заходить с любого направления. Ну что, решение на посадку принимаю. Какое-то смутное чувство заставляет меня дать команду ведомому покрутиться пока над дорогой, а потом, после моей посадки, подойти снова.
Аккуратненько строю заход, плавно подгашивая поступательную скорость и нежно, с малой вертикальной, снижаясь. Вот мы уже вплываем внутрь квадрата, образованного казармами. Высота - где-то метров двадцать, скорость - шестьдесят. Осталось немного прибрать на себя ручку, загасив оставшуюся поступательную скорость и, приподняв шаг-газ, снизив до минимума вертикальную, плавно приземлить машину, нащупав колесами земную твердь.
И тут… Черная буря от мгновенно взметнувшейся вверх пыли закрывает наброшенным на голову мешком все видимые ориентиры! За кабиной - сплошная темнота без видимых проблесков в стороны и вниз! За весь опыт летной работы я впервые оказался в подобной ситуации. Но зато сразу вспомнил, как в бюллетенях по безопасности полетов описывались случаи потери пространственной ориентировки экипажами, заканчивающиеся, как правило, плачевно. Начинаю лихорадочно соображать. Так, спокойно! Взять себя в руки! Уйти на второй круг? Нет, мы уже внутри западни, мощности движков не хватит с таким грузом и препятствиями вокруг выбраться, да и еще рядом - стена казармы, запросто, не видя ее, можно зацепить. Остается единственный вариант - продолжая снижение, сажать машину по приборам! Но меня никто не учил этому! А есть другой выход? Нет! Значит, будем сажать! Все. Внимание - только приборам.
Забыть обо всем другом. Авиагоризонт. Скорость. Вариометр. Радиовысотомер. Авиагоризонт. Скорость. Вариометр. Высотомер. Курс. Пока вроде удается держать показания приборов в куче, как у нас говорят, т. е. на нужных параметрах. Чувствую, что земля уже близко, вот совсем где-то рядом, лишь бы казарму не задеть. Вдруг боковым зрением, через левый блистер, замечаю, как что-то серое уплывает влево. Да это ж пятнышко просматриваемой земли уходит в сторону из-за бокового смещения вертушки, не улавливаемое никакими приборами. Ага! Сейчас мне и такая подсказка кажется невероятной роскошью, милостью Божьей, соломинкой для утопающего. Благодарю тебя, Господи!
Мгновенно реагирую, гася боковую скорость движением ручки и энергично опустив шаг-газ, шустро приземляю вертушку, пока Всевышний не передумал. Замечаю сквозь пыльную пелену, как некая жердина отошла от фюзеляжа, как мачта космического корабля во время старта. Невероятно долго оседала пыль, пока не появилась нормальная видимость. Оглянувшись, мы в экипаже обомлели. Лопасти винта продолжали с бешеной скоростью свой бег по кругу в пяти метрах от угла ближайшей казармы, из-за которой виднелись испуганные лица афганцев. У трапа, откинутого борттехником, валялись обломки жердины в руку толщиной, телесного цвета, с помощью которой ушлые местные связисты подпирали провода. Конечно, разве сверху ее разглядишь? Но приборы ничего криминального не показывали, вибраций машины не чувствовалось.
Генерал Меринской вышел из вертушки, ни о чем, видимо, не подозревая. Внимательно еще раз поглядев на меня, спросил, смогу ли я взлететь отсюда. Ну, на пустой-то машине, конечно, плевое дело! Дождавшись, когда высокая делегация отойдет подальше, не без мстительного чувства к афганцам, удостоившим такого приема борта, вывел движки на максимальные обороты. Черная, цементного типа пылища мгновенно отозвалась, превратившись в самум, поглотивший все вокруг. Ну, да нам это уже не страшно! Тщательно оттриммеровав вертушку, уверенным движением шаг-газа вверх выхватываю из черного пылевого мешка машину и, оставив внизу поднятую винтом бурю, проталкиваю ее вперед, подальше от этого гадливого места. Уф, хорошо. Солнце снова светит, движки уверенно поют свою песню. Ну-ка. Скоростенки добавим. Да нет, вроде не трясет. Ведомый на месте, разгрузился прямо на дороге, "без шуму и пыли", как говаривал герой известной кинокомедии. Идем домой. Как это здорово, выполнив задание даже с такими приключениями, возвращаться на свою точку. Будет что вспомнить, да и рассказать. Кстати, насчет этого. Вообще-то, если бы мы тщательнее осмотрели перед приземлением площадку, то не было бы и повода для волнений. Поэтому, для сохранения командирского авторитета, приказываю экипажу особо не распространяться про этот случай. Ну да, как бы не так…