Среди ночи взвыла сирена.
- Тревога!
Сна - как и не бывало. Отбрасываю одеяло и со второго этажа двухъярусной койки прыгаю вниз. В казарме кромешная тьма. Быстро хватаю свои сапоги. В темноте и спешке легко перепутать и надеть чужие.
Каждая секунда на учете. Торопливо натягиваю гимнастерку. Зарыка толкается задом и громко ругается:
- Дневальный! Что случилось? Почему нет света? Спишь, что ли?
Из дальнего конца раздается спокойный голос старшины Тануковича:
- А ты одевайся на ощупь! Привыкай к боевой обстановке!
За окном горит электрический фонарь. Значит, свет есть. Значит, его выключили в казарме специально, чтобы мы учились действовать в любой обстановке.
Зарыка и Мощенко уцепились за один сапог.
- Отдай, Женька, это мой!
- Нет, мой!
В казарме шумно. Покрывая шум, звучит бас старшины:
- Торопись, ребята!
Застегивая на ходу ремень, выбегаю в коридор. Хватаю свой автомат, подсумок с патронами, противогаз - и на выход.
Ночь обдает свежестью и прохладой. Темное небо кажется огромной мишенью, изрешеченной пулями. Капитан Юферов стоит под фонарем и держит в руках секундомер. Солдаты поспешно выстраиваются у крыльца.
- Смирно! - командует Мощенко и спешит первым доложить капитану о том, что его расчет, поднятый по тревоге, готов к выполнению любого задания.
- По машинам!
Через несколько минут мы уже находимся далеко от военного городка. Бронированные вездеходы идут с большой скоростью. Поеживаясь от встречного ветра, мы теснее прижимаемся плечами друг к другу. Однообразный ровный гул мотора клонит ко сну. Машины идут с погашенными фарами.
Покачиваясь в ритм движению, солдаты на задних сиденьях спят. Я не могу спать в машине. А жаль. Надо уметь использовать для отдыха каждую спокойную минуту. Впереди - тяжелый день.
- Корж, подвинься! - просит Зарыка.
Отодвигаюсь. Он согнулся и начал стаскивать сапог с правой ноги.
- Ты что, плохо намотал портянку?
- Тише! - шепчет Зарыка. - Лучше помоги. Жмет, проклятый!
Опускаюсь на корточки, чтобы помочь ему стащить сапог, и чуть не вскрикиваю от удивления: на его правой ноге надет левый сапог!
- Ты что, перепутал?
- Да нет, - шепчет Евгений. - У меня оба - левые.
- Оба левые?
- Тише ты! Конечно оба. Не десять же!
Мне совсем не смешно. Я ищу глазами второго мученика. У кого же два правых?
Впереди, на первой скамье, согнувшись, кряхтит Мощенко. Стянув сапог, сержант сует его под скамейкой Зарыке.
- Возьми, зануда, свое табельное имущество.
Они торопливо обмениваются сапогами.
- Менка без переменки, - ехидничает Чашечкин.
В районе полевых занятий нас встретила кухня. Один вид походного котла сразу придал нам бодрости и подвысил настроение. Команду "На завтрак становись" выполняем моментально.
У кухни выстраивается очередь. Повар, в лихо сдвинутом набекрень белом колпаке, накладывает в солдатские котелки гречневую кашу и поливает мясной поджаркой.
Располагаемся прямо на земле, попарно. У нас с Зарыкой котелок на двоих.
- Корж, держи ложкой свою часть каши, - предлагает Евгений. - Сначала я свою съем, а потом ты будешь.
- Женька, это не суп, на каше не выгадаешь.
- Жалко, - притворно хмыкает Евгений.
Мы быстро работаем ложками. Потом, обжигаясь, пьем сладкий чай вприкуску с хлебом.
Покончив с завтраком, солдаты растянулись на земле. Зарыка вытащил из кармана небольшую книжицу. Он всегда носит книги с собой. Я прочел название: "Ракеты".
- Интересная?
- Нужная. Технику надо знать, мой мальчик. Вот скажи, когда в прошлой войне была запущена первая боевая ракета?
Я знаю, что спорить с Зарыкой по вопросам истории и тем более по техническим вопросам бесполезно. И отвечаю, что, мол, не хочу повторять того, что всем давно известно.
- А ты повтори. Повторение - мать учения.
- Отстань!
- Ты просто не знаешь.
- Не мешай моему желудку заниматься осмыслением пищи. От твоих бородатых вопросов у него может испортиться настроение.
- Вполне сочувствую. Только ты, Корж, разъясни, пожалуйста. Это только у тебя или у всех боксеров?
За спокойным и вежливым тоном скрывается какая- то ловушка. Я ее предчувствую, но разгадать не могу. И отвечаю неопределенно, пожав плечами:
- А ты, Евгений, собственно, о чем?
- Ну, о том самом, что в твоей голове. О сером веществе.
- Ах вот ты о чем! О сером веществе, значит.
- Ну да. О сером веществе, о мозге. Они что, Корж, только у тебя в желудок перебазировались или у всех боксеров?
- При чем тут бокс?
- Ты же сам сказал, что твой желудок занимается осмыслением пищи. А, как установлено наукой, думать можно только мозгом. Вот я и делаю элементарный вывод: боксеров слишком часто бьют по голове, и они, чтобы уберечь свои мозги, прячут их в животе. Верно?
На лице Зарыки наивность. Но я вижу, как радость клокочет в его сердце и он еле сдерживает довольную ухмылку. В нашу сторону поворачиваются солдаты, прислушиваются.
- Замолчи, - прошу я.
- Мальчик мой, не повышай голоса. Это принесет тебе двойной вред: ты надрываешь голосовые связки и подрываешь свой авторитет.
Зарыку теперь не остановить, Нужно срочно менять тему. И я спешно отвечаю на его первоначальный вопрос:
- Первая боевая ракета была запущена немцами. Тринадцатого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года фашисты запустили реактивный беспилотный самолет-снаряд Фау-1. Эти ракеты относятся к классу "земля - земля". Гитлеровцы их использовали для бомбардировки южных районов Англии и Лондона. Вам понятно, товарищ Зарыка?
- И это все, товарищ Коржавин?
- Нет, не все. Первую баллистическую ракету Фау-2 класса "земля - земля" также запустили гитлеровцы. Это произошло утром восьмого сентября тысяча девятьсот сорок четвертого года. В местечке Вассенар, что неподалеку от голландской столицы Гаага. Ракеты произвели огромные разрушения и ударили по нервам флегматичных англичан. Моральное воздействие ракет было потрясающим. И не только в Англии. Во многих странах военные специалисты начали шевелить мозгами в области ракетостроения. За последние годы ракетная техника шагнула далеко вперед. В заключение краткого исторического обзора могу сообщить, что один из изобретателей ракеты Фау-2 профессор Вернер фон Браун сейчас жив. Этого убийцу тысяч мирных жителей, этого фанатичного приверженца гитлеровской фашистской партии с радостью приняли американцы. В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году эсэсовец Вернер фон Браун принял гражданство США и, как известно из газет, трудится для своих новых хозяев с таким же рвением, как и для Гитлера. Его адрес: штат Алабама, испытательный полигон управляемых снарядов. Там, в бетонированном каземате, фашист Вернер фон Браун потеет над созданием новых мощных ракет, из кожи лезет, чтобы догнать советских ракетостроителей. Вот так, товарищ Зарыка. Книжки читать надо.
Зарыка зааплодировал:
- Браво, рядовой Коржавин! Браво! Ваши познания обширны, но… - Он поднял палец. - Но весьма односторонни. Весьма!
- Что?
- Односторонни, говорю. За них больше тройки не поставят. Тройка и то слишком много. Вот так. Книжки читать надо, товарищ Коржавин.
- Это ты от зависти.
- Нет, объективно.
- От зависти.
- Да нет же! Ну чему мне завидовать? Твоим односторонним знаниям? Ты же упустил, мой мальчик, самое главное.
- Главное?
- Конечно. Ты заглянул далеко в чужие страны и забыл о земле, на которой стоишь.
- А при чем все это?
- А при том самом. Первыми - заруби себе на носу! - первыми в Отечественной войне применили боевые ракеты мы. Мы - советские войска. И произошло это не в сорок четвертом году, а в сорок первом. Точнее - пятнадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года. Так сказать, на три года раньше фашистов.
Зарыка сделал паузу и продолжал:
- Дело было так. Гитлеровцы, опьяненные успехами, рвались к Москве. Они захватили город Оршу и готовились к дальнейшему наступлению. На вокзале и привокзальном районе скопилось много немецких войск и техники - артиллерия, танки, автомашины, пехотные части. У фашистов праздничное настроение: они, "непобедимые", скоро будут в Москве! И вдруг… Раздался леденящий душу и наводящий ужас страшный, пронзительный звук, и земля, казалось, извергла из своих недр огонь и грохот. Вверх, к самому небу, взметнулись огненные языки пламени, все вокруг окуталось дымом и пылью. Рвались боеприпасы, горели танки, взлетали вверх автомашины… Смерть была на каждом шагу. Гитлеровцам показалось, что они попали в ад. Среди уцелевших "непобедимых" началась безумная паника… Так рассказывают сами фашисты, чудом уцелевшие очевидцы, о своем знакомстве с первыми русскими боевыми ракетами. Пятнадцатого июля сорок первого года был дан первый залп из пяти ракетных реактивных установок. Командовал батареей, которая произвела этот первый залп, капитан Флёров.
- Евгений, так это же гвардейские минометы, или, как их окрестили солдаты, "катюши".
- Вот именно - "катюши". История любит точность, Вот так, мальчики, У кого есть сигареты?
Покурить не удалось. Взвыла сирена.
- Атомная тревога! Подготовить укрытия! Вскакиваем и бежим к своим машинам. Раздается новая команда:
- Механизмы выведены из строя. Действовать вручную!
Действовать вручную - это значит лопатами.
Приказ есть приказ, и наше дело - выполнять. Мощенко шагами отмеряет места укрытия и втыкает колышки. Мы дружно вонзаем лопаты в землю. Она сухая и твердая, она сопротивляется нам. Но мы спешим. Надо не только успеть уложиться в положенное время, надо опередить соседей. Надо первыми закончить сооружение укрытия, вкатить в него вездеход, спрятать от поражающей воздушной волны ракетную установку.
- Давай, Петя!
- Жми, Руслан!
- Зарыка, ворочай лопатой, а не языком!
В сторонке лежит наше оружие, противогазы, гимнастерки. Запыленные, мы лоснимся на солнце. В горле першит от пыли. Хочется пить. На чумазых лицах струйки пота оставляют полосы. От пота щиплет глаза. Но мы ни на что не обращаем внимания. Скорей! Скорей! Скорей! В висках стучит кровь. Скорей! Работаем как автоматы. Скорей! Тело не чувствует усталости. Скорей!
В руках у капитана Юферова секундомер. Мы не видим его, но всем нутром ощущаем бешеный бег секундной стрелки. Мы должны ее опередить!
- Жми, ребята!
Укрытия готовы. Поспешно вкатываем в одно укрытие наш вездеход, а во втором начинаем устанавливать пусковое устройство.
Вдруг вдали раздается глухой взрыв, и столб черного дыма поднимается к небу. Это имитация атомного взрыва.
- В укрытие!
Мы хватаем в охапку оружие, противогазы, одежду, прыгаем в укрытие и торопливо одеваемся.
Каждый из нас знает, как следует поступать при настоящем атомном взрыве. С момента вспышки до прихода ударной волны проходит несколько секунд. За эти секунды необходимо без промедления воспользоваться ближайшим укрытием, лечь на дно окопа, прыгнуть в канаву, скрыться в воронке, за бугром, пнем или, если нет рядом никакого укрытия, просто лечь на землю лицом вниз, спрятав кисти рук под себя, и закрыть глаза. Таким образом можно уберечь себя от ожогов, возможной потери зрения и избежать поражения ударной волной. Каждый из нас выучил наизусть "Памятку солдату и матросу", в которой рассказывается о действиях в условиях применения атомного, химического и бактериологического оружия.
Но мы, прыгнув в укрытие, нарушали инструкцию. Мы спешно одевались. Используем секунды, пока прокатится воздушная волна, или, будем откровенны, пока подойдет капитан Юферов. Встреча с ним нас настораживает. От его придирчивого взгляда ничего не скроешь. И если он заметит солдата, одетого не по форме или обнаженного, то тут же объявит его "пораженным", "обожженным".
В прошлый раз капитан отправил в тыл почти половину расчета. Нам надолго запомнился тот день. Количество людей уменьшилось, а объем работы остался прежним. Нам было нелегко, и отправленным в тыл досталось. Их заставили сооружать командирский блиндаж полного профиля. Вымотались до чертиков в глазах. А на следующий день мы приняли уговор: в нашем расчете не должно быть "потерь". А если кто окажется по своей оплошности в числе "пораженных" или "обожженных", пусть потом сам пеняет на себя…
Когда капитан Юферов подошел к нашему укрытию, мы все уже были одеты по форме и, согласно требованиям наставлений, лежали на дне лицом вниз, спрятав кисти рук под себя.
Юферов не спеша прошелся вдоль укрытия. Мы лежали пластом. Никто даже не шелохнулся. У каждого индивидуальные средства противохимической защиты были приведены в положение "наготове".
Капитан удовлетворенно хмыкнул: придраться было не к чему.
- Так-так. Все ж таки успели. - Он остановился. - Это тоже неплохо. Сержант Мощенко!
Мощенко вскакивает, вытягивается:
- Слушаю, товарищ капитан!
- Успели? - В голосе Юферова был явный намек на наше одевание.
- Успели, товарищ капитан! - звонко отчеканил сержант, показывая глазами на укрытие: оно сделано превосходно.
Они отлично понимали друг друга, Капитан Юферов улыбнулся:
- Работа отменная.
- Стараемся, товарищ капитан!
- В пример ставить нельзя, но похвалить можно. За сноровку!
- Спасибо, товарищ капитан!
Глава седьмая
1
Вечер подошел незаметно. Длинный апрельский день кончился. После разбора полевых занятий солдаты уселись на перекур.
Яркое солнце, которое безжалостно поливало зноем, тоже устало. Оно потускнело, стало оранжево-красным и медленно, как солдат после кросса в противогазе, шагало на отдых.
Все молчали. Лишь звенели цикады. В воздухе пахло железом и полынью.
К солдатам подошел подполковник Афонин.
- Сидите, сидите! - сказал он и опустился рядом. - Какой красивый закат!
- Великолепный, товарищ подполковник! - отозвался Зарыка. - И день тоже. Не только ноги, даже язык заплетается.
- Так устали?
- Что вы, товарищ подполковник! Мы, как поется в песне, если надо - повторим!
- Это похвально.
- Стараемся.
Афонин достал портсигар. Долго мял в пальцах папиросу и смотрел на закат. Солнце уже почти село. На ровной линии горизонта, где сходилась темная степь с небом, отчетливо темнели развалины.
- Для вас этот ничем не примечательный пустынный уголок - обыкновенный учебный полигон, - задумчиво произнес подполковник Афонин. - А для меня - поле битвы.
- Битвы? - удивился Мощенко.
"Петро всегда лезет вперед, спрашивает, когда надо помолчать", - подумал Коржавин.
- Ну как ты не догадываешься? - улыбнулся Зарыка. - Вон видишь развалины? Эти руины, если хочешь знать, печальные остатки после атомной бомбардировки.
Сзади кто-то весело хмыкнул. Зарыка, чувствуя поддержку, хотел еще что-то добавить, но Афонин остановил его шестом и задумчиво произнес:
- Да, здесь действительно проходил бой.
Солдаты знали, сейчас подполковник расскажет что-то интересное.
- Да, здесь действительно проходил бой, - повторил Афонин и повернулся к Зарыке. - Вы угадали, именно вон те руины - живые свидетели событий. Произошло это в конце тысяча девятьсот двадцать девятого года. Наша кавалерийская бригада, которой командовал Григорий Шелест, после двухнедельного рейда по пустыне возвращалась в свой гарнизон. Люди и лошади выбились из сил. Стоял декабрь, и холодно было по-настоящему, не то что сейчас, весной. Сейчас быть на солнце - удовольствие! Но в декабре, когда вокруг только сухая серо-коричневая потрескавшаяся земля да грязно-бурые холодные пески, тогда один вид степи наводит тоску и уныние.
Бригада преследовала басмаческую банду, но так и не смогла догнать. Басмачи все время уходили, уклонялись от боя. Они боялись открытой схватки и действовали исподтишка. То издали обстреляют, то нападут на разведывательную группу. Конечно, в современных условиях они бы и дня не удержались. Нет-нет, я не говорю о ракетах. Достаточно одного самолета и пары боевых вездеходов. Но тогда, когда основным оружием были винтовка да клинок, а средством передвижения - лошадь, справиться с бандой, хорошо знающей местность, было трудно.
Банда эта, по нашим предположениям и сообщениям разведки, насчитывала около трехсот отъявленных головорезов. Это была последняя шайка разгромленной басмаческой "армии" Джунаид-хана, пресловутого "тигра пустыни". Сам Джунаид-хан, спасая шкуру, бежал за границу. Его попытка поднять мусульман на "священную" войну против Советской власти кончилась крахом. Народ не пошел за кровавым ханом. Узбеки и туркмены, киргизы и таджики жаждали мирной жизни, они не хотели воевать против власти, которая дала им землю и воду.
Во главе банды стоял сын крупного джизакского бая Закирджана Юсуп-баши, которого за свирепый нрав прозвали Кара-Палваном. "Кара-Палван" в переводе на русский язык обозначает "Черный борец". Юсуп-баши действительно был заядлым борцом, курашистом. Кураш - борьба на поясах, широко распространена в Средней Азии, ведется по строгим правилам. Кара-Палван не соблюдал их. Он рвался к победе любой ценой. Обладая медвежьей силой, Кара-Палван, выждав удобный момент, отрывал соперника от земли, поднимал и так швырял на землю, что многие после схватки с ним навсегда бросали борьбу.
Кара-Палван люто ненавидел Советскую власть, которая отняла у него землю и раздала беднякам. Его банда металась по пескам, как загнанная стая волков.
Ему удалось перехитрить нас, избежать разгрома. В последней стычке был ранен командир бригады. У нас кончился фураж, кончились продукты. Нам приказали возвращаться назад, в свой гарнизон.
Дул холодный северный ветер. Колючий песок сек лицо. Ветер пронизывал насквозь. Усталые лошади шли, понуро опустив головы. Не верилось, что мы находимся в пустыне. Казалось, что бредем где-то в тундре.
Когда мы добрались до кишлака Сарыг-чол, оказалось, что перед нашим приходом в нем похозяйничали басмачи. Расстреляли учителя, зарубили клинками пятерых дехкан, которые отказывались вступить в шайку. Потом Кара-Палван, зная, что за ним гонятся красные конники, велел своим бандитам собрать все котлы и утопить в глубоком водоеме.
- Пусть красные собаки останутся без горячей пищи! - сказал он. - Пусть мерзнут на холоде и лижут снег!
В кишлаке поднялся вой. Мы, не задерживаясь, бросились в погоню. Но догнать банду не удалось. Возле этих развалин - а тогда они не были развалинами и назывались колодец Кок-су - сделали короткий привал. Комбриг собрал командиров и отдал приказ: оставить раненых, в том числе и его, у колодца, а самим преследовать банду и разгромить ее.
Раненых перенесли в кибитку хранителя колодца. Седобородый туркмен и его внук помогли уложить бойцов на старые кошмы, которые устилали пол. Комбрига положили у стены и накрыли шинелью. В кибитке было так же холодно, как и снаружи, только не дул ветер.
С ранеными остались узбек Махсум, семиреченский казак Савчун и я. Мы разожгли в очаге огонь, вскипятили в котле воды. Раненые, обжигаясь, по очереди пили из кружки кипяток.