Содержание:
КНИГА ПЕРВАЯ 1
Часть первая 1
Часть вторая 14
Часть третья 38
КНИГА ВТОРАЯ 51
Часть четвертая 51
Часть пятая 80
КНИГА ТРЕТЬЯ 107
Часть шестая 107
Часть седьмая 131
Часть восьмая 159
Эпилог 177
Примечания 179
Георгий Филиппович Шолохов-Синявский
Волгины
КНИГА ПЕРВАЯ
Часть первая
В семье Волгиных готовились к встрече Нового года. Торжество предстояло необычное: все трое сыновей съехались в дом Прохора Матвеевича.
Из далекого малоизвестного городка, затерянного у самой границы Восточной Пруссии, приехал в отпуск Виктор Волгин, лейтенант, летчик истребительной авиации. Со строящейся на Кавказе железной дороги прибыл средний сын Алексей, инженер-путеец, руководивший строительством мостов. Он привез с собой молодую жену, тоненькую черноглазую грузинку. И, наконец, по дороге в Москву заехал к отцу Павел, старший сын, директор крупного зернового совхоза.
После того, как Виктор три года назад уехал в школу летчиков-истребителей, а Павел и Алексей были назначены на работу в разные, отдаленные от родного города места, Прохор Матвеевич и Александра Михайловна Волгины не видели их всех вместе. В маленьком домике, на Береговой улице, с разросшимися у самых окон акациями и высоким ветвистым тополем, стояла мирная тишина, изредка нарушаемая только смехом дочери Тани и ее шумливых подруг.
Старики жили скромно и замкнуто, гости у них бывали редко. Прохор Матвеевич работал на мебельной фабрике столяром-краснодеревщиком, Александра Михайловна хозяйничала дома. И вот накануне Нового года старый домик с зелеными ставнями и покосившимся балконом ожил, наполнился молодыми мужскими голосами. По случаю приезда сыновей Прохор Матвеевич созвал живущих в городе родственников и своих приятелей.
Было около десяти часов, и гости только начали собираться. В прихожей непрерывно дребезжал звонок, раздавались приветственные восклицания, смех, девичий визг и хлопанье в ладоши. Это приходили друзья и подруги Тани. В ее комнате молодежь устраивала свою новогоднюю вечеринку. Гости входили, щурясь от электрического света, стряхивая с воротников чистый молодой снежок, внося холодный запах морозного вечера.
Прохор Матвеевич, крепкий сухощавый старик лет шестидесяти, с коротко остриженной, лысеющей со лба угловатой головой и вислыми седыми усами, одетый в просторный костюм, который он уже много лет надевал только по праздникам, спешил навстречу каждому гостю, говорил грубоватым басом:
- Давай, давай, не задерживай. Марку свою, чин соблюдаешь: первым не хочешь приходить. Снимай свой реглан и проходи…
Прохор Матвеевич редко называл родственников и приятелей по имени и отчеству, он величал их уменьшительными именами, словно ребятишек.
- Ты чего, Гриша, опаздываешь? - недовольно ворчал он. - Назначено в девять, а ты пожаловал во сколько? Не думаешь ли ты, что Новый год ждать тебя будет?
Моложавое, с крупным мясистым носом лицо Прохора Матвеевича густо порозовело от возбуждения. Плечи его были все еще круты, профессиональная сутулость не скрадывала упругих, как резина, мускулов, руки - большие, узловатые, с длинными и очень гибкими пальцами, с давнишними, навсегда въевшимися следами лака, - руки старого мастера по дереву. Карие живые глаза искрились той неистощимой веселостью, какой всегда полны здоровые пожилые люди, довольные своей судьбой.
Прохор Матвеевич тайком от Александры Михайловны в ожидании гостей уже пропустил бокальчик, и это еще больше подняло его настроение. Он остановил в прихожей жену и, обняв ее полную талию, спросил:
- Ну, Сашенька, у тебя все готово?
- Осталось последний пирог из духовки вынуть.
Александра Михайловна внимательно посмотрела на мужа добрыми серыми глазами, укоризненно спросила:
- А ты уже клюнул без сынов-то, не дождался? Терпения нету?
- Одну рюмочку, Саша. Ведь до Нового года еще целых два часа, - стал оправдываться Прохор Матвеевич.
- Ты бы лучше с сыновьями посидел, а то разъедутся - и не наглядишься на них, - сказала Александра Михайловна.
- Я их теперь неделю не отпущу. Теперь-то я уж на них отыграюсь, - шутливо погрозил Прохор Матвеевич.
Из комнат докатился мужской хохот, звуки патефона.
- Иди, Проша, - спохватилась Александра Михайловна, - мне надо еще кое-что приготовить, да и стол пора накрывать.
- Ну, как ты? Довольна, что сыновья съехались?
- А какая мать недовольна, когда видит возле себя своих детей? Вот только от Павлуши я совсем отвыкла. Здоровенный такой, и уже седина на висках. А ведь, кажется, только вчера на руках его носила. Он и тогда, еще пузанок был, руки надрывал. А теперь сядет - стул трещит…
Прохор Матвеевич засмеялся.
- Здоров, что и говорить. Степным воздухом дышит да солнышком умывается…
- А Витенька, тот еще совсем мальчик, - вздохнула Александра Михайловна.
- Любимчик твой, - усмехнулся старик.
- Тоже выдумал! - обиделась мать. - Для меня все любимчики: какой палец ни обрежь - больно.
За дверью послышались легкие, быстрые шаги. В прихожую впорхнула Таня.
- Мама, почему ты ушла? Там гости скучают, а ты…
Она застыла на месте, Широко раскрыв иссиня-серые глаза и вопросительно глядя на отца и мать.
- Папа, ты чего забрался сюда? - обратилась она к Прохору Матвеевичу. - А с гостями кто будет заниматься?
Тонкая и гибкая, как лоза, в светлом платье, еле достигавшем узких коленей, она затормошила старика, чмокнула его в щеку, смахнув неосторожным движением с вешалки чью-то шапку, и убежала. Прохор Матвеевич поднял с пола шапку; покачав головой, пошел вслед за дочерью.
Молодежь во главе с Таней, взявшей на себя роль молодой хозяйки, расположилась в комнате Алексея, - в ней он жил еще в студенческие годы, теперь здесь была спальня Тани.
Остальные сидели в небольшом залике, - Прохор Матвеевич по старой привычке называл его горницей. Здесь устраивались редкие семейные торжества. Глаза гостей все чаще обращались к пожелтевшему от времени циферблату стенных часов.
Все сидели чинно, и разговор не клеился. Павел отвел отца в соседнюю комнату, сказал приглушенным басом:
- Слушай, батя, не пора ли начинать в самом деле? У меня уже в горле пересохло.
- Да я и сам непрочь. Но, видишь, мать выдерживает. Дисциплина.
- Ох, батя, и у тебя дисциплина, - вздохнул Павел, - А я думал, ты без всякой дисциплины живешь - по старинке.
- Нет, сынку, ошибаешься, - улыбнулся старик и бережно поправил на груди сына орден "Знак почета". - Ты меня к старикам не причисляй. Я на фабрике…
- Знаю… Не хвались, - смеясь перебил Павел. - Сам видел, какой мебелью ты новый театр обставил…
- Ты понимаешь - тысяча человек садится, и нигде не скрипнет! - с юношеским задором похвастал Прохор Матвеевич и, все более воодушевляясь, стал рассказывать: - Я им предлагал мебель под темный дуб отделать, такой, знаешь, с коричневым дымком. Так нет: уперлись стервецы - давай им темнокрасный лак.
Старик стал бранить дирекцию строительства нового театра, жаловаться на упрямство главного инженера, на то, что комиссия отвергла несколько его предложений.
- И ты сдался? - прищурился Павел.
- Ничуть. Все-таки по-моему вышло, согласились с дымком, - с гордостью ответил Прохор Матвеевич.
- Вот и молодец, батя. Ну, идем, что ли?
Павел взял отца под руку, и они вошли в горницу.
2
Прохор Матвеевич с важным видом разливал вино. Алексей и Виктор сидели рядом.
Худощавый, похожий на мать, Виктор изредка склонялся к Алексею, что-то шептал ему и, кивая на отца, улыбался. На правом виске его розовел чуть приметный шрам - след камня, неосторожно пущенного в детстве из рогатки уличным шалуном. В серых глазах часто загорались озорные огоньки. Густой загар сохранился с лета на его щеках, еще не утративших отроческую припухлость; русые волосы спутанными прядями, спадали на левый висок. Темносиний китель, с алыми квадратиками и серебряными значками на голубых петлицах, не совсем ладно облегал узкие плечи.
Алексей был широкоплеч - весь в отца, лицо строгое, даже сумрачное, с резко очерченным крупным подбородком, глаза карие, упрямые, пустые брови всегда насуплены; в тяжеловатых движениях и манере говорить чувствовались властность и замкнутость. И хотя Алексей был старше Виктора только на четыре года (Виктору шел двадцать четвертый), он выглядел намного старше брата.
Алексей, Виктор и Павел подходили к отцу и матери, провозглашали тосты за их здоровье, за долгую жизнь.
Обнимая Алексея, потом Павла и Виктора, Прохор Матвеевич взволнованно закашлялся, проговорил:
- Спасибо, сынки. Горжусь вами, горжусь. Приятно мне, старому сычу, что вы так пошли в гору.
Александра Михайловна то и дело оглядывала сыновей счастливыми, сияющими глазами, подкладывала им то кусок румяного, лоснящегося жиром гуся, то пышный треугольник мясного пирога.
- Кушайте, детки, угощайтесь. Вкуснее родительских пирогов ничего нет, - говорила она. - И вы, дорогие гости, пожалуйте. Угощай, Проша.
- Время у нас, сынки, сейчас напряженное,:- не слушая жену, ораторствовал Прохор Матвеевич. - Вишь, как полыхает на Западе. Поэтому надо поторапливаться со многими делами. И быть начеку, чтоб не перекинуло огонь. Витька! Как там у вас на границе? Что слышно?
- Пока ничего. Все тихо, - уклончиво ответил Виктор.
Любители поспорить на международные темы заговорили о том, высадит ли Гитлер свои десанты в Англии или не высадит.
На другом конце стола чей-то разгоряченный голос кричал:
- Это договор не о какой-то там дружбе с фашистским правительством, а о ненападении! Разве немецкий народ наш враг? Или мы ему враги?
- Может полезть фашист, может, - предостерег Павел.
- А я говорю: не полезет! Кишка тонка! - азартно возразил ему сосед и шлепнул ладонью о стол с такой силой, что зазвенела посуда.
- Тоже дипломаты, ну вас! Лучше закусывайте, - защебетали женщины.
Голоса смешались, кто-то предлагал новый тост.
Воспользовавшись тем, что отец и мать занялись угощением, Виктор и Таня незаметно вышли на балкон.
- Идем к нам. У меня там уже почти все собрались, - тоном заговорщицы сказала Таня.
- А если отец обидится? Я, конечно, приду, - пообещал Виктор, с наслаждением вдыхая морозный колючий воздух.
Сухие снежинки падали на его волосы. Свет фар вынырнувшего из-за угла улицы автомобиля на мгновение озарил его оживленное лицо.
- Гляжу я на все и ничего и никого не узнаю, - задумчиво заговорил Виктор. - Наши комнаты кажутся такими маленькими. А тополь как разросся… Помню, три года назад ветки его не доставали до того окна, а теперь и мое окно закрыли. И вон того дома не было. Раз… два… три… шесть этажей! - воскликнул Виктор. - Наш домик рядом с ним, как будочка.
- Я пойду, - нетерпеливо сказала Таня. - Ты не засиживайся со стариками. Ох, и закуралесим же мы нынче…
- Погоди, - остановил сестру Виктор, - ты, кажется, сказала, к тебе кто-то придет из Якутовых…
- Придут… Валя Якутова с братом. Ты разве их знаешь? - лукаво опросила Таня.
- Немного, - в тон ей ответил Виктор. - Будто забыла, что мы вместе с Валей учились в школе.
- Так уж и немного?
Виктор засмеялся.
- А ты помалкивай. Много знать тебе не положено. Рано еще…
- Ух ты! Какой взрослый! Подумать страшно, - смешливо блеснула глазами Таня и убежала в комнату.
Виктору захотелось взглянуть на место детских игр, он сошел во двор, занесенный снегом, окруженный старыми и новыми домами. Окна всюду были ярко озарены, и пятна света падали на сугробы. Доносились неясные голоса, музыка, смех.
Три тощие покривленные вишни и яблонька прислонились к высокому дощатому забору. Когда-то они были посажены отцом и теперь тоже вытянулись, свешиваясь ветвями через забор. Покрытые инеем, они стояли безмолвно и неподвижно.
Виктор поднял голову и на высоком шесте, на фоне пасмурного ночного неба, увидел скворечницу. Лет десять, назад он ставил ее с Алексеем.
Как много воды утекло с тех пор, сколько пережито! Школьные беззаботные годы, поиски своего жизненного пути, колебания, размолвки с отцом, матерью… Матери особенно не хотелось, чтобы он поступал в школу летчиков: ей все казалось, что он разобьется при первом же полете… И в письмах долго жаловалась, упрекала. Но все-таки он настоял на своем - пошел в авиационную школу. И было трудно, ох, как трудно! Иногда им овладевали сомнения, он уже готов был согласиться, что мать права, и все-таки нашел в себе силы, преодолел все трудности. Ни словом не обмолвился он в письмах о своих колебаниях. И вот теперь он летчик, командир звена истребителей, и мать, кажется, довольна им.
Он решил провести отпуск так, как этого хотелось ему в полку без лишних забот и мыслей о службе, о полетах. Только отдыхать, только впитывать в себя этот теплый, насыщенный любовным родительским вниманием, домашний воздух, ходить в гости, в театр, встречаться с товарищами.
Виктор прошелся по двору, приглядываясь к незнакомым пристройкам и предметам, полный того чувства покоя, какое овладело им, когда он очутился в родной семье. Набравшись морозца, он вернулся в комнату. Там уже было полное оживление. У гостей возбужденно блестели глаза, все говорили, перебивая друг друга.
Особо почетное место за столом занимала Кето или, как все называли ее в семье Волгиных, Катя. Она ни на шаг не отходила от своего мужа Алексея, говорила мало и лишь изредка, скромно опустив длинные густые ресницы, роняла несколько слов, звучавших необычно твердо благодаря чуть уловимому грузинскому акценту, и глаза братьев, Прохора Матвеевича, Александры Михайловны и Тани ласково устремлялись на нее.
Кето быстро свыклась с новой семьей. За один день между ней и Таней завязалась самая пылкая дружба, так часто возникающая между молодыми женщинами и девушками. Таня поминутно прибегала из своей комнаты в горницу, нетерпеливо посматривала на невестку, опасливо косилась на отца.
Выбрав момент, она склонилась к Кето, шепнула:
- Катя, мы вас ждем… У нас уже все готово.
Кето вопросительно взглянула на мужа. Алексей пожал плечами, кивнул на отца. Это не ускользнуло от внимания Прохора Матвеевича. Он нахмурился, но, не смея ни в чем отказать невестке, только рукой махнул…
В комнате Тани было еще шумнее, чем в горнице. В углу сверкала огнями и разноцветными стеклянными игрушками высокая елка. Накрытый белой скатертью стол был выдвинут на середину комнаты.
Несколько юношей и девушек столпились вокруг елки. Не выпуская руки Кето, Таня ворвалась в живой пестрый круг друзей, крикнула:
- Тише, медики! До Нового года осталось десять минут! Маркуша, останови патефон!
Тот, кого назвали Маркушей, высокий, сутулый, очень худой юноша, с длинными руками, с всклокоченными кудрявыми волосами и черными выпуклыми глазами, подбежал к патефону, поднял мембрану.
- Ты что же нас оставила! Тоже хозяйка! - набросились на Таню подруги.
- А я, девушки, привела вам Катю, жену моего брата Алеши, познакомьтесь, - смущенная внезапной тишиной, сказала Таня. Она вдруг испугалась, что ее невестке не понравится весь этот бесшабашный шум и она уйдет к старикам.
Но Кето, застенчиво улыбаясь, смотрела на всех доверчиво и просто.
Нескладный Маркуша первый протянул молодой женщине руку.
- Очень приятно! Марк Штуцик, чуточку не врач, - отрекомендовался он.
Высокая полногрудая блондинка с модной прической, в виде двух золотистых, туго закрученных над самым лбом валиков, бесцеремонно разглядывала Кето. Это была дочь известного в городе врача Якутова. В своем модном файдешиновом платье и дорогих туфлях Валя выглядела старше и наряднее всех.
Глаза у нее были яркоголубые, лицо - словно фарфоровое, с холодным, как у куклы, румянцем.
Приветливо улыбнувшись, Кето сказала:
- Мне это напоминает наши студенческие вечеринки в Тбилиси. Очень хорошо.
- Вы учились в вузе? - сдержанно удивилась Валя.
- Да, всего год как я окончила исторический факультет. Преподаю в средней школе, в Сухуми, - ответила Кето.
- Товарищи девушки! Внимание! Без пяти двенадцать, - паническим голосом возвестил Маркуша. - Подготовьтесь к великому моменту!
- Ох, чуть не проворонили! - всплеснула руками смуглая, похожая на цыганку, Тамара Старикова.
Бывшая беспризорница, маленькая, полная, с резкими мальчишескими движениями, которым она научилась еще в дни своих бездомных скитаний, и громким пискливым голосом, она нередко вставляла в свою быструю речь грубые, резкие слова, в шутку называя своих друзей и подруг то "братвой", то "шалавыми", за что на комсомольских собраниях не раз выслушивала от товарищей суровые упреки и предупреждения.
- Даешь, братва! Открывайте шампанское! Живо! - крикнула Тамара, но на этот раз никто не решился сделать ей замечание: все были увлечены торжественностью минуты.
Захлопали пробки. Кто-то включил радио.
Послышался знакомый всем шум с Красной площади, автомобильные гудки, затем перезвон курантов.