- В штопор пошел! - воскликнул Федор Кузьмич. - Считаем витки. Раз… два… три… Только не выкаблучивать, Волгарь. Четыре…
- Пять… шесть… - посмеиваясь, подсказал инструктор.
- Не больше шести… Не больше семи… Ах, сатана! - закричал Федор Кузьмич, и лицо его побурело.
- Восемь, девять, - продолжал считать инструктор.
Федор Кузьмич вдруг неузнаваемо преобразился: он то приседал, то, подпрыгивая, яростно грозил кулаком стремительно и винтообразно, несущемуся вниз самолету, то топал ногами, выкрикивая ругательства… Выражение азарта и гордости за своего ученика сменилось на его помятом лице гневом, тревогой.
- Тринадцать. Четырнадцать. Довольно. Хулиган! Хвастун! Мальчишка!.. Не больше пятнадцати. Не больше, сопляк! Пропал. Пропал! Не выйдет!.. Не выйдет из штопора. Что-то случилось…
Долговязый инструктор растерянно оглянулся, точно собираясь бежать… Оживленные до этого лица учеников побледнели… Один даже прикрыл рукой глаза. Самолет продолжал штопорить прямо на темневшую невдалеке дачную рощу… Расстояние до земли уменьшалось с каждым мгновением…
- Что же он в самом деле - до земли будет штопорить? - уже без усмешки, каким-то тусклым голосом проговорил инструктор.
Свистящий шум падающего самолета, прерываемый редким похлопыванием мотора, становился все слышнее.
13
Вместе с Федором Кузьмичом отсчитывал витки штопора и Виктор. Только отмечал он их не по сверканью крыльев на солнце - этого он не мог видеть, - а по мягким рывкам самолета, в начале каждого витка. Толчки эти было особенно приятно чувствовать, потому что они убеждали в правильности штопора.
Город быстро вертелся внизу, и, чтобы не закружилась голова, Виктор несколько раз закрывал глаза. Шум рассекаемого самолетом воздуха проникал через шлем, хотя мотор делал не более пятисот оборотов.
"Шесть… семь… восемь… - отсчитывал про себя Виктор. - Еще толчок… Еще… одиннадцать, двенадцать… Буду гнать до четырнадцати… Падение высоты - тысяча триста метров… Чепуха… В запасе тысяча метров…"
Весь штопор продолжался не более полминуты, и за это время Виктор пережил массу ощущений. Вот противная тошнота подкатила к горлу, сотни молоточков застучали в висках… Режущая струя воздуха ударила в кабину.
"Хватит", - подумал Виктор, но заколебался, сделав еще виток, и на четырнадцатом поставил рули в нейтральное положение.
По правилу, самолет моментально должен был прекратить вращение и выйти из штопора. Но этого не последовало. Воздух ревел и свистел вокруг, точно "уточка" попала в самую середину смерча, и сила, прижимавшая Виктора к сиденью, стала ужасающей.
Окраина города неслась навстречу крупным планом. Мелькали внизу двойная полоска железной дороги, спички телеграфных столбов, какие-то домики, роща…
Время измерялось долями секунд.
"Ну вот… Начну сейчас горячиться… рули рвать… И не будет у меня ни папы, ни мамы, ни полка, ни товарищей, - смутная, как сквозь сон, промелькнула мысль. - Но нет… Не на таковского напал…" - пригрозил кому-то Виктор и медленно, но энергично взял руль высоты на себя. Не помогло. Самолет сделал шестнадцатый виток. Высотометр показал девятьсот метров. Виктор переждал виток, сбросивший самолет вниз еще на восемьдесят метров, и мягко дал рули направления и высоты от себя до конца…
Самолет продолжал падать носом вниз.
"Как глупо!.. Дохвастался!.." - подумал Виктор и, испытывая злобное раздражение, деревенеющей рукой дал газ.
"Уточка" взвыла пронзительно и гневно; падение сразу прекратилось.
Виктор вытер с лица крупный холодный пот. Самолет вышел из штопора.
Сделав круг, чтобы окончательно успокоиться, Виктор с высоты пятисот метров пошел на посадку.
Стараясь сохранить непринужденный вид, он вылез из кабины. К самолету подбежали Федор Кузьмич, длинноногий инструктор и двое перепуганных пареньков из аэроклуба.
- Лихач! Дурья голова! А я-то рекомендовал тебя! - вопил Федор Кузьмич, размахивая кулаками.
- В чем дело? - бледно улыбаясь, спросил Виктор.
- Почему запоздал с выходом из штопора?
- Ничуть не опоздал. На восемнадцатом витке вышел… Все в порядке, Кузьмич…
Он отвернулся, сердце его билось бурными толчками, как будто само оно еще продолжало штопорить.
- Нет, ты скажи, Волгарь, почему произошла задержка? - не отставал от Виктора Коробочкин.
- Говорю тебе, Кузьмич, решил немного затянуть…
- Затянуть, затянуть… - передразнил Федор Кузьмич. - Не верю я тебе. Тоже мне друг! - негодующе махнул он рукой и зашагал прочь от самолета.
- Кузьмич, погоди! - крикнул Виктор.
- Что еще! - сердито и нехотя обернулся Коробочкин.
- Ты извини, Кузьмич. Перетянул я малость. А "уточка" твоя, оказывается, с капризом: при затяжном штопоре выходит только с газом. Имей в виду… - сказал Виктор.
Коробочкин все еще хмуро и недоверчиво смотрел на бывшего ученика, но взгляд его уже заметно теплел.
- Перепугался я за тебя, шальная голова, - сказал он. - А за правду - спасибо. Иначе все равно не поверил бы… Значит, трухнул все-таки?
- Трухнул, Кузьмич. Я на четырнадцатом витке хотел выйти… Не тут-то было. Но все обошлось. Видать, не судьба еще…
- Еще раз спасибо за правду… А в общем, прямо скажу: хоть ты и лейтенант и звеном командуешь, а такой же хвастун, как и все…
14
Вернувшись с аэродрома, Виктор переоделся и в самом отличном настроении вышел к обеду.
За столом уже сидела вся семья. Прохор Матвеевич, имевший привычку перед обедом просматривать газету, отложил ее, подняв на лоб очки, пристально посмотрел на сына.
- Ну, Витька, видал я нынче, как один летчик выкрутасы в небесах выделывал. В перерыв вся фабрика вышла смотреть. Что он только выделывал - уму непостижимо. Уж он, шельмец, и голубком, и кобчиком, и жаворонком… Потом как завалился и пошел в землю винтом… Ну, думаем, крышка… Нет, вынырнул, подлец!.. Так мы аж "ура" закричали…
- Когда это было? - равнодушно осведомился Виктор.
- Да около часу дня. Прямо удивление. И как это они выдерживают? Да я бы, кажись, на месте там и помер от разрыва сердца. Ты, небось, умеешь так?
Виктор опустил в тарелку усмешливый взгляд.
- Нет, папа, я еще до этого не достиг. А делал фигуры нынче один мой приятель. Мне говорили об этом.
Прохор Матвеевич разочарованно покачал головой.
- Жаль, жаль, что ты так не умеешь. Просто загляденье одно.
- Это делается не для загляденья, отец, - серьезно поправил Виктор. - Фигуры высшего пилотажа нужны летчику, чтобы ловчее вести воздушный бой. Чтобы самому увернуться от врага и сесть ему на загривок.
- Да и смотреть любопытно, не скажи. Дух захватывает, когда такие крендели в воздухе расписывают, - с удовольствием отметил Прохор Матвеевич.
- И что тут любопытного? - вмешалась в разговор Александра Михайловна, разливавшая суп. - Один страх и только… Мыслимое ли дело на такой высотище летать. Смотреть вниз - и то жутко, а они что делают! И хорошо, Витя, - что ты еще этого не достиг. И не надо, сынок, бог с ним. Летай спокойно да пониже.
Прохор Матвеевич бросил на жену сожалеющий взгляд. Виктор ласково засмеялся.
- Мамочка, да ведь чем ниже летать, тем опаснее…
И все за столом засмеялись, но Александра Михайловна, недоуменно и обиженно хмурясь, качала головой.
- Как бы не так. Говорите мне…
- Хотела бы я посмотреть на этого твоего приятеля. - сказала Таня, заинтересованная рассказом отца.
- Ты его увидишь… завтра… - усмехнулся Виктор.
- Он придет сюда? - удивилась Таня.
- Да… если хочешь, - сдерживая смех, ответил Виктор.
Он вспомнил, что условился быть у Вали в шесть часов и, торопливо одевшись, взволнованный мыслью об очень важном разговоре с ней, вышел на улицу. Отношения его с Валей становились все более странными и неопределенными: она словно дразнила его - была с ним то ласковой, то натянуто-холодной и капризной. Сегодня он решил "раскрыть все скобки", чтобы уехать в армию с надеждой или разочарованием.
Вечер, морозный и ясный, с медленно гаснущим, вишнево-дымчатым на западе небом, обнимал город. В неподвижном воздухе все еще была разлита та особенная зимняя свежесть, которую Виктор чувствовал в полете над городом.
В раздумье он не заметил, как подошел к дому Якутовых, позвонил.
Ему открыла Валя.
- Извини, я, кажется, рано, - сказал Виктор.
- Заходи. Папа еще не приехал из клиники. Мама у знакомых, - беспокойно щуря глаза, сказала Валя.
Они вошли в залитую мягким светом комнату Вали с ковром во всю, стену, широкой массивной кроватью в углу и черным угрюмым шкафом, сквозь толстые стекла которого поблескивали золотые тиснения книг.
Валя в платье василькового цвета, плотно облегающем ее стройное тело, подошла к Виктору.
- Ну? Чего же ты стоишь? Будь, как дома… как всегда.
- Буду, как дома, - усмехнулся Виктор и сел на диван.
Валя опустилась рядом. Он заметил: у нее накрашены губы, взгляд напряженно выжидающий. Виктор сидел не двигаясь, молча.
- Почему ты молчишь? Ты нынче какой-то странный, - сказала Валя.
- Мне нужно поговорить с тобой, - смущенно проговорил Виктор.
- Пожалуйста. Говори…
- Я завтра уезжаю, - тихо сообщил Виктор. - И мне бы хотелось…
- Да?.. Уезжаешь? Мне уже оказала Таня.
- Ты ничего не скажешь мне перед отъездом? - спросил Виктор. - Вот мы встречались с тобой почти месяц… И вот я уезжаю. И неужели все останется так, как будто ничего не было?
Он покраснел, на лбу мелкой росой выступил пот.
- А что должно быть? - спросила Валя, и глаза ее сузились.
- Вот и я говорю: может быть, ничего. Мне так и казалось, что между нами ничего серьезного не может быть…
- А я и не ожидала ничего, - пожала плечами Валя. - Я тебе говорила в станице, помнишь? Мне с тобой было весело. И сейчас чуточку грустно, что ты уезжаешь… И ты мне нравишься…
- Благодарю.
- Но повторяю: было бы глупо к чему-то обязывать друг друга. Ты понимаешь?
- Понимаю, - кивнул Виктор. - Ну что ж… Пусть будет так…
Он тяжело вздохнул, встал. Жгучая обида бушевала в его груди: он ожидал многого, но только не такого конца.
- Ты сердишься? - спросила Валя.
- Ничуть, - покривил губы Виктор, хотя в душе его бушевало возмущение и было стыдно чего-то… Он овладел собой, заложил руки в карманы бриджей, качнулся на каблуках с этаким молодцевато-небрежным видом, даже тихонько посвистал. "Недоставало еще, чтобы летчику раскиснуть от одного капризного слова пустой девчонки!" - подумал он.
- Ах, ты даже не сердишься? Тебе безразлично? - разочарованно протянула Валя.
Виктору захотелось задеть ее за живое.
- Да, теперь мне безразлично, - сказал он и снова посвистал. - Я все-таки думал, что ты способна на более серьезное, настоящее…
- А что такое настоящее? Я еще не знаю, - усмехнулась Валя.
Где-то далеко, в прихожей, послышался звонок.
- Кажется, папа приехал, - сказала Валя и побежала открывать дверь.
Когда она вернулась, Виктор, уже одетый, стоял посредине комнаты.
- Ты извини, но я должна… к папе приехал профессор Горбов.
- Да, да, пожалуйста, я ухожу… Прощай…
Он протянул руку.
Она с любопытством смотрела на него.
- Мы расстаемся друзьями, не правда ли? Я буду о тебе вспоминать. Ты - хороший… - Она приблизила к нему свое очень красивое, но холодное, точно фарфоровое, лицо. - Ну, пожелай же мне счастья. Помнишь, как в ту ночь… под Новый год. Ты так хорошо сказал тогда…
- Желаю тебе счастья, - сказал Виктор.
- Ведь ты еще приедешь? И мы встретимся и будем такими же друзьями?..
- Да, да, да… - торопливо отвечал Виктор.
- Ну, дай я тебя поцелую… - И она легонько, как бы снизойдя до этой милости, поцеловала Виктора в губы.
Проходя через гостиную, Виктор увидел отца Вали, лысого низенького человека с толстым животом, беседующего с высоким черноволосым мужчиной в отличном костюме и роговых очках. Виктор поклонился, но Якутов, увлеченный разговором, не ответил ему. Валя нетерпеливо кинулась к гостю, и Виктор увидел на лице ее неподдельную радость.
"Так вот оно что, а я-то думал…"
Выйдя из дома Якутовых, он долго стоял у подъезда, как бы приходя в себя после столь необычного расставанья, потом медленно побрел вдоль улицы, все больше удивляясь тому, как все это внезапно и просто кончилось.
"Ерундовина какая-то получилась… Эх, Витька, Витька! А ты ей всю душу выложил, - упрекнул он себя, испытывая горечь и как бы издеваясь над своей недавней влюбленностью. - Да что жалеть! Не одна звезда светит в небе…"
Ночью погода испортилась, повалил густой, мокрый снег. Утром пронзительный ветер подул с Азовского моря, пошел смешанный с острой игольчатой крупой дождь. Ледяной пупырчатой коркой он оседал на расчищенных, блестевших, как стекло, тротуарах, на стенах домов, на жалобно скрипевших и позванивающих ледяшками деревьях. Гололедица сковала улицы… На город надвинулась свинцовая хмарь, в домах и учреждениях днем зажигали электричество.
Виктор сходил в аэроклуб, простился со всеми знавшими его инструкторами и преподавателями и особо - с Федором Кузьмичом. Коробочкин и Виктор зашли в ресторан, выпили прощальную.
Поезд уходил в семь часов вечера. Александра Михайловна торопилась уложить в чемодан все, без чего, по ее мнению, невозможно было отправляться в дальний путь.
Она была убеждена, что запасы домашней провизии никогда не помешают и всегда заменят то недоваренное и недожаренное, чем кормят пассажиров в дороге. Несмотря на протесты Виктора, было уже уложено столько слоеных пирожков, ватрушек, жареных кур, яиц, баночек с вареньем и медом, что всего этого хватило бы, как пошутил Виктор, на трехмесячную зимовку в Арктике.
Александра Михайлова не упустила ни одной мелочи - от иголки и носовых платков до шерстяных, собственноручно связанных носков.
Она была спокойна на этот раз и уверена, что скоро увидит сына и с ним ничего худого не приключится.
По случаю отъезда сына Прохор Матвеевич ушел с работы раньше времени. Таня совсем не пошла в институт. Она не отступала от Виктора, все время спрашивая, когда же придет его приятель, отчаянный летчик, так искусно делавший воздушные фигуры.
Шли часы, близился вечер, а таинственный летчик все еще не приходил.
- Можешь не сомневаться: ты увидишь его в последнюю минуту, - успокаивал сестру Виктор.
За час до отхода поезда к дому Волгиных подкатил аэроклубовский потрепанный "Зис". Из него вышел Федор Кузьмич.
- Это он? Да? Он? - блестя глазами, спросила Таня и приникла раскрасневшимся лицом к окну.
- Нет… Да… Кажется, не он… - пробормотал Виктор.
- Ей-богу, ты врешь! - негодующе вскричала Таня и побежала открывать Коробочкину дверь.
Он вошел, тучноватый, застенчиво улыбающийся, в мокром от дождя кожаном пальто.
- Ну, Волгарь, я готов. Где твои вещи? - шумно отдуваясь, спросил он.
Таня с любопытством и изумлением разглядывала Федора Кузьмича: он совсем не походил на тот образ героя, который нарисовало ее воображение. Обычное пожилое, морщинистое лицо, седоватые виски…
- Познакомься, Кузьмич. Это моя сестра, - сказал Виктор. - А это - папаша и мамаша.
- Так это вы вчера над городом бочки и петли делали? - смело спросила Таня.
Федор Кузьмич удивленно раскрыл глаза.
- Позвольте, какие бочки? Это он… Виктор… Я из-за него три килограмма весу потерял… Ей-богу…
Таня с недоумением посмотрела на брата. Виктор прыснул от смеха.
Федор Кузьмич тряс руку Прохора Матвеевича.
- Я был первым учителем вашего сына, папаша. И горжусь этим.
Таня изумленно разинула рот, смотрела то на Федора Кузьмича, то на Виктора. И вдруг лицо ее покраснело, глаза засверкали.
- Так это ты? - Она бросилась к брату, норовя поймать его за уши. - Бесстыдник! Папа, он обманул нас! Это он вчера летал над городом.
Виктор заливался детским безудержным смехом.
Александра Михайловна побледнела, опустила руки.
- Значит, и ты можешь эти самые… фигуры делать? Господи!..
- Могу, мама. Без этого летчику никак нельзя, - ответил Виктор.
Прохор Матвеевич радостно тряс сына за плечи.
- А ты знаешь, мне было даже обидно услыхать вчера, что ты так не можешь.
Провожать Виктора на вокзал собрались Прохор Матвеевич, Федор Кузьмич и Таня. В последнюю минуту все так развеселились, что даже Александра Михайловна, обнимая сына, забыла всплакнуть на прощанье. На щеках Виктора остались теплые следы от поцелуев, последние прикосновения ее рук.
- Летом приеду! Обязательно приеду, мама! - крикнул Виктор, сидя в машине и махая рукой. И все сразу потускнело вокруг него, отступило перед образом матери. И только последнее свидание с Валей все еще стояло в воображении, вызывая обиду и недоумение.
Уже в вагоне Прохор Матвеевич, целуя сына, спросил:
- К Танюшкиной свадьбе приедешь?
Виктор машинально ответил:
- Приеду.
- Ну, добре. Летай, но не головой в землю. Береги себя, - напутствовал Прохор Матвеевич и еще раз, не по-стариковски крепко, стиснул шею сына. - Гляди в оба… Понял?
Виктор поцеловал Федора Кузьмича, Таню. Она в вагоне несколько раз упомянула о Юрии, сказала, что он очень занят на службе и поэтому не мог приехать на вокзал.
"Она уже говорит о нем, как об очень близком человеке", - подумал Виктор.
Поезд тронулся. Виктор подошел к слезившемуся от дождя и мокрого снега окну, чтобы взглянуть на огни города. Он так любил смотреть на них, когда подъезжал к нему ночью. Огни плыли тогда навстречу поезду, как скопления желтых и голубых звезд. Теперь они были затянуты мглой непогожего вечера, удалялись и тускнели с каждым новым ударом колес о стыки рельсов. В сознании Виктора встал весь этот месяц, проведенный в кругу родных, друзей, знакомых.
Теперь все это было позади и вызывало только легкую грусть. Он еще раз вгляделся в туманные, ставшие совсем далекими и маленькими огни города.
Часть вторая
