Старшина Галушкин, которому приказали получить постельное белье, плутая, вышел в сад за особняком. На скамейке спиной к нему недвижно сидела белокурая девочка, видимо, о чем-то задумавшаяся. Сердце Галушкина, истосковавшегося по детям и внукам, наполнилось теплом. - Хенде хох! - подкравшись сзади, шутливо гаркнул он. Девочка испуганно подскочила, вытянула вперед руки и, неуверенно переступая ножками, побежала по поляне. Через несколько метров споткнулась и упала на живот. Но вместо того, чтоб снова подняться, обхватила голову ручонками и затихла. Проклиная себя за дурацкую шутку, Галушкин подбежал, подхватил её. - Да ты чё, доча, - как можно ласковее проговорил он. - Пошутил я нескладно, бывает. Такой вот дурень старый. Он поперхнулся, - только теперь разглядел плотную темную повязку на ее глазах. При звуках незнакомой речи девчушка в страхе забилась в его руках. Галушкин прижал ее к себе, шершавой ладонью огладил головку: - Ну, ну, не бойся, доча. Не обижу. Сердце его колотилось от жалости. Не спуская ребенка, уселся на скамейку. Принялся отряхивать ее оцарапанные коленки. - Ах ты, щегол подраненный. Как зовут-то? Я есть дядя Галушкин.
- Голюшкин! - непонимающе повторила девочка. Уловив заботливый тон, она слегка успокоилась.
- Ну да. Фамилие такое, - обрадовался обретенному взаимопониманию старшина. - Зовут Иван Иванычем. Можно Ваня. А ты? Ну, это… их намэ.
- Роза, - ответила девочка. - Ишь ты, навроде цветка, - Галушкин умилился. Наморщил лоб, соображая, о чем бы спросить.
- Родители-то живы? Это… фазер, мутер?
Девочка заплакала.
- Какие еще мутеры? - послышалось сзади. С охапкой белья с черного хода вышла Глаша. - Поубивали ихних мутеров.
Галушкин неохотно ссадил девочку с колен, поднялся. - Вот ведь какое время! - заискивающе произнес он. - Такую кроху не пожалело. Да, горе, оно всем горе: что правым, что виноватым. А ты, вроде, наша, русская? - Русская, - грубовато подтвердила Глаша. - Но не ваша… Держи! Всё, что нашли на вашу ораву. Не церемонясь, она сбросила белье на мужские руки. Галушкин уловил забытый запах стираных простыней:
- Чего это? Нам?
Недоверчиво зарылся щетинистым лицом в простыни.
- Мать честная, - умилился он. - И впрямь, похоже, войне конец.
Глава 3. Петербуржцы
…И поправить ничего не в силах,
Режет душу вечная мольба.
Родина моя, ты вся в могилах,
Как хватает места под хлеба?
В гостиную на втором этаже Арташов вошел с опозданием в несколько минут, когда остальные уже сидели за накрытым столом. Баронесса не преминула с укором скользнуть глазами по циферблату массивных напольных часов.
Неудовольствие ее впрочем было больше показное, - уж больно ладно скроенным выглядел молодой офицер в пригнанном кителе с четырьмя орденами и тремя нашивками за ранения.
Заметное впечатление произвел он и на Невельскую. Та невольно принялась оправлять седоватые букли. Горевой же, не отрываясь, прилип взглядом к орденам. Даже Глаша, застывшая у сервировочного столика, забывшись, приоткрыла рот от любопытства. Оказавшись в перекрестье внимания, Арташов зарделся.
Похрумкивая сапогами по паркету, он поспешил к свободному месту, оглядел стол перед собой. Справа и слева от тарелки лежало по три серебряных, разной формы ножа и вилки. Обращаться с ножом и вилкой Женя умел. Но только с одним ножом и одной вилкой, - в питерских ресторанах и один-то нож не каждый раз подавали. Поэтому разобраться, какие из приборов предназначены для закусок, а какие для рыбы или мяса, выглядело для него делом безнадежным. В некотором замешательстве он поднял голову и успел перехватить нацеленные взгляды, - оказывается, ему уготовили испытание.
Смущение разом ушло, - лицо гостя, дотоле опечатанное напускной суровостью, сделалось по-мальчишески лукавым. А затем, к всеобщему изумлению, Арташов беззаботно расхохотался.
Заразительный и очищающий, словно ливень в засуху, басистый смех смыл напряжение за столом. Горевой, довольный, что не ошибся в незнакомом человеке, охотно засмеялся следом. Мелко, смущенно прикрывая рот, захихикала Невельская. Лишь баронесса удержалась, но лучики, задрожавшие у глаз, выдали и ее.
Арташов сгреб по два ножа и вилки, отложил в сторону:
- К чему понапрасну пачкать?
- И то верно, офицерам на войне не до изысков, - поддержал Горевой. Из солидарности с Арташовым он отложил и собственные лишние приборы. - Тем паче нынче не до разносолов.
Он кивнул на скупо уставленный сервировочный столик. - С продуктами и впрямь трудно стало, - пожаловалась Невельская. - Сергей Дмитриевич едва не каждый день ездит по поставщикам. Но чем дальше, тем хуже.
- Никто на марки не отпускает. Только по бартеру. Как у нас в России говорили, - баш на баш.
Горевой взвесил отложенное столовое серебро в воздухе:
- Как раз дня на два.
Баронесса насупилась, - похоже, всякое напоминание о нужде для этой гордячки было невыносимо. - Да разве только в деньгах дело? - исправился Горевой. - К примеру, обувь у девочек поистрепалась. И где прикажете доставать? Так, представьте, по вечерам беру дратву, суровую нитку и - пошло. Так, глядишь, и специальность башмачника освою. Будет на кусок хлеба в старости. Он, единственный, засмеялся. Потянулся к графину:
- Ну-с, по-офицерски, водочку? Арташов согласно кивнул.
По знаку баронессы, Глаша налила ей и Невельской вина. После чего принялась раскладывать незатейливый салат. - Глаша у нас искусница, - похвасталась Невельская. - Иной раз вроде и не из чего, а глядишь, - стол накрыт. Ей хоть кашу из топора поручи сделать - сделает.
От похвалы полнолицая Глаша зарделась.
- Вот и слава Богу. Значит, мои солдаты тоже с голоду не перемрут, - невинно произнес Арташов. Хозяева встревоженно встрепенулись, принялись переглядываться, - похоже, мысль о необходимости кормить незваных постояльцев не давала покоя.
- Шутка! - успокоил их Арташов. - У нас свое довольствие. Еще и Глаше поможем. Во всяком случае топор для каши всегда найдем.
Обрадованный Горевой поспешил приподнять рюмку:
- Тогда за добрососедство прежней и нынешней России?
Выпили. Мужчины, как положено офицерам, залпом, женщины пригубили.
- Откуда вы знаете немецкий, Женя? - придвигая тарелку, полюбопытствовала Невельская.
- Я на фронт с третьего курса Ленинградского иняза ушел. Ответ этот вызвал неожиданное оживление.
- Выходит, здесь все петербуржцы, - с легкой улыбкой пояснила баронесса.
- Я подумал, вы немка, - повинился Арташов. - Раз Эссен.
Баронесса промокнула рот салфеткой.
- Что ж что Эссен? Великий род, занесенный в Готский альманах. Между прочим, мой муж, как и множество его предков, погиб, сражаясь за Россию. Кстати, в ту самую мировую войну, которую вы отчего-то не признаете, - не удержалась она от язвительности. - Они с Сергеем Дмитриевичем на одном корабле служили. Вместе и тонули. Только Сергею Дмитриевичу удалось спастись.
Горевой сгорбился. - Да, повезло, - подтвердил он. - Меня после прямого попадания взрывной волной в воду швырнуло. Ну, и поплыл себе. Как говорится, не приходя в сознание. Я ведь из первых пловцов на Балтфлоте был. Призы на дальность брал. Как-то по майской воде на пари пять километров отмахал. И ничего - вылез, обтерся, спирту внутрь и - опять вперед за орденами. Если б его хоть вместе со мной выбросило. Пусть каким угодно увечным. Видит Бог, вытащил бы, - он заискивающе глянул на баронессу. Похоже, безвинную эту вину нес годами. - А так, кроме меня, всего восемь человек подобрали. Это с эсминца-то! Он вновь потянулся к графину:
- Эх, были когда-то и мы рысаками! Выпьем в память погибших за Родину! Не дожидаясь остальных, опрокинул стопку. Арташов приподнял свою. Он жадно вглядывался в этих чужаков, трогательно тоскующих по родине, по которой тосковал и он сам, и отчаянно силился понять, откуда же ведёт начало та незримая, но непреодолимая борозда, что отделила их друг от друга.
Смущение легко читалось на его лице.
- Где мужчины, там непременно о войне, - Невельскую занимало совсем иное. - Будет уже. После стольких лет довелось встретить петербуржца. Может, еще и соседи? У моих родителей квартира была на Васильевском острове. Малюсенькая, правда, пятикомнатная. Но сейчас издалека она видится мне такой милой. А вы где живете?
- У меня квартирка, конечно, побольше вашей - на двадцать шесть комнат, - Арташов сдержал улыбку. - Правда, и соседей соответственно - пятнадцать семей. Коммуналка называется. Доводилось слышать?
Хозяева озадаченно переглянулись.
- Пожалуйста, расскажите нам про нынешний Петербург! Что там? - взмолилась Невельская. - Я не был в Ленинграде с начала войны, - Арташов помрачнел. - Слышал, город сильно разрушен. Хотя центр: Исаакий, Невский, Фонтанка, - говорят, удалось сохранить.
- И на том слава Богу! - баронесса перекрестилась.
Невельская, стремясь развеять установившееся меланхолическое настроение, всплеснула ручками. - Фонтанка! Невский! Слова-то какие! Элиза! А помнишь Павлика?…Ну, того юнкера, что прямо посреди Фонтанки застрелиться грозил, если замуж за него не пойду? И ничего! Не пошла. - Не жалко было? - подначил Арташов. - Жалко, что соврал и не застрелился! - Невельская беззаботно рассмеялась. - Слава роковой женщины по всему Смольному бы пошла.
- Этой славы у тебя и без того хватало, - баронесса показала Глаше на опустевший бокал. - В самом деле, - согласилась Невельская. - Я ведь, знаете ли, приметная была. Зимой, в белой шубке, в сапожках на каблучке. Шлейф из поклонников. Ух! Помнишь, Элиза, ты еще пеняла мне за легкомыслие?
- Да, огонь, - подтвердила баронесса.
- Тогда казалось, так будет всегда, - Невельская погрустнела. - А нынче одно легкомыслие и осталось.
Но природная веселость не давала Невельской надолго впасть в уныние. - А у вас, Женя, тоже, поди, первые увлечения связаны с Петербургом? Небось, многим головки такой красавчик вскружил. Ну, как на духу. Наверняка какая-нибудь зазноба осталась? Она задорно подмигнула остальным.
- Невеста, - коротко ответил Арташов, интонацией предлагая поменять предмет разговора. Но отделаться от любопытной старушки оказалось не так просто. - И как познакомились? - от нетерпения Невельская аж заёрзала на стуле. - На Гороховой, в период белых ночей. Она порхала, - лицо Арташова потеплело. Улыбнулся непонимающим взглядам. - Все вокруг шли, а эта - порхала. Оттолкнется - взлетит-приземлится. Понял, что если упущу, то - улетит. Вот и поймал на лету. Думал - навсегда. Он сбился.
- Конечно, навсегда. Теперь уж недолго ей ждать! - утешила его Невельская. - Вот вернетесь, и, как на Руси говорили, честн ы м пирком да за свадебку. Она наконец обратила внимание, что гость приуныл. Неуверенно закончила. - Ведь ждет? - Не знаю, - Арташов склонился над тарелкой. - Какие вы все-таки мужчины! Недоверы, - рассердилась Невельская. - Наверняка ждет, - баронесса приподняла бокал. - А в моей судьбе, знаете, Гороховая тоже знаковая улица. Да! Именно там на одном из балов ко мне подошли два морских офицера. Оба претендовали на танец. Не сразу выбрала. А выяснилось - выбрала судьбу. Припоминаете, Сергей Дмитриевич? - разогретая вином, неожиданно подмигнула. - Вот только выветрилось, где этот бал был? Кажется, какое-то страховое общество? Подводит память. Зарастает лопухами. - И впрямь подводит, - буркнул Горевой. - Здание ныне знаменитое. Большевики там ЧК разместили. Сейчас, должно быть, то же самое? - Теперь это называется НКВД, - уточнил Арташов.
Оживление спало. Словно зловещая тень просквозила над столом. Баронесса пасмурнела.
- Всё отняли, сволочи, - процедила она. - Имение, особняк, фабрику. Всё потеряла.
- Элиза, - Невельская тихонько указала на гостя. Арташов сидел, укрыв лицо ладонями. - А Вы, Женя? - спохватилась баронесса. - Тоже, должно быть, многое в эту войну потеряли? - Тоже, - через силу подтвердил Арташов. Он отвел руки от закаменевшего лица. - Родители и сестренка у меня в блокаду умерли.
- Господи, Господи! Сколько горя! Неужели никого не осталось? - голос Невельской задрожал от слез. - Но вот сами же говорите, - невеста. Вернетесь к ней. Как-то наладится. - Да не к кому возвращаться! - вырвалось у Арташова. - Она в оккупации оказалась. Потом следы затерялись… Так что, как видите, господа, разные мы с вами потери считаем, - мертвым голосом закончил он. За столом установилось сконфуженное молчание.
- Дай Бог, сыщется, - пробормотала Эссен. - И извините, что невольно растревожила. Но признавать вину она не привыкла. Взгляд задиристо заблестел. - Но, раз уж коснулись, - отчего умерли ваши близкие?
- А вы не знаете, отчего в блокадном Ленинграде умирали? - в висках Арташова запульсировало. С ненавистью оглядел стол. - От голода, видите ли. Там сотнями тысяч погибали. Погибали, а город фашистам не отдали!
- А могли отдать? - невинно уточнила баронесса.
- Кто?
- Петербуржцы. Родители ваши, сестренка. Их кто-то спросил? Выбор у них был? Могли они собраться на Сенатской площади и сказать: мол, не хотим умирать. Или выпустите нас, или сдайте город.
- Да кто б такое сказал?! - вспылил Арташов.
- А сказал бы кто, что было? - упорствовала баронесса.
Арташов отвел глаза, - и так ясно, что было бы. - То-то и оно, - мягко констатировала баронесса. - Погибать - дело военных. А когда детей да стариков сотнями тысяч умерщвляют, а после объявляют это героической обороной, то не героизм это. А власть каннибальская, человеконенавистническая! Арташов отер вспотевшие виски, - сколько раз представлял себе умирающих, бесполезно зовущих его на помощь близких. И всякий раз объяснял себе происшедшее жестокой целесообразностью, гоня мысль, что лютая смерть их есть следствие ротозейства и безразличия властей. И вот теперь ему в лоб говорят о том, о чем он даже думать себе не позволял. И говорят классовые враги! Оставить за ними последнее слово он не мог. - Не вам о рабоче-крестьянской власти судить! - выдохнул он. - И о жертвах - не вам! Мы за нее эту войну вытянули. На жилах, а вытянули. Невельская с упреком стрельнула глазками в баронессу.
- Полно вам, капитан! - умиротворяюще протянул Горевой. - За Россию вы сражались. Как и мы до вас. А уж каким режимом она сегодня болеет, - то второе. Она, голубушка, чего только не перенесла: татар, самозванцев. Дай Бог, и нынешнее лихолетье перетерпит. Иначе - для чего всё было?
- Вы вот давеча Глашу пожалели, что на Родине не осталась, - не удержалась баронесса. - Так нам удалось прознать: все Глашины родичи были раскулачены и, кажется, сгинули в Сибири. А они крестьяне вековечные. Вот вам и рабоче-крестьянская власть. Это было чересчур. Арташов до боли прикусил нижнюю губу, резко поднялся, кинул салфетку на скатерть. - Благодарю за угощение! Пойду проверю, как там бойцы. - Дрыхнут без просыпу, - сообщил Горевой, шутливостью тона стараясь загладить неловкость. - Тем более и мне пора отдохнуть. Мы, видите ли, еще вчера в бою были. В дверях Арташов обернулся. - Я не могу обратить вас в нашу веру. Но сюда еще наверняка придут…другие службы. И я бы вам посоветовал впредь взвешивать, с кем и о чем можно говорить. За сим - честь имею! Он вышел, не поклонившись удрученным хозяевам.
- Ведь хороший, чистый мальчик, - прощебетала Невельская. - А общаемся будто через трещину в стекле. И видит, да не слышит. - Это не трещина. Это разлом, - с обычной своей категоричностью рубанула баронесса.
Глава 4. Поэт и генерал
Как далеко до той весны,
когда я видеть перестану
противотанковые сны.
Сколь сладостен победный сон! Никакого сравнения с обрывистым, клочковатым пересыпом меж боями и рейдами. Арташов провалился в него, едва рухнув на перину. И - будто оттолкнувшись от перины, как от батута, взмыл в небо и в полном одиночестве парил, недоступный земному притяжению. Задаваясь единственным вопросом: как же он раньше не пробовал взлететь? Ведь это, оказывается, так просто. В восторге от покорности собственных мышц он вытянулся в струнку, взмыл и выписал "бочку" - ничуть не хуже, чем "ястребки" в воздушном бою. Затем пропорол влажное облачко и едва увернулся от планирующей девушки с длиннющими волосами, распущенными над обнаженным телом, будто огромное смоляное крыло. - Маша! - потрясенный Арташов едва не сорвался в штопор. Девушка, зависнув в воздухе, выжидательно улыбалась. - Машенька! - не веря себе, он подлетел к ней поближе. - Так ты все-таки жива? Я знал, что жива. Скажи лишь, где ты? Хоть намекни. Маша игриво подманила его пальчиком. Но в это время сверху послышался жуткий вой сирены "Юнкерса". - Воздух! - истошно закричал Арташов, втолкнул перепуганную Машу в ближайшую тучку, развернулся, изготавливаясь к обороне. Из облака с автоматом наперевес стремительно спикировал Сашка с его неизменным: - Товарищ капитан! - В рыло рюхну! - сквозь сон пробормотал Арташов. - Просыпайтесь, товарищ капитан! - Сашка не отступался, продолжал трясти командира. - Там Полехин!
- Что? Опять во сне кричал? - Арташов с полузакрытыми глазами сел на кровати.
- Командир корпуса приехал! - повторил Сашка, извиняющимся голосом давая понять, что, будь это кто-то хоть чуток ниже рангом, никогда бы он не позволил себе потревожить командира. Но - генерал все-таки!
- Где?
- С буржуазным элементом беседует, - подавая гимнастерку, наябедничал Сашка.
Когда через несколько минут Арташов, застегивая на ходу воротничок, вошел в гостиную, командир 108-го стрелкового корпуса генерал-лейтенант Полехин мило общался с баронессой Эссен и Невельской. Дородное тело комкора провалилось в мягком кожаном кресле. Дымящаяся чашка с чаем затерялась в огромной лапище.
- Товарищ генерал! - Арташов вытянулся. Мясистое, в тучных родинках лицо Полехина при виде подчиненного приобрело недовольное выражение.
- Сладкий видок! - оборвал он рапорт. - Разгулялся на хозяйских харчах. Даже караульное охранение выставить не удосужился. Не рановато ли расслабился? Иль забыл, что война еще не кончилась?
- Как же, забудешь тут, - обиделся Арташов. - У меня только вчера двое погибли. В том числе последний офицер.
- Не у тебя одного, во всем корпусе потери. Дорого нам этот Рюген дался, - Полехин нахмурился. - Что зыркаешь? Думаешь, сотни на смерть послать легче, чем двоих?
- Полагаю, легче. Вы эти сотни на корпус делите. А у меня они считанные.
- Ишь каков! - Полехин оборотился к притихшим дамам, приглашая их оценить дерзость подчиненного и собственное, генеральское долготерпение. Но в глубине суровых глаз проблескивали лукавые лучики. Эти хорошо знакомые Арташову лучики стирали с тяжелого лица простецкое выражение, за которым прятался очень умный и наблюдательный, битый-перебитый жизнью мужик.