Видимо, Оксана тяжелее других переживала положение прислуги немецких офицеров, видимо, ее сильнее, нежели других, угнетала оторванность от своего села и разлука с любимым. Она осунулась, стала раздражительной, нетерпеливой. Девушки теперь еще больше боялись и за нее и за себя. Их просьбы отпустить Оксану домой не имели успеха. Тогда Оксана придумала следующее: написала будто рукой матери несколько слов о смерти отца. Девушки сперва испугались ее рискованного обмана, потом присоединились к ней. Вместе обдумали, как им отвечать, когда спросят об этом письме, и под причитания "несчастной" разжалобили-таки коменданта.
На целых три дня уходила Оксана домой. Подруги надавали ей кучу поручений и гурьбой проводили ее до ворот, где стоял вооруженный часовой. В последнюю минуту, прощаясь, девушки просили Оксану помнить о них и непременно вернуться назад.
Три месяца Оксана не была дома! Единственная девочка в многодетной семье, она с малых лет была первой помощницей матери, росла старательной, трудолюбивой и не по летам заботливой. Книжки, которые читала Оксана, будили в ней мечты, характерные для тех бурных лет, - ей хотелось быть и летчицей, и покорительницей полюса, и геологом. Но со временем реальная жизнь взяла верх над грезами и стала определять все ее желания. Далекий непознанный мир, который увлекал Оксану в школьные годы, так и остался в своей заманчивой красе где-то за горизонтами, - это, видимо, над ним проплывают марева в горячие летние дни и всегда манят к себе. Со временем Оксана выбросила из головы мысли о какой-то незнакомой ей профессии, о какой-то иной, несельской, жизни. Она закончила девять классов и стала обыкновенной в ряду тех девушек, которые знают все артельные работы, носят в весенние и осенние дни тяжелые сапоги, у которых всегда обветренные руки, лица и без чьих песен немыслимы сельские вечера.
Оксана росла, чтобы повторить жизнь своей матери о тихой, глубокой любовью, счастьем материнства, повседневной домашней работой, короткими радостями, тяжелым трудом в поле и старостью без отдыха. Однако изведанные однажды высокие юношеские мечты и порывы вселили в нее навсегда заинтересованность, а знания - смелость; она была настойчивой и даже упорной, откровенной с людьми, может быть, слишком доверчивой, была разумной и горделивой...
Оксана не заметила, как перешла станционный поселок и очутилась на грейдерной наезженной дороге, которая вела прямо в Белицу.
До вечера было еще далеко, но на дворе уже темнело. Солнце пряталось в серых тучах, дул холодный влажный ветер, от которого ветки придорожных деревьев покрывались ледяной изморозью. Оксана была одета легко: в старых хромовых сапогах брата, в "московке" (так называют в этих краях короткий теплый жакет с воротником), в поношенном сером шерстяном платке, (теперь все девушки одеваются непривлекательно) и в летнем платьице. Ее брови, волосы и платок опушило белым инеем, лицо горело от жгучего ветра. Шла быстро, чтобы к, ночи успеть домой. Только изредка останавливалась, поворачиваясь по ветру, чтобы передохнуть и посмотреть, не идет ли кто, не едет ли. Нет, на дороге - никого.
Шла, думала про свое село, про свой дом. В памяти оживали милые картины будничной колхозной жизни, - все в ней было близким, родным, и девушке сейчас казалось, что в Белице она увидит все таким, каким было еще недавно.
...На этом поле однажды в середине дня застал дождь. Из такой тучки полил, что никто и не ожидал. Залопотал по листьям подсолнухов. Девушки поснимали платки, пусть намочит косы - лучше будут расти. И вдруг - как загремит, как польет! Девушки с визгом кинулись кто куда.
- Стойте! - крикнула им Оксана. - Мама говорила, в грозу бегать нельзя.
Так и простояли все на поле, пока не утихло...
...Однажды вечером на этой дороге девушек, возвращающихся с прополки, догнала артельная машина. Девушки с хохотом садились в кузов. Оксане кто-то подал руку и рывком поднял ее с колеса. Девушка посмотрела на того, с кем оказалась рядом. Он смотрел на нее и не выпускал ее руки из своей. Это был Сергей Нарожный. Оксана знала его - ходили в одну школу. Сергей был на год старше. На переменках он часто обижал хлопцев из Оксаниного класса: то куда-нибудь закинет шапку, то подставит подножку. В восьмой класс Сергей не ходил. Говорили: переселился куда-то к сестре, в другой конец села, с тех пор Оксана видела его очень редко. Но оба они не забыли, как Сергей на переменках дергал Оксану за косу, а она сердилась и толкала его кулачками. Видно, это самое вспомнилось ей в кузове машины, и Сергей улыбнулся как-то по-мальчишески виновато и, не стыдясь, поддержал Оксану за плечо. Она украдкой посмотрела на Сергея.
Неужели это тот самый Сергейка? Те же быстрые серо-зеленые глаза, светлый чуб, выгоревший спереди, маленькая точка - родинка над бровью. Как он вытянулся, как раздался в плечах! Его рубашка, как и у других грузчиков, ехавших в кузове, была припорошена мукой. Мука, словно пудра, покрывала его лицо и сильную шею.
В тот же вечер Сергей появился с парнями на Оксанином краю села.
А через несколько дней на собрании их вместе принимали в комсомол. Потом они снова вместе ходили получать комсомольские билеты. Когда возвращались домой, Сергей намеками и прямо просил Оксану отстать, чтобы идти только вдвоем, отдельно. Оксана все время шла со всеми. Сергей злился и кидал в ее сторону сердитые взгляды...
Родные поля... Кто, возвращаясь к вам после первой разлуки, не вспоминает своего детства, незабываемых дней юности?
Оксана пробегала взглядом по белым, заснеженным нивам, задерживаясь на миг на каком-нибудь темном пятне, и снова торопилась в село. Все чаще посматривала в сторону темного леса, который виднелся из-за бугра и синел вдали заманчивым разливом: там сгущались тени и, казалось, растекались по степи, окутывали степь, затягивали даль дымчатым полумраком. Оксана боязно оглядывалась вокруг и еще больше торопилась. Но так и не успела добраться до дому засветло.
В широкой балке, где протекает теперь замерзшая и заваленная снегом речушка, возле дубняка, Оксане послышались мужские голоса, - будто совсем близко разговаривали. Она остановилась, посмотрела в ту сторону, никого не увидела, но ей от этого стало еще более муторно. Она почти взбежала по крутому подъему на гору. Оглянулась еще раз и - удивительно! - увидела, как в рощице, совсем близко от дороги, вдруг вспыхнул огонек, словно кто прикуривал цигарку. Вспыхнул огонек и потух. Оксана постояла, присматриваясь, не покажется ли кто на дороге. Никого не было.
Первая со стороны леса хата - Марфы Нарожной. Так по девичьей фамилии зовут Марфу до сих пор, хотя она замужем за Петром Глухеньким. Подходя к хате Марфы, Оксана забыла на какое-то время про то, что видела. Летом Оксана с Марфой работала на колхозной конопле. Убирали посконь, часто стояли рядом на делянке. Марфа все присматривалась к девушке, заводила разговор о том о сем. Слыхала от соседей, что Сергей ходит на тот край, где жила Оксана. Женщины были разными по возрасту, но в работе, в разговорах незаметно сдружились.
Зимой крайнее в селе подворье всегда больше других завалено снегом, хата занесена до самых окон. Оксана остановилась против ворот - увидеть бы Марфу, расспросить, как тут, в селе, что тут, о родителях своих и о нем бы хоть что-нибудь узнала... Никого не видать, словно вымерли. Нет, вот кто-то поднимается по сугробу. Неужели Марфа? Она. Несет солому в хату.
- Добрый вечер! - крикнула Оксана с улицы, стоя в нерешительности: подойти к воротам или подождать, пока ее узнают и подойдут сами.
Марфа опустила перед собой вязанку соломы. Солома сыпалась на ее ноги, но женщина не обращала на это внимания. Поправила платок и, не сводя глаз с Оксаны, медленно приблизилась.
- Оксана?
- Здравствуй, Марфа!
- Здравствуй...
Голос, походка, выражение лица Марфы показывали ее печаль и угнетение. Оксана сразу подумала, что Марфа, может быть, нездорова. Ей стало жаль женщину.
- Ни за что бы не узнала тебя, если бы не подала голос.
- Давно не виделись.
- Редко кто возвращается теперь домой, Оксана, если его взяли. Пойдем в хату, доченьку мою посмотришь. Не видела же...
- Ой, спешу домой - как только сердце не выпорхнет.
- Раз вошла в Белицу - считай, уже дома. У нас теперь тоже нет покоя.
- В чем дело?
- Да на нашем краю благополучно, а возле этой дороги...
Марфа освободила узенькую, еле протоптанную стежку, но Оксана не шла.
- Завтра забегу, Марфуша, завтра, - просила, наклоняясь, Оксана. - Вот возьми галетки Надюшке.
- Хоть знаешь же, что Сергея уже нет в Белице?
- Сергея? Где же он? - Оксана обмерла, едва не выпустив из руки гостинец.
- Скрылся.
Сергей когда-то жаловался Оксане на домашнюю обстановку, на Петра. Сейчас девушка подумала только про то, что он не ужился с Петром. "Значит, освободились-таки от Сергея".
- Пойдем, все расскажу. - Марфа понизила голос и осмотрелась по сторонам. Оксана пошла за Марфой.
Каганец не зажигали, сидели в темноте одетые. Надюшка ела галетки. Марфа рассказывала обо всем, как было, ничего не скрывая, сама не зная почему. Тяжело у нее было на душе, жила опять одна, не с кем за целый день и поговорить. Петро теперь боится ночевать дома, ходит к родным или к чужим людям, сапожничает. Жаловалась женщина Оксане на свою горькую долю, советовала девушке, как это обычно делают старшие, чтобы не торопилась с замужеством и не губила себя, как вот она.
А тем временем в дубовой роще, где вспыхнул было неосторожный огонек, три пары глаз следили за Марфиной хатой. Мужчины о чем-то переговаривались тихими голосами.
- До сих пор не выходила?
- Нет.
- Вот чертова баба!
- Это на час - не меньше.
- Нет, на бабский часок. Распустят языки - конца не будет.
- Разве на плите что подгорит, тогда спохватятся.
- Не видать, чтобы топилось.
- Сейчас Марфа затопит. У нас хата холодная.
- Вот бы затесаться в теплую хату к гостеприимной молодухе. Эх, сто пудов! Тишина, теплынь, на столе колбаса, шкварки, холодец, кровянка, а за столом - я и она.
- Вдвоем, значит, и никого больше?
- Ну хорошо, так и быть, беру и вас обоих.
- Зачем же мы тебе, ежели вы только вдвоем? - спросил бородач.
- Как зачем? Подкрепились бы малость, а затем я попросил бы вас закрыть дверь с той стороны. Сам небось понимаешь. Я не притрагивался к женщине с самого начала войны. Живу честно, не так, как другие.
- Что значит "честно"? Можно честно и сейчас, в войну, полюбить, жениться. Можно честно и переночевать у солдатки.
- Вот-вот, я это как раз и имел в виду. Мы с ней вдвоем, значит, остаемся, а вы, будьте добры, честно освободите помещение.
Третий, самый молодой, приклонясь к низенькому дереву, продолжал следить за Марфиным домом. Это входило в его обязанности. Остальные стояли в стороне и смотрели на дорогу.
Этот разговор злил и самого молодого, и бородача: их друг, фантазер и выдумщик, вот так начав, мог довести их обоих до остервенения: все были голодны, как псы, а он любил в такие минуты часами смаковать вымышленный обед или роскошную выпивку.
Самый младший сплюнул, потопал обледенелыми сапогами, даже немножко побегал на месте, придерживая автомат, который висел на груди, и снова начал крутить цигарку, хотя только что курил. Остальные двое, которые разговаривали между собой, тоже принялись за самокрутки. Еще раз мигнул огонек зажигалки. Прежде чем прикурить, они посмотрели друг на друга. Возбужденный блеск глаз, отсветы на оружии, которое все держали наготове, на груди, и тишина, что окружала их, вновь напомнили им о важности дела, ради которого они здесь мерзнут.
Первым прикурил тот, что чиркнул зажигалкой. Он был выше ростом, нежели двое других, у него была густая, еще совсем недавно отпущенная, черная борода, которая оттеняла его белое, моложавое лицо и резко очерченные выразительные губы. Затем он поднес зажигалку, закрывая ее ладонью, другому - широколицему, с маленькими рыжими усами. Прикуривая, широколицый неожиданно кашлянул и часто замигал глазами. Третий, молодой, прикурил последним: в зимней громоздкой одежде и при слабом освещении, он по виду казался таким же зрелым и суровым человеком, как и его друзья, только пушок на его лице, на миг освещенном зажигалкой, указывал на его юный возраст.
Отправляясь в Белицу, "хлопцы" (так теперь по селам именовали партизан или еще "наши хлопцы") немножко просчитались: подъезжали к селу, когда на дворе еще не стемнело. Винить в этом можно было скорее лошадей, а не людей. Лошади знали дорогу, видимо, помнили теплую колхозную конюшню, и их тяжело было сдержать на легком санном пути, с легкой поклажей. Еще засветло партизаны очутились на опушке леса. Решили свернуть с дороги в рощицу и подождать, пока стемнеет. Их дело требовало темноты.
Чернобородый опять прислонился к дубку и сосредоточенно куда-то смотрел. Друзья уже приметили, что когда он молчал, то глубоко задумывался. Особенно вечерами. Скажет, бывало: "Солнышко садится", - и замолчит, задумается. Или, когда лес шумит - слушает, слушает, потом наклонит голову - и уже полетел куда-то в мечтах. Хлопцы знали, куда он летал, знали, что в его памяти еще живы были впечатления иных вечеров, и уже не посмеивались над ним, не тревожили его. Разве только кто-нибудь начнет рассказывать смешную историю, чтобы и его развеселить.
Но кто же начнет, кроме Бондаря...
- Нам бы сейчас по теплому полушубку да по паре добротных валенок, я бы и от ужина отказался.
- Уже и выжарок не хочешь?
- Нет. Мне бы тот кожух, который был у меня.
- Когда он у тебя был?
- Давненько, еще до призыва в армию.
- Тю-ю, вспомнил!.. Кто-то его носит, и на здоровье.
- Э, видно, никто не носит, потому что никому не подойдет по размеру.
- Как это так, тебе подходил, а другому не подойдет?
- Видишь ли, я его сам же испортил. Добротный был кожушок.
- Трынды-рынды. Ты что-нибудь понял, Сергей?
- Ничегошеньки. Это та самая сказочка: "Мы шли? Шли. Кожух нашли?.."
- Э, нет. Это, брат, был настоящий кожух. Сперва послушайте, потом будете меня хаять. Прибыли мы, значит, в часть, и повели нас в баню, на санобработку. Полушубок был у меня покрытый сверху матерьялом, похожий на пальто, ну я его по своей неграмотности взял да и подал в парилку вместе со всеми шмутками. Помылись мы, сидим, ждем одежду. Смотрю, хлопцы со своими меховыми жилетками, кожушками. "А где же твой?" - спрашивают. "Сдал", - говорю. "Куда?" - "В печь". Тут все как захохочут. "Слышишь, - говорят, - как смердит паленым? Ушел с дымом". Кто-то возразил: "Нет, кожух останется, только без меха". "Ничего, - успокаивает еще кто-то, - кожанка будет, реглан, значит, как у летчиков". - "Ты с них хоть деньги не забудь стребовать", - заметил кто-то. "За что?" - спрашиваю. "За то, что полушубок твой использовали вместо топлива". И вот открыли печь. Из нее так и пахнуло спаленным. Хлопцы хохочут. Я за свой полушубок. Все щупают, нюхают, а он на вид такой, как и был. "Ну, - говорят, - значит, и вся прочая кожа, которая у кого была, выдержала". Одеваемся. Я вместо шинели - кожушок на себя напялил. А он, как пиджачок, - куцый, до пояса... Расхаживаю по бане сюда-туда, последнюю моду показываю, хлопцы аж за животы берутся. Веселились, пока старшина не прикрикнул... Добротный был полушубок. Надену, бывало, - девчата передо мной так и падают...
Чернобородый прыснул от смеха:
- Ну и язык же у тебя!.. Смотрите, кажется, вышла.
- Наболтались, - сказал самый молодой.
Было уже темно. Партизаны вышли из рощи на дорогу.
- Подгоняй, братишка, сани, - повелел строгим голосом Дмитрий.
Сергей бегом подался туда, где стояли запряженные лошади. Помолчав некоторое время, Дмитрий и Бондарь перекинулись несколькими короткими и сухими, как выстрелы, фразами.
- Значит, договорились: бесшумно, петлей.
- Именем закона.
- Именем Союза Советских...
- А на грудь собачью медаль из фанеры: "Изменник Родины".
- Точно.
- Мы с тобой заходим в хату, Сергей - на дворе.
- Как и договорились.
Сергей выехал на дорогу. Дмитрий и Бондарь подались к нему.
В окне крайней хаты засветился огонек. Дмитрий увидел его, по спине пробежал холодок...
2
Сергей постучал в стекло. Марфа узнала брата по стуку. Она кинулась к окну, но никого не увидела. Двери еще не были закрыты на засов, и Дмитрий, потолкав их, первым вошел в сени. Марфа в темноте натолкнулась на людей.
- Ой, кто здесь?
- Свои, Марфа, свои, - подал голос Сергей.
Марфа притронулась рукой к холодному железу автомата, и по ее телу пробежала дрожь. Вернувшись в хату, женщина со страхом в глазах смотрела на незнакомого чернобородого человека, на оружие.
- Боже мой, хотя бы ребенок вас не видел... - прошептала она, закрывая собой Надюшку, которая сидела на теплой лежанке.
- Здравствуй! - Сергей как-то по-чужому потряс Марфину руку и бросился к Надюшке.
Девочка обрадованно произносила его имя и протягивала навстречу Сергею ручонки.
- Добрый вечер еще раз, - поздоровался Дмитрий, усмехаясь в короткие густые усы.
- Дмитро? - Марфа ласково и как-то испуганно посмотрела в его черные, улыбающиеся глаза. - Раздевайтесь... - попросила после паузы и начала второпях завешивать окна.
- Не беспокойся, Марфа... Мы... - Сергей замялся. Марфа застыла, как стояла. Ее глаза, полные тревоги, смотрели на брата гневно. - Мы скоро пойдем.
- Как же так, зайти к сестре и не присесть? Голодны же, наверно... Раздевайтесь.
- Если придется перекусить, то на быструю руку. Вы не обижайтесь, - сказал Дмитрий и тоже подошел к девочке.
Торопясь, стуча посудой, Марфа готовила ужин. Чувствовала, что надо спросить, откуда они и как сюда добрались, но не хватало смелости. И Сергей, и Дмитрий при оружии казались ей почти чужими. События, которые произошли в ее хате и в Гутке, понимала Марфа, размежевали ее с братом и Дмитрием. Из головы Марфы не выходил Петро, ей как бы слышались сказанные им в тот памятный день предательские слова. Она в душе уже смирилась с поступком Петра, разделяла его и сейчас чувствовала себя виноватой перед братом и Дмитрием. Старалась только разгадать, знают ли они что-либо или нет. Но откуда им знать? Выбегала в сени, спускалась в погреб и каждый раз, возвращаясь в хату, испуганно глядела на гостей. Нет, видать по всему, Сергей ничего не знает о поступке Петра. Марфа собралась с духом и начала в мыслях осуждать брата. Как он посмел прийти к ней, увешанный оружием, да еще и привел с собой других? Увидит кто, тогда хоть беги из Белицы. Все это не пройдет мимо Карабабиных глаз и ушей, не пройдет...
Раздумывая так, Марфа осмелела. Не будет она молчать. Накроет как следует стол, а затем все скажет брату. Ступил на такую дорожку, ну и иди себе, куда ведет тебя твоя воля, а чужой семьи не губи.
Войдя в хату, Марфа заметила, что без нее тут о чем-то говорили, а при ней сразу умолкли.
- Садитесь, хлопцы. Покушайте, что есть. - Марфа поставила на стол бутылку и стаканы, наполненные едой миски.
Дмитрий и Сергей, стоя, налили самогонки, выпили не чокаясь и взялись за сало и соленую капусту.
- Так торопитесь? - Марфа вопросительно посмотрела на Сергея, затем перевела взгляд на Дмитрия.