- Возьми влево! - крикнул Шолох и, поймав "мессершмитта" на прицел, нажал гашетку. Длинный огненный пунктир возник в чистом небе, в его бездонной синеве. Штурман скорее угадал, нежели увидел, что "мессершмитт" на секунду как бы повис в воздухе, затем перевалился на крыло и, дивно кувыркнувшись, начал падать вниз. Шолох снова почувствовал только что пережитую радость победы, он вдохнул воздух всей грудью, чтобы крикнуть что-то Дмитрию, потому что не мог не кричать, но в эту минуту их самолет встряхнуло. Другой "мессершмитт" пронесся над разведчиком, как бы упав на него в остервенелом, отвесном пике. "Может, это от воздушного потока винта "мессершмитта"?" - с молниеносной быстротой подумал Шолох. И это была последняя мысль, которая пронеслась в его сознании, возбужденном радостью боевой удачи. Шолох жадно и глубоко посмотрел в синее-синее небо. И тут перед его глазами что-то вспыхнуло и заслепило его взор. Может, это был отсвет солнца на лобовом стекле истребителя, может, само солнце вдруг подступило так близко, что затопило кабину и обожгло его всего, до последней клетки. Он вздрогнул всем своим могучим телом и только пошевелил устами - его слова, произнесенные последним вздохом, неизвестно кому адресованные, возможно всему миру, так и не прозвучали! Он повалился на пробоину в фюзеляже.
Как и все катастрофы, эта произошла молниеносно. Новый снаряд попал в кабину пилота. Ледяной ветер, дым, гарь, пламя ударили Дмитрию в лицо.
Самолет резко покачнулся, потеряв равновесие, но моторы мощно тянули вперед, и Дмитрий выровнял его. Он мог так вести машину до самой линии фронта. Все теперь зависело от штурмана: как он защитит самолет от нового обстрела. Дмитрий что было силы крикнул:
- Бей, Леша! Бей, друг! У меня все в порядке... Слышишь? Бей!!!
Шолох не отвечал. Дмитрий повернул свое непослушное, притиснутое, струей воздуха к сиденью тело. Шолоха не было видно. "Неужели выпрыгнул через люк?" - со страхом подумал Дмитрий и начал звать во весь голос, как дитя, заблудившееся в лесу, зовет мать:
- Алексей!.. Алексей!..
Самолет вздрогнул снова. Мимо пронесся истребитель.
Разведчик, снижаясь, летел над лесом. Рядом с ним, крыло в крыло, шли два истребителя. Они ожидали его гибели. Дмитрий видел их, щуря глаза от ветра. Вдруг "обрезал" мотор. Машина начала клониться набок. Дмитрий выровнял ее управлением, но все же ощутил, что под нею нет опоры. Крылья, такие надежные и послушные до сих пор, ослабели.
Дмитрий посмотрел вниз и словно только теперь вспомнил, что там стелилась земля его родной Сумщины. Душа его встрепенулась. Он представил, как там, внизу, за ним наблюдают немцы, как они ждут, что он вот-вот выпрыгнет с парашютом, и как, заметив это, помчатся отовсюду, чтобы схватить его.
- Нет, живым меня не возьмете! - Он в самом деле прокричал эти слова, хотя и знал, что его никто не услышит. - Не придется потешиться надо мной!
Нет, он не будет падать на землю, как подбитая, бескрылая птица, он будет лететь к ней и на этих опаленных крыльях. Только бы найти цель, куда кинуть себя... Даром он свою жизнь не отдаст!
Дым ел глаза, забивал дыхание. В пламени трещала шерсть на унтах. Дмитрий закрывал рукой лицо и смотрел вниз. Впереди, в лесу, около поляны, стояли какие-то длинные сооружения. "Туда бы... вот там бы..." - на удивление спокойно взвешивал Дмитрий.
Машина снижалась. Пламя бушевало внизу, доставало до лица.
- Вот как погибают советские летчики!
Дмитрий выкрикнул эти слова в пламя, в шум ветра, в треск, издаваемый горящей машиной, и изо всех сил подал ручку от себя.
Самолет перевалился на нос. Воздушный поток рванул пилота с его места и кинул за борт. Перевернувшись в воздухе несколько раз, Дмитрий дернул за кольцо парашюта и неожиданно для себя повис над лесом. В эти же минуты между строениями немецкого аэродрома взлетел столб огня и дыма.
Лейтенант опускался. Он чувствовал боль в обожженном, а может быть, в раненом глазу, видел, как там, в отдалении, над сизым лесом громадной, темной, бородатой фигурой, наклоненной вперед, высоко поднимался черный дым, и было у лейтенанта сейчас одно желание - удариться со всего лету о холодную мерзлую родную землю, взорваться над врагом и этим закончить свою жизнь.
Следы на снегу
1
Молодая елка, которую задел при падении летчик, словно от удивления обронила иней и медленно расправила ветви. Дмитрий, почувствовав под ногами землю и укрытие среди леса, понял, что он спасен от гибели в воздухе и что теперь от него самого зависит, жить ему или нет, как и куда ему направиться. Он вмиг освободился от парашюта, втоптал его в снег и, озираясь, побежал куда глаза глядят, просто подальше от этого места.
Его ноги увязали в глубоком снегу, немели, он задыхался и быстро устал. Увидя впереди среди елок толстую сосну, он с разбегу упал под нее. Выхватил пистолет из кобуры и уже с оружием в руках подумал, что теперь он никому живым не сдастся: у него есть укрытие и полная обойма патронов - все для врагов, а последний - для себя. Он и сейчас, здесь, на земле, в лесу, еще весь дрожал от того огромного душевного напряжения, отчаянной готовности кинуть себя в огонь, стать самому грохочущим взрывом. Он совсем не помышлял, и сейчас, и в воздухе, о самосохранении. Все, что случилось с ним на высоте, во время боя: и загадочное исчезновение Шолоха, и непредвиденное спасение на парашюте, - все эти молниеносные события прошли сквозь его сознание, как обжигающий ток, как поток напряжения, страха, отваги, и оставили в его душе только неотступный холодок готовности к самопожертвованию.
Отдохнув, Дмитрий пополз дальше, в заросли, озираясь и прислушиваясь к каждому звуку.
В эти минуты Дмитрий совсем позабыл, что его окружали знакомые с детства лес и степь, что где-то неподалеку есть село, в котором его помнят; он и в мыслях не держал, что на отторгнутой врагом земле есть люди, есть жизнь. И снег, и деревья и небо, и солнце представлялись ему сейчас в каком-то неестественном свете, чужими, даже враждебными.
Дмитрий опять прилег под густым кустом ольшаника, прислушался:
Сколько так пролежал, не мог определить. Он просто ждал, когда завечереет, ему хотелось что-то услышать, увидеть, пусть даже лесную пичугу, ее щебет, но слышал только шум вершин, над которыми проносился утихающий ветер.
Но вот где-то близко фыркнула лошадь. Дмитрий замер. Да, где-то рядом скрипел снег. В просвете между елками показались сани. На санях во весь рост стоял солдат с автоматом; спереди, ссутулившись, сидел подросток и держал вожжи.
"Немец! - ужаснулся Дмитрий и взвел курок пистолета. - Только спрыгнет с саней, так в него и выстрелю", - думал Дмитрий, не сводя с него взгляда. Сани медленно скрылись за деревьями. Дмитрий все еще лежал не шевелясь. Ему слышалось, что кто-то подкрадывается сзади; он оглядывался, пронятый холодным потом. Поправив воротник, еще больше зарылся в снег и опять прислушался. Где-то совсем близко прозвучал выстрел. Дмитрий быстро пополз в заросли, подальше от санного следа. Останавливался, припадал к снегу виском, который что-то пекло, и полз дальше.
Вскоре прямо руками наткнулся на какие-то разлапистые большие следы. Было похоже, что прошел человек, обутый в унты. Дмитрий ткнулся рукавицами в ямки и оцепенел от неожиданной мысли: "Неужели это след Шолоха? Неужели штурман выпрыгнул с самолета?"
Дмитрий поднялся и пошел по следу. Незаметно для себя все убыстрял и убыстрял шаги, ему прибавляла силы надежда вот-вот увидеть впереди своего товарища.
2
...Бомбардировочный полк, в котором служил лейтенант Заярный, понес большие потери в оборонительных боях на Украине, и его отправили осенью в тыл для пополнения и заодно для освоения новых машин. После фронта летчики вдруг оказались в тихом, не задетом войной задонском городке с песенным названием - Лебединое.
Молодых, бравых офицеров, одетых в короткие меховые куртки, мохнатые унты и кожаные шлемофоны, сразу заметило местное население, а девушек встреча с летчиком на улице приводила в такое замешательство, что они и не знали, как с ним разойтись на узеньких дорожках. Потому не удивительно, что молодые летчики очень быстро перезнакомились с красавицами городка и после полетов рвались с аэродрома, как лошади с привязи. Приезжали на грузовике, стоя в кузове плотной массой, и, только машина останавливалась - выпрыгивали, бежали в казарму бриться, надевать наглаженные галифе, новые, с золотыми крабами фуражки, которые возили с собой как самые дорогие ценности, и, даже забывая про ужин, торопились к клубу, к аккуратным, белым как снег домикам на окраинах, где их ждали, выглядывая из окон, прекрасные девичьи глаза.
Равнодушные ко всяким удобствам и нежностям, суровые и грубоватые на вид, летчики быстро входили в прелести обыкновенной, простой жизни и, видимо, сильнее, нежели до сих пор, любили ее.
Дмитрий ни в чем не был исключением среди других. На нем тоже останавливались любопытные девичьи взгляды, и теперь, возвращаясь с аэродрома, он тоже думал о встрече. Торопливо прихорашивался, обувал сохраненные еще с мирного времени хромовые сапоги, надевал свежую белую рубашку, черный галстук и не последним оставлял, известно по разрешению начальства, казарму. Торопился он к домику на тихой улице, где жила у своих родителей, ничем не прославленных в городишке людей, молодая, пригожая, беззаботная и веселая, словно ребенок, Зоя.
Милые разговоры, вечера, прогулки в лунные, полные очарования ночи, сравниваемые с впечатлениями, полученными на фронте, открыли Дмитрию новый для него мир еще не изведанного счастья. Всего за какой-то месяц пребывания в Лебедином Дмитрий глубоко убедился, что настоящие радости жизни кроются во взаимной любви. Теперь он спрашивал сам себя, почему до сих пор не понимал, не ценил прелестей спокойной, мирной жизни? Сколько дней он провел даром, по-пустому, пренебрегая тем, чем вокруг наслаждались люди, - не любил, не слушал советов родителей о женитьбе (они до войны не раз намекали ему на это в письмах), никогда не задумывался над простым и страшным вопросом: "Кого оставлю после себя?"
Такие размышления логично подвели Дмитрия к соответствующим поступкам. На нескольких материках мира и на нашей земле шла жестокая война, которой не было видно конца-краю, на фронтах от Черного до Белого моря ежедневно умирали воины, на поле битвы мог быть брошен каждый, способный держать оружие, а молодой летчик, оказавшись на короткое время в тыловом городишке, влюбился без памяти и решил жениться. Убежденная Дмитрием в его нерушимой супружеской верности, влюбленная Зоя восстала против воли родителей: согласилась выйти замуж, покинуть Лебединое, податься вместе со своим избранником хоть в самое пекло.
Скороспелое семейство, еще не зарегистрировавшись, наняло небольшую комнату и поселилось отдельно от родителей. Все местечко узнало об этой истории и только и говорило о ней: одни осуждали, другие одобряли молодоженов, а те, кто видел их вдвоем, пригожих, счастливых и независимых, любовались ими и, вздыхая, вспоминали свои лучшие годы.
Первые дни пребывания в Лебедином были для Дмитрия такими нетерпимыми, что он даже было попросился отпустить его на фронт в действующую армию, но через месяц, прожитый здесь, он уже часто задумывался над тем, как бы ему подольше задержаться в городишке. Время теперь не шло - летело. Вот уже подоспела пора ехать на Урал за новыми машинами, а там и на фронт.
Как раз в эти дни, когда в полку уже начались разговоры о перебазировании, в Лебединое прилетела разведывательная эскадрилья. Случайная встреча Дмитрия со штурманом этой эскадрильи Шолохом и решила судьбу затаенных намерений Дмитрия.
Однажды Дмитрий пошел к местному часовому мастеру. В двери он столкнулся с незнакомым летчиком. Человек, старше его по возрасту, со шрамами на лице, почему-то так приковал к себе внимание, что Дмитрий даже загляделся на него. Открыв дверь, Дмитрий задержался, чтобы пропустить впереди себя незнакомца. В тесной, жарко натопленной мастерской они почти одновременно протянули на ладонях мастеру, низенькому горбуну, свои часы: один - наручный золотой "кирпичик" ЗИФ, другой - обыкновенную карманную "луковицу".
Мастер взял с ладоней двое часов и приложил их к ушам. Летчики улыбнулись друг другу. И те и другие часы стояли.
- Мне стекло, - сказал незнакомец.
- А моим, кажется, два камня, - сказал Дмитрий.
Летчики опять улыбнулись.
- Все вижу, все слышу. - Мастер перевел свои внимательные, застывшие, словно незрячие, глаза с "кирпичика" на старшего. - Зайдите завтра... А вы... - Он отколупнул на часах Дмитрия нижнюю крышку, хрупнув при этом ножичком. - Да... рычажок... ось... А вы, молодой человек, зайдите... после войны.
- Да что вы, отец!.. Мне без часов...
- Как без рук. Так все говорят. - Горбун еще раз посмотрел на Дмитрия из-под лохматых бровей.
- Летчику без часов... конечно, никак нельзя, - промолвил незнакомец приятным голосом.
- А летчику, да еще кавалеру, - тем более. Я вас часто вижу на этой улице. - Часовой мастер ласково посмотрел на летчика и с намеком подморгнул.
Дмитрий покраснел.
- Старожилы, вижу, устроились основательно, - сказал густым сильным голосом незнакомый, надевая добротные меховые рукавицы и добродушно улыбаясь.
Летчики вдвоем упросили горбуна оставить у себя часы лейтенанта и довольные этой победой вместе вышли на улицу. Они, беседуя, прошли несколько кварталов и расстались почти друзьями.
Вечером в фойе кинотеатра Дмитрий издали заметил Шолоха и обрадовался ему. Лейтенант познакомил капитана с Зоей. Уже втроем они прохаживались среди толпы, вместе смотрели кино. Шолох, оказалось, был родом с Черниговщины; о своей семье, которая жила в Конотопе, не имел никаких известий. Веселая Зоя, в зеленой шерстяной кофте с помпонами на груди, так волнующе напомнила капитану о его жене, что он весь вечер был растроганный, молчаливый и особенно предупредительный с женщинами.
Став другом Заярного, Шолох подал ему мысль перейти в разведчики и, когда тот сразу же ухватился за это, помог ему осуществить нелегкое намерение.
Кое-кто из однополчан Дмитрия объяснял этот неожиданный переход лейтенанта из своего родного полка в чужую эскадрилью весьма невыгодными для боевого летчика мотивами.
- Что это Заярного потянуло на романтику разведки? - спрашивал кто-нибудь.
- А кому это не понятно! Романтики высоко летают... Их реже достают зенитки, - отвечал другой.
- Разведчиков тоже частенько выслеживают "мессеры".
- Ну нет! У кого голова не пуста, тот всю жизнь пролетает в разведке без единой царапины.
Так Дмитрий оставил свой родной полк, в котором прослужил около трех лет. Его поступок удивил особенно тех, кто не понимал, почему именно Дмитрий старался подольше задержаться в Лебедином. Кто знал Заярного ближе, тот понимал и другие мотивы, по которым бомбардировщик решил стать разведчиком: энергичный, впечатлительный, честолюбивый человек удовлетворял этим свое стремление быть заметным, а в своих действиях как можно меньше подчиняться воле других. Ему уже надоело на земле и в воздухе быть тем, кого ведут, надоело летать только в группе и кидать бомбы только по команде ведущего. Он, казалось ему, способен на что-то большее, чем то, что он до сих пор делал. Любовь, пришедшая к нему, подсказывала это. Полеты разведчика, в которых, как казалось Дмитрию, все зависело только от умения и отваги самого экипажа, наилучшим образом отвечали его ожиданиям.
Вот после каких событий лейтенант Заярный отправился в первый разведывательный полет со своим другом Шолохом.