- С холоду вода вкуснее всего, - сказал он и уставился глазами в карту, что под прозрачным верхом планшета, который лежал на столе. - "Воронеж", "Курск", "Сумы", - читал он, пока Дмитрий пил, потом кинул взгляд на зеленые кубики в петлицах гимнастерки лейтенанта и присел на лавку рядом с Дмитрием.
2
Хозяин этой хаты, Петро Глухенький, тоже когда-то был офицером, носил гимнастерку с кубиками в петлицах и скрипучие ремни с портупеями. Еще в тридцатых годах он пошел в армию, оставив дома молодую жену. За три года службы стал командиром и, как часто бывает с ограниченными сельскими мужчинами, которые быстро идут вверх, забыл о своей Марфе и о своем селе. Опьянев от успеха, забыл обо всем на свете. Марфа в Белице ждала Петра, родила без него дитя, вынянчила его, вывела, значит, из пеленок, а муж все не являлся в село, только и того, что изредка присылал письма: "По службе у меня все хорошо, усе идеть без никаких перемен". Жил для себя, был заядлым холостяком. Случилась ему под стать молодка, и он уже собирался во второй раз жениться, чтобы никогда больше и не показываться в Белице - все чужое околдовало его, ослепило, а свое ему стало ненужным. В то время вспыхнули бои на Карельском перешейке. Командир взвода Петро Глухенький, участвуя в боях, оказался в плену. Там ему ампутировали ногу, а после обмена пленными его в чем-то заподозрили, лишили золотых нарукавных нашивок и отпустили домой. Явился Петро Глухенький в Белицу, вспомнив отца и мать, вспомнив свою Марфу. Пришлось начинать жизнь сначала. Разыскал хату на краю села, в которой жила Марфа с дитем и братом Сергеем. Покорясь своей судьбе, Марфа простила Петру тяжкую обиду, приняла его, безногого. Командирская наука пригодилась Петру на работе возле двигателя, и он быстро, за какой-то год, так изменился, что редко кто из бельчан теперь и помнил, что Петро Глухенький высоко заносился, когда был командиром. Он и сам редко вспоминал свое прошлое, разве когда встречал приезжих офицеров в селе да еще когда крепко напивался.
Холодным морозным ветром воспоминаний дохнуло на Петра от лейтенанта Заярного, и он уже протрезвевшим сознанием понял, кто сидел рядом и что с ним сегодня случилось.
- Марфа, завесь окна и дай нам чего-нибудь перекусить, - сказал Петро, глядя на лохматые обмерзлые унты Дмитрия. - Значит, на парашюте спустился?
- Да.
- Ранили, когда ловили?
- Нет, в воздухе.
- А глаз хоть цел?
- Кажется, цел.
- Это главное.
Дмитрий опять взял кружку.
- А тут пошел разговор, что тебя поймали.
Не донес кружки до рта:
- Кого поймали? Где?
Улегшаяся было тревога опять охватила Дмитрия. Что он, намеревается раздеться? Почему же до сих пор не спросил, есть в селе немцы или нет. И кого это схватили? Неужели Шолоха?.. Эти мысли пробежали в голове Дмитрия, но все-таки чувство опасности не разбудили. Тепло так разморило его, что упал бы вот так и, забыв обо всем, спал бы и спал.
Умываясь теплой водой, он слушал рассказ хозяина, воспринимая и его слова, и касание пальцев к разболевшемуся глазу, и даже какой-то далекий, глухой выстрел сквозь непреоборимую усталость и дремоту.
А Петро резал хлеб и рассказывал. Случилось это под вечер. В Белицу примчалось на санях человек пять немецких солдат, вскочили в колхозную, все так же артельную, общественную, значит, конюшню, каждый запряг по паре лошадей в отдельные сани и, как на пожар, подались из села в разных направлениях. В одном месте подняли было стрельбу, потом все стихло, и через каких-нибудь два-три часа, совсем поздно, притащились обратно. Кони были в инее, солдаты обозленные: увидел один собаку возле конюшни - взял застрелил. Сердито погоготали между собой и подались на Ямполь. Кто-то из конюхов понял из их разговора, что солдаты искали в лесу летчика и будто бы поймали его, раненного, и направили к коменданту. Правда это или нет, кто знает, а то, что летчик спускался на парашюте, - это видела вся Белица.
На столе появился вкусно пахнущий ранее приготовленный борщ, сало, бутылка в холодных росинках с сизой жидкостью.
Выпили молча, как далекие, малознакомые спутники. Закусили, налили еще. Марфа от второй рюмки отказалась, потому что проснулась девочка, и она присела к ней. Только изредка подходила к окну и, поправив платок, закрывавший окно, на миг застывала, прислушиваясь.
Мужчины уже охмелели, но по-прежнему были малоразговорчивы. В мыслях у каждого было самое, важное, что хотел сказать один другому, но что-то сдерживало их, мешало быть откровенными. Встречаясь глазами, они пытались заглянуть друг другу в душу, взгляды их были пронизывающими и настороженными.
- Партийный? - как-то нехотя и сухо спросил Петро, задержав у самых губ вилку с кусочком сала.
Дмитрий уловил холодный тон вопроса и, разжевывая пищу, взвешивал, что ему на это ответить. Кинул взгляд на унты, что лежали у печи, и оставил ложку в миске. Видел, что Петро и Марфа напряженно ожидали его ответа.
- Партийный. А что?
Петро молчал.
- Этим теперь не хвалитесь ни перед кем... Помилуй вас бог, - сказала Марфа испуганно и сочувственно.
Дмитрий хотел возразить женщине, но он ждал, что скажет Петро.
А Петро после слов Марфы так досмотрел в глаза лейтенанта, что у последнего пробежал мороз по коже. Видимо, хозяин дома заметил молодую, запальчивую готовность Дмитрия гордиться своей партийностью, выставлять ее напоказ, а не прятаться с ней, и это ему не понравилось. Да разве только не понравилось? Дмитрий увидел во взгляде Петра ненависть к себе, и его твердый дух был поколеблен. Хозяин тем временем соображал, что сказать этому молодцу. Сказать или, может быть, встать и попросить его из дому? Он еще раз посмотрел в лицо Дмитрия. Видимо, Петро не нашел в выражении лица лейтенанта ничего такого, что бы возбудило его злость, и он только вздохнул, словно сию минуту преодолел опасный, шаткий мостик. Начал разливать оставшуюся самогонку. Поставил бутылку, спросил:
- В зятья пойдешь или к своим подашься?..
- К своим! - горячо выпалил Дмитрий и вспомнил Лебединое. Он представил комнатку, Зою, и задумчиво опустил голову.
Петро долго и хмуро молчал.
- К своим, значит... Чтобы честно и благородно... Как следует. Но только тебе не дойти... Где-то хлестанут.
- Немцы? Разве их здесь много?
- Для тебя хватит. Кое-кто партизанит против них, вот и подтягивают сюда силы. Покоя нет.
- У вас есть партизаны?!
Дмитрий поднялся и в калошах на босу ногу, совсем по-домашнему, взволнованно прошелся по полу, устланному соломой. Мысль о партизанах бурей ворвалась в его душу. Он готов был сейчас же, среди ночи, идти куда угодно, только бы связаться с кем-нибудь надежным. Надежным, Дмитрий считал, мог быть только партизан, тот, кто не примирился ни на минуту с врагом, кто здесь, в тылу, борется против завоевателей. Он уже, казалось, шел навстречу чему-то неизвестному, тревожному и такому желанному, что у него даже перехватило дыхание.
- Всю жизнь был бы вам благодарен... - Дмитрий остановился перед хозяином.
- Понимаю тебя. Только настоящих партизан у нас не слышно... Они где-то в Брянских лесах. А бродячих - "Стой, я партизан, давай оружие или закурить" - такими наши леса кишат.
- Бродячие, говорите?
- Ну да. Собьются в кучку человек десять, и - "долой немецких оккупантов!".
- О, это же, должно быть, хорошие ребята? - все сильнее загорался Дмитрий.
- Вот придет Сергей, он, может, знает таких... - отозвалась Марфа.
- Твой Сергей знает... Если бы он поменьше знал, нам бы жилось спокойней. - Петро уставился сердитыми глазами на жену.
Дмитрий переглянулся с Марфой, поймал в ее взгляде несогласие с мужем, и сочувствие к нему, чужому. Начали разговор о сельских делах, о тяжестях теперешней жизни. Дмитрий хотел ближе сойтись с хозяином, думал было признаться, что он родом с Сумщины, даже поинтересовался, далеко ли отсюда до Красноселья. Марфа заметила, как на лице летчика промелькнуло замешательство, и уже хотела было спросить, не оттуда ли он родом, но Дмитрий перевел разговор на другое.
Вышли с Петром во двор, постояли аж за воротами - Дмитрию не терпелось выглянуть, осмотреться, обвыкнуть. Когда вернулись в хату, на лавке уже была постлана постель. Дмитрий попросил у хозяина иголку с ниткой.
Сам зашил унт, изредка перебрасываясь словами, и сам поставил обувь на припечек, чтобы просушить.
Только лег - уснул моментально. Марфа, как только Петро полез опять на лежанку, подошла, чтобы поправить покрывало, которое спустилось на пол. Долго и старательно подталкивала, натягивала Дмитрию на плечи - не могла отвести глаз от крепкой шеи, черных, густых, аж поблескивающих волос, что выделялись на белой подушке. Чистая сорочка летчика пахла какими-то неведомыми запахами...
Сергей постучался в окно поздно. Открывая ему, Марфа, босая, в одной рубашке, выждала в холодных сенях, пока Сергей прикроет дверь, и в темноте остановила его рукой.
- Не стучи - у нас человек...
- Что за человек?
- Чужой...
Сергей в темноте разделся, затем присел и стал жевать хлеб с компотом. Как ушел из дому после обеда, так до сих пор ничего и не ел. Его тоже поймали на улице, и он возил немца в лес. Вечером все ездовые вернулись в Белицу, а солдаты отсюда на одних санях поехали на Ямполь. В поездке по лесу задержался один Сергей. Солдата, которого он возил, ждать не стали, решили, что подался прямо на Ямполь. Но этому солдату не суждено было вернуться из лесу вообще.
В Белице кое-кто знал, что в лесу, за хутором Гутка, прячется небольшой местный партизанский отряд. Каждому, кто, узнав про отряд, просился в него, командир, как передавали, отвечал так: "А с чем я тебя приму? С твоими голыми руками? У нас и без тебя есть кому харчи доедать. Доставай винтовку или автомат, тогда посмотрим". Сергей лично слышал эту фразу из уст командира - громадного лесного Гулливера в высоких, выше колен, белых валенках, с длиннющим маузером в самодельной деревянной кобуре на боку (стоял как-то Сергей перед командиром в его землянке) - и с той поры только и думал, как бы раздобыть себе оружие. Парни уже поговаривали, что Сергей носит при себе что-то в боковом нижнем кармане и потому стал замкнутым, нелюдимым. Сегодня он, когда ему приказали везти престарелого толстого немецкого солдата на одноконных санях, совсем не уклонялся. Конюх, Сергеев дядя, выводя ему коня, пригрозил племяннику, чтобы тот не вздумал что-либо натворить в лесу.
Но Сергей все-таки натворил. Когда они забрались по узкой дороге глубоко в лес и солдат, заметив следы, что уходили в сторону, спрыгнул с саней, Сергей подался за ним. Пригибаясь, как охотник, и от радости что-то приговаривая, солдат полез в заросли. Сергея кинуло в жар от страшной мысли: "Найдет!" Это он, Сергей, будет сейчас везти на своих санях пристреленного советского летчика. В какой-то миг Сергей решил, как ему поступить, и уже не мог сдержать себя никакими размышлениями о том, что будет после. Сергей полз вслед за солдатом и, когда тот, разгребая кусты и еще слышнее бубня что-то про себя, пробирался дальше и дальше, выстрелил ему в спину из пистолета.
Дрожа, как в лихорадке, Сергей вытащил из-под тяжелого тела солдата автомат, прибежал к саням, положил его в солому и погнал коня. Выехав на дорогу, он почему-то повернул в сторону аэродрома: там, среди других, была девушка, которую он хотел бы увидеть. Но на пути спохватился и повернул коня обратно. Сидел на соломе и все время думал о том, что под ним лежит автомат. В поскрипывании снега, в позвякивании упряжки ему то и дело слышалось, будто его кто-то окликает. Сергей оглядывался, и казалось, что далеко на дороге кто-то стоит или бежит вслед за ним...
Чтобы лучше разглядеть свою постель, Сергей отвел немножко занавеску на окне. Лунный свет упал на лавку и блеснул по планшету. Сергей впился глазами в карту, в компас, что лежал в уголке под целлулоидом.
"Летчик!" Сердце торопливо застучало в груди.
Пригнувшись, на цыпочках, Сергей подошел к постели сестры.
- Тот, которого искали немцы?
- Он... Завтра отвезешь в Гутку, к Марии.
Сергей вернулся к лавке, постоял и, не переводя дыхания, отошел. Ему не хватало воздуха, что-то сдавливало грудь. Осторожно присел на постель, посидел немного, потом лег. Он долго не мог заснуть, беспокойно ворочался. Урывками припоминал то, что видел сегодня в небе, следы на снегу, солдата. Представил, как завтра будет ехать вдвоем с летчиком. Широко открытыми глазами смотрел в темный потолок, но темноты не замечал - видел что-то свое, далекое, заманчивое. В висках гудело, словно он бежал и бежал куда-то, повторяясь многократно, звенело в голове: "Завтра... завтра... завтра..."
Да, завтра он сделает то, о чем давно мечтает.
Завтра он начнет жить по-своему.
Завтра он навсегда перестанет слушаться Петра.
Метель
1
Ночь тянулась очень долго. Ее было достаточно для того, чтобы выспаться, кому спалось, и чтобы передумать свои думы, кому они не давали сомкнуть глаз, и чтобы кто-то смог закончить свое тайное дело, и чтобы измениться погоде.
На рассвете холодный северо-восточный ветер совсем утих, с юго-запада надвинулась оттепель, с которой после морозов всегда приходят на Сумщину то стонущие метели, то чуткие тихие вечера и утренние зори с шумным чириканьем воробьев на стогах, запахами отсыревшей хвои и предчувствием весны.
Сергей проснулся с первым криком горластого петуха и, еще не понимая, где он и почему спит на полу, вскочил с постели. Впечатления вчерашнего дня тут же вернулись к нему. Он подошел к окну и отдернул занавеску. Серое пасмурное утро наполнило хату скупым светом.
Марфа подняла голову с подушки, отозвалась тихим, несонным голосом:
- Ты чего, Сергей?
Брат торопливо одевался, кое-как наматывая на ногу загрубевшие сухие онучи.
- Пойду за лошадью, - не понижая голоса, смело ответил Сергей.
- Так тебе и дадут.
- Говорили вчера, чтобы дров привез в школу...
"По дрова тебя так рано и батогом не поднять", - подумала Марфа и начала снова вспоминать о том, что не давало ей уснуть всю ночь. Сергей повезет летчика к Марии, только к ней. Только бы никто их не увидел, только бы... Надо Марии передать какой-нибудь гостинец.
Сергей плеснул в лицо горсть воды и вытерся одним махом.
- Прихвати сена с артельного двора... дома сбросишь.
- Ладно.
Провел пятерней по волосам, расчесав и пригладив их одновременно, надел кожушок и шапку, которую никогда не завязывал на подбородке, и вышел. Загремел чем-то за дверью в сенях и прошмыгнул мимо окна.
Марфа зевнула, натянула на оголенные плечи одеяло, поправила его за спиной девочки, что прилипла к теплому материнскому боку, и снова подумала о Сергее. Как проворно пошагал он. Давно не был таким.
Если бы она, Марфа, не сказала ему вчера, кто спит на лавке, ни за что бы сам не проснулся. Только бы все обошлось благополучно. Дороги теперь занесло, мороз... А страшнее всего ненавистные глаза: подглядывают они из окон да из-за углов, все замечают, собирают для кого-то. новинки. Как переменилась жизнь! Тревожно, неуверенно как-то в Белице. Было прошли партизаны через село, кажется держа путь куда-то в Хинельские или в Брянские леса. Вслед за ними немцы повалили. Вламывались в каждую хату, пожирая всех блеклыми от мороза глазами. Стук-стук! "У кого останавливались партизаны?" "Кто ушел с ними?" Кто-то все выслеживал и доносил... Взяли некоторых, и, видимо, уже не вернутся они обратно. А не так давно сделали немцы за ярами в лесу аэродром... И опять наезды, беготня, стрельба... А что, если выследят летчика? Боже! Марфа вздохнула и посмотрела на доченьку. Розовое личико с закрытыми глазами было спокойным. Марфа дотронулась до него губами, почувствовала его пахучее тепло и успокоилась. "Догадливый Сергей, - подумала о брате снова. - Рано выедет из села - никакая собака не увидит".
Когда в печи уже горел огонь, а мужчины умывались и одевались, напротив окна остановился конь. В хате сразу потемнело.
Неожиданная тень испугала всех: Дмитрий, причесываясь перед настенным зеркалом, бросился от окна. Петре, резко скрипнув протезом, подался к двери, а Марфа замерла на месте со сковородкой в руках.
Сергей вбежал в хату так быстро, словно за ним кто-то гнался. Веселыми, быстрыми глазами впился в Дмитрия и заговорил слишком возбужденно:
- Здравия желаю, товарищ лейтенант! Мне все известно. На бригадном дворе о вас только и разговоры. Едем!
- Куда едем? Разорался! - оборвал его Петро, и злость, а которой он вымолвил эти слова, сразу состарила его лицо. - Не спрося, как и что сделать, прешься с конем под окна, тянешь след к самой двери. Тебе, только бы ехать... Если нет своего ума - займи у других.
Одетый в длинное, серое, без воротника пальто, в рукавицах, Петро ходил по хате, переворачивал все на лавках, на лежанке: искал шапку. Его ворчливый, сердитый голос угнетал всех, в хате всем стало тесно. Дмитрий стоял посреди хаты и смотрел на Сергея, как на своего спасителя. "Быстрей, быстрей отсюда, - думал он. - Какое, счастье для меня этот парняга. Какое счастье!.."
Сергей не обращал внимания на то, о чем говорил сестрин муж, и вел себя так, словно бы последнего и вовсе не было в хате. Ему уже вот как надоели Петровы поучения да запугивания, а при таком человеке, как советский летчик, он и вовсе может его не слушать. Что скажет, что передаст сестре Марфа - больше ему нечего здесь ждать. Он остановился напротив печи и, озаренный светом пламени, стоял напружиненный, просто обалдевший от радости.
- Чтоб ты сгорела! - выругал Петро шапку и снова напустился на Сергея. - К примеру, посылают тебя за дровами. Хорошо, согласен. Зачем же заезжать во двор. Ехал бы себе в лес. А человек пошел бы следом, догнал бы, а ты "садитесь, будьте добры, подвезу". Осторожность не только для тебя нужна, но и для нас, остолоп ты недопеченный. Уезжаешь из дому - думай, как вернуться. Считаешь, тебя никто не спросит, кто с тобой был в санях? Доносишься с пистолетом, пока этот твой зеленый арбуз не полетит с плеч да в снег.
- Да не грызи хоть при чужом человеке!.. Начался день... - Умоляюще посмотрела на мужа Марфа, неся к столу тарелки с едой.
Петро недовольно глянул на жену от порога, еще раз поправил шапку на голове и, ссутулясь, словно боясь удара, вышел. В комнате вроде посветлело. Марфа пригласила позавтракать.
- Ешьте, хлопцы... А вот это передашь Марии гостинец. - Положила сверток в карман братнина кожушка. - Да не заезжай во двор, Петра послушайся.
Дмитрий выбирал мелкие кусочки яичницы, ел без аппетита, - в эту раннюю пору, перед первым вылетом, он и на аэродроме всегда ел плохо.
Марфа положила возле Дмитрия приготовленные ему стеганку, старую солдатскую шинель, подшитые валенки.