В этой книге ты прочитаешь о военном подвиге.
Не только на фронте, но и в тылу совершались героические дела. Не только взрослые, но и твои сверстники были героями. Ты узнаешь о мужественных защитниках Ленинграда, о подвиге политрука Пидмичева, который получил назначение на фронт и торопился в часть, но по пути смело вступил в неравный бой с гитлеровцами. Ты познакомишься с писателем, работавшим в блокадном Ленинграде, и узнаешь о проказах мальчишки, который ловко отомстил за свои унижения немецкому офицеру. Прочитаешь и о девушке-пулеметчице, ставшей командиром пулеметной роты, и о том, как уже после войны велись поиски неизвестных героев. И еще со многими другими интересными людьми ты встретишься на страницах этого сборника.
А когда ты закроешь уже прочитанную книгу, вспомни, что во имя твоего счастья и свободы погибли в минувшую войну более двадцати миллионов советских людей, среди них были и те, о которых ты узнал.
Содержание:
ПРЕДИСЛОВИЕ 1
РАССКАЗЫ, БЫЛИ, ОЧЕРКИ 1
Николай Внуков - "СВЕРРЕ" ЗОВЕТ НА ПОМОЩЬ - Повесть 44
Примечания 55
Когда гремели пушки
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я не знаю, кто ты, взявший в руки эту книгу, - юноша или девушка, пионер или комсомолец. Но сейчас ты откроешь первую страницу и перенесешься в те годы, когда все люди нашей страны, вставая утром, первым делом включали радио и напряженно прислушивались к голосу диктора, читавшего очередную сводку Совинформбюро.
В самых отдаленных уголках нашей земли знали этот голос, в котором звучал металл. И невольно сжималось сердце, когда он начинал:
- Внимание! Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза…
Если ты школьник, то те годы для тебя легендарны. Ты знаешь о них только по рассказам родителей, по книгам, многие из которых включены в школьную программу, по кинофильмам и по праздникам 9 Мая, которые в больших городах всегда завершаются артиллерийским салютом.
Шла война.
Около четырех лет бушевал огонь над непрерывно меняющейся линией фронта, протянувшегося от холодных скал Кольского полуострова до сожженных солнцем плоскогорий Крыма. Четыре тысячи километров! И каждый день на всех участках этого огромного фронта совершались сотни героических дел, больших и маленьких, тех, о которых узнавала сразу вся страна, и тех, о которых узнали только много лет спустя.
Многое уже написано о Великой Отечественной войне. Но еще долгие годы историки, писатели, журналисты, юные следопыты, участники походов по дорогам боевой славы отцов будут открывать все новые и новые неизвестные или малоизвестные страницы минувшей войны и с восхищением преклоняться перед подвигом нашего народа, подвигом, равного которому еще не знала история.
Итак, эта книга о войне.
Здесь собраны рассказы разных людей - и профессиональных писателей, и журналистов. Одни из них, как, например, Борис Цацко, сотрудничали во фронтовых газетах. Другие были солдатами и офицерами, еще не зная, что станут впоследствии писателями. Илья Туричин после тяжелого ранения долго лежал в госпитале и там же, в госпитале, написал первые свои рассказы. Когда он поправился, он снова попал на фронт, но теперь уже в составе концертной бригады. Врачи не разрешили ему продолжать службу в боевой части. Так он и кончил войну - артистом. Концертная бригада все время передвигалась, переезжала с одного участка фронта на другой. Туричин встречался с разными людьми, прислушивался к разговорам, наблюдал. Все, что он видел и слышал, он запоминал, а потом переносил в свои рассказы.
Александр Шалимов, известный вам своими научно-фантастическими рассказами и повестями, командовал во время войны саперной частью. В этот сборник включен его рассказ "Гвоздь мастера Дубового", совсем не фантастический, но очень напряженный по сюжету.
Борис Некрасов воевал под Ленинградом. Его отряд со специальным заданием был заброшен в тыл к фашистам и прошел тяжелый, но славный путь. После войны Некрасов работал на крайнем северо-востоке нашем страны, в Хабаровском крае, заведовал отделом в газете "Магаданская правда". В Магаданском издательстве увидели свет его первые книги.
Рассказ "Сирена" написан во время блокады. И тогда же, во время блокады, появился на страницах одной из ленинградских газет. Автор рассказа Лев Вайсенберг провел в осажденном Ленинграде все девятьсот дней, чуть не умер от голода.
Некоторые авторы сборника были в то время еще детьми, но после войны, став взрослыми и начав писать, пошли по путям боевой славы, собирая воспоминания и документы о подвигах военного времени.
Так начал Анатолий Конгро. Окончив факультет журналистики Ленинградского университета, он заинтересовался действиями партизанских отрядов Ленинградской области. В Музее истории Ленинграда он нашел записную книжку Германа - одного из командиров крупного партизанского соединения. В записной книжке были фамилии людей, помогавших партизанам, адреса явочных квартир, пароли. Через двадцать пять лет после войны Анатолий Конгро пошел по этим адресам. Он не называл себя, он просто говорил пароль, и люди вспоминали свое боевое прошлое и отзывались на условные фразы. Об этих встречах вы прочтете в повести "Ключ шифра".
Валентина Чудакова, автор повести "Когда я была мужчиной", попала в воинскую часть шестнадцатилетней девчонкой. Командир части хотел отправить ее в тыл, но она сказала, что лучше умрет, чем уйдет. "Что делать? Куда тебя определить, такую упрямую?" - спросил командир части. "В пулеметную роту!" - ответила Валентина, которую бойцы уже прозвали Чижиком. "Ну что ж… - вздохнул командир. - Птичка ты маленькая, но с характером". Валентина стала пулеметчицей. В одном бою, дважды раненная, она до последнего патрона вела огонь по фашистам. Атака была отбита. После боя Валентину с трудом оторвали от пулемета - пальцы закостенели на рукоятках "максима". Перед концом войны Валентине вручили третий орден Красной Звезды. Теперь она была не только пулеметчицей, а командовала пулеметной ротой.
Трудно говорить обо всех авторах этой книги, потому что каждый из них достоин рассказа. Вы познакомитесь с ними, читая. Вместе с ними пройдете по дорогам войны, вдохнете запахи горелой стали и истерзанной снарядами земли, познакомитесь с людьми тех лет и узнаете, о чем они думали и мечтали в то жестокое время.
По-разному написаны рассказы сборника.
Одни в форме воспоминаний. Другие в форме заметок и военных репортажей. Третьи это рассказы участников и очевидцев тех грозных событий. Разны литературные приемы и стиль рассказов. Потому что ни один пишущий человек не повторяет своего товарища по перу. У каждого свой голос и свой почерк. Но одно объединяет всех авторов - непримиримая ненависть к фашизму и вера в Победу.
И еще несколько слов.
В сборнике нет ни одного рассказа придуманного. Все, что написано, написано от души, пережито, перечувствовано. Все, что пройдет сейчас перед вашими глазами, - это действительность тех далеких и славных лет, которые сейчас уже становятся легендой.
Николай Внуков
РАССКАЗЫ, БЫЛИ, ОЧЕРКИ
Андрей Зверинцев
КОМИССАР ПИДМИЧЕВ
Рассказ
Младший политрук Пидмичев, долговязый двадцатилетний парень в коротких кирзовых сапогах, с карабином и вещмешком за плечами, шел по лесной дороге близ фронта, отыскивая свою стрелковую роту. Стоял июль сорок первого года.
Идти было легко. Дорога была ровная, грунт под ногами твердый, сапоги, предусмотрительно надетые утром на новые портянки, не ерзали, карабин за спиной не тянул, солнце из-за деревьев не припекало - все было ладно, и младший политрук, поглощенный мыслями о своей будущей жизни в роте, шагал и шагал вперед, оставляя позади себя километр за километром. Хорошо было сейчас у него на душе, только жаль - не с кем было поделиться. А когда поделиться не с кем, то и радость кажется меньше. "Как приду, сразу же напишу домой, - говорил он себе. - Неделю уже не писал".
Он спешил в роту. Ему очень хотелось донести, не расплескать этот свой душевный подъем, он чувствовал, что такой он очень нужен роте, и с удивлением прислушивался к себе, ощущая рождение чего-то нового, еще незнакомого.
С того момента, как рядовой Пидмичев надел на себя гимнастерку политрука с красными звездами на рукавах, он постоянно испытывал какую-то распиравшую его горделивую радость, словно в детстве, на первомайском параде, когда мать прикалывала к его белой пионерской рубашке маленькую эмалевую звездочку и он через эту звездочку ощущал себя приобщенным и к танкам, и к самолетам, и к шеренгам четко шагающих красноармейцев - ко всему, что нес на себе этот яркий пятиконечный знак. И сейчас, вблизи фронта, на затерянной лесной дороге, он особенно остро переживал это чувство приобщения, ощущаемое им теперь как радость от сознания собственной значимости на земле. Он горячо желал, чтобы бойцы в роте тоже признали его и начали бы уважать…
Саша Пидмичев, студент второго курса университета, готовился принять участие в археологической экспедиции Академии наук, когда началась война. Выслушав переданное по радио сообщение, Саша вытащил на стул чемодан, который приготовил в дорогу - было последнее воскресенье перед отъездом, - и произвел более строгий отбор вещей. Потом он попросил мать сшить ему вещмешок и, надев отцовскую гимнастерку и брюки (отец погиб в 1940 году во время финской кампании), бегом отправился в университет. Несмотря на воскресный день, там было полно народу. Студенты, преподаватели и просто посторонние, которые, по-видимому, шли мимо по своим делам, да так тут и остались: велико было в тот день у людей желание быть вместе… Взволнованно и коротко говорили ораторы; девушки зажатыми в кулачки платочками не стыдясь вытирали слезы, неестественно звонко звучали их голоса; шла запись добровольцев…
Первые две недели войны Пидмичев провел при штабе фронта. Он находился в подчинении высокого лысого полковника с лихими буденновскими усами и со смешной фамилией - Гриб. На все Сашины просьбы отправить его в действующую часть, где уже воевали его товарищи, Гриб равнодушно отвечал: "Тише едешь - дальше будешь. У нас и своей работы хватает". Действительно, этой "своей" работы было невпроворот. Целыми днями Пидмичев составлял предлинные списки. То это были люди, то оружие, то разные материалы, то бензин, то боеприпасы…
Саша хорошо понимал, что и эта работа сейчас нужна, что она даже необходима, но почему выполнять ее должен обязательно он, - этого не понимал. Он написал рапорт и, как положено, отдал его своему непосредственному начальнику. Гриб прочитал, разорвал рапорт на кусочки и пригрозил гауптвахтой. Однако, произнося слово "гауптвахта", которое в те жаркие дни на фронте уже и не вспоминали, он, старый кадровый офицер, вдруг отчего-то смягчился, подобрел, сказал что-то неопределенно обнадеживающее и вышел из кабинета. Минут через двадцать затрещал зуммер: Пидмичева вызывал к себе дивизионный комиссар Пономарев, худой темнолицый человек, всегда очень подтянутый и аккуратный.
У Пономарева, по-видимому, от переутомления подергивалось левое веко, и Пидмичев, разговаривая, старался не смотреть на его левый глаз, и выходило, что он, Пидмичев, вроде бы избегает взгляда собеседника, отчего чувствовал он себя очень неловко и краснел. Немного поговорив с Пидмичевым, дивизионный комиссар сказал:
- Пойдете младшим политруком в роту.
- Политруком?! - переспросил Пидмичев, еще не веря услышанному. - Вы думаете, я смогу?
- Сколько же вам лет? - усмехнулся комиссар.
- Двадцать…
- Моцарт в семь лет симфонию написал…
Моцарт…
Начинало темнеть, когда Пидмичев вышел из лесу возле небольшой деревушки. Прямо перед ним, вдоль песчаной вязкой дороги, огибая деревню, тянулась невысокая слабая изгородь. За ней до самых деревенских дворов лежало большое картофельное поле. По межам, делившим его на участки, слева и справа в вечернем матово-синем тумане недвижно застыли на ночь подсолнухи… Было тихо и сумрачно.
Пидмичев остановился, недоуменно разглядывая открывшуюся перед ним деревню. Он шел без карты, справляясь в пути по небольшому блокнотному листку, на котором ему наспех вычертили дорогу, и, по его соображениям, до Мызина - ближайшего населенного пункта - оставалось никак не менее двух или трех километров.
Тревожась, что заблудился и теперь не успеет в часть к ночи, он поспешно перелез через изгородь и пошел по меже, придерживая приклад карабина, чтобы не задевать подсолнухи.
Межа упиралась в баз, крытый сухой соломой, и обойдя его, Пидмичев увидел во дворе дома старика, доившего козу.
Старик сидел на березовом чурбаке, раскорячив ноги, обутые в галоши с веревочками, и цедил молоко в звонкую жестяную кастрюлю. Он был худой, маленький, со множеством глубоких темных морщин на лице, выгоревшем от долгой крестьянской жизни.
Увидев человека, старик перестал доить.
- Здравствуйте, - сказал Пидмичев охрипшим от долгого молчания голосом. - Это Мызино?
Старик отрицательно замотал головой.
- У нас Перово, - сказал он, вставая и вытирая о рубаху мокрые, в молоке, пальцы. - Мызино это там. - Старик показал рукой в сторону, откуда пришел младший политрук. - Верстов двенадцать, а то и поболе будет…
Пидмичев ужаснулся. Несколько километров в сторону - это он еще мог допустить, но двенадцать… Он снял пилотку и провел ладонью по ежику волос.
- Как же так?..
Старик сочувственно пожал плечами. Его безбровое остроносое лицо выразило крайнее огорчение.
- Как же мне идти? - спросил Пидмичев после некоторого молчания и, высоко задирая локти, достал из кармана гимнастерки листок с вычерченным в политуправлении маршрутом. Протянул старику.
Старик, растерянный и польщенный, взял у него бумажку и долго разглядывал небрежные карандашные штрихи, что-то бормоча себе под нос. Наконец он признался, что карт не знает, но умеет рассказать так…
Между тем сумерки на дворе быстро превращались в ночь. Закрыв половину неба, над деревней нависла плотная темная мгла, подсвеченная с запада не то заревом ракет, не то закатом. Где-то за лесом, - может быть, там, где Мызино, - мягко и глухо тукали выстрелы.
Рассказывая, как добраться до Мызина, старик то и дело косился на комиссарские звездочки. Он знал, что немцы уже где-то близко и скоро могут прийти в деревню, но эти звезды на рукавах гостя внушали ему какую-то смутную, необъяснимую надежду. Ему хотелось, чтобы этот красноармеец подольше не уходил, чтобы он даже остался у него ночевать, посидел бы с ним за столом, попил молока, поел картошки, поговорил бы…
- В чинах-то каких ходишь? - с почтительным любопытством спросил старик и кивнул на нашивки: - Чего-то я этих звезд не знаю?
Пидмичев приветливо улыбнулся.
- Это означает - политрук, - сказал он, трогая пальцем нашивки. - Комиссар…
- Ну да, понимаю, - закивал согласно старик, - комиссар…
И, не умея выразить свое одобрение, предложил:
- Коли желаешь, могу картохами накормить…
- Спасибо, - отказался Пидмичев. - Меня в роте ждут. Мне задерживаться нельзя.
- А то ночуй, - опять предложил старик, не обращая внимания на слова гостя. - Ты не чинись, что комиссар, ты спи тут. Чего отважишься зря? Утра погоди.
Старику страшно хотелось задержать комиссара у себя и подольше поговорить с ним.
- Ты вот мне что скажи, - заторопился напоследок старик, видя, что ему не удержать гостя. - Ты мне скажи, это везде ли так ходко немец идет, на всех ли наших границах, или только у нас прорыв вышел? Скоро и сюда, поди, ждать надо? В газетах-то чего там пишут? - Он стоял перед Пидмичевым, ероша волосы на затылке, маленький, неказистый, похожий на подростка.
Пидмичеву вдруг сделалось жаль этого по-детски беззащитного одинокого старика. Может, старик вовсе и не был одиноким в жизни, но уж такое создалось о нем впечатление. И сам он, и его коза, и дом его с загнивающими плахами крыльца, и большие подсолнухи в огороде - все это в сумерках наступающей ночи казалось Пидмичеву тоскливым и до жути одиноким. И еще Пидмичеву было жаль его потому, что, по сравнению с собственной жизнью, жизнь старика казалась вялой, безрадостной и неинтересной… Не было у старика той роты, к которой так спешил Пидмичев. Однако вместе с жалостью Пидмичев чувствовал гордость: ему поручили защищать таких стариков, и у него для этого карабин и патроны, и старик все это тоже хорошо понимает и относится к нему, Пидмичеву, с уважением.
- В газетах пишут, что враг несет большие потери, - сказал он. - Противник потерял уже около миллиона человек живой силы, более трех тысяч танков, более двух тысяч самолетов…
- Вот это так! - засмеялся старик. - Пусть их…
Пидмичев улыбнулся.
- Ну, я пойду, - сказал он. - Всего доброго.
Старик молча закивал.
Пидмичев взглянул на него.
- В газетах пишут еще, что на днях на этом вот нашем направлении командир орудия Иванов, попав со своим расчетом в окружение, занял выгодную позицию и, сражаясь до последней капли крови, уничтожил пять танков врага.
- Ну да, - закивал старик, снова радуясь. - Иван… Я знаю. У всякого Ивана обе руки правые…
Выйдя из ворот старикова дома на проселочную дорогу, едва различимую в темноте, Пидмичев медленно двинулся по ней, стараясь приучить глаза к слабому ночному свету, заполнявшему окружающее его пространство. Как и с вечера, небо над деревней было затянуто густой плотной мглою, слабо розовевшей на западе, и Пидмичев сейчас уже точно понял, что это пожары.
Шагов через сорок он очутился за деревней на гулком деревянном мосту через шумный ручей. Пересекая дорогу, ручей, по-видимому, где-то у самых деревенских огородов круто сворачивал и продолжал свой путь дальше рядом с дорогой. Было слышно, как он журчит по мелкому каменистому дну справа, метрах в трехстах. Оттуда же, из низины, на теплую еще от дневного солнца дорогу поднимался холодный редкий туман и несло густым запахом сена.