Я уже отчетливо видела их звериные рожи, волосатые руки, небритые подбородки. Казалось, вот-вот бандиты захлестнут наши редкие цепи. Не выдержала, закричала: "Дима, огонь!" И комсорг застрочил с рассеиванием на всю ширину их рядов. Фланкирующий огонь самый губительный, да еще с близкого расстояния. Фашисты заметались. А тут и еще два наших (соседних) пулемета яростно заклекотали. "Психи" не выдержали. Залегли, огрызаясь автоматным огнем, хоть и неприцельным, но зато невероятной плотности. Совсем рядом с нашей позицией разорвалась мина. Дима был ранен осколком в голову. Рана на Диминой макушке была небольшой, но глубокой. Кровь заливала Димины голубые глазищи. Он отфыркивался, как раненый морж в воде, и все торопил меня: "Скорее, чертов Чижик! Не копайся!" - и все рвался к пулемету. Так и не дал перевязать как следует. Опять залег за "максимку". Но тут хищная пуля, ворвавшись в прорезь бронированного щита, клюнула Диму в левый карман гимнастерки, да так, что на секунду материя задымилась. Дима охнул, выплюнул кровавую пену и сполз на дно окопа, судорожно цепляясь руками за обгоревшую траву.
"Психи" снова поднялись во весь рост. Теперь стреляла я. Стреляла до тех пор, пока не закипела вода в кожухе. Из пароотводной трубки хлестал пар. Обжигая пальцы, я с трудом отвернула пробку трубки и спустила из кожуха кипяток. Вставила в приемник новую ленту, перезарядила, но стрелять было нельзя: раскаленный пулемет изрыгает не пули, а бесполезные сгустки свинца. Воды! Во что бы то ни стало воды! Охладить кожух.
Пользуясь минутным затишьем ("психи" выдохлись) я оглядывалась по сторонам, ища помощи. И тут прибежал ординарец комиссара Юртаева комсомолец Петя Ластовой. Из ближайшей канавы он принес в двух касках мутную жижу. Ее мы вылили на кожух сверху.
Я взмолилась:
- Петенька, надо еще!
Он молча принес вторую порцию такой же "воды". С сомнением спросил:
- А можно ли этакое заливать в кожух?
- Лей! Некогда разбираться.
Петя по приказанию комиссара полка остался со мной.
- Петя, набивай ленту. Я комсорга осмотрю.
С трудом перевернула тяжелого Диму на спину. Он был без сознания. Пульс прощупывался едва-едва. Но я обрадовалась: жив. Перевязать не успела. Прибежал пожилой санитар. С моей помощью уложил Диму на плащ-палатку, потащил в тыл.
- Контратака! Готовьсь!..
Я очень волновалась. Не от страха, а из боязни, что пулемет откажет. "Максим" капризный, чуть что не так - замолчит. Такие капризы называются "задержками". По уставу задержек насчитывается пятнадцать. Да плюс шесть неуставных. А я знала и умела устранять только две: перекос патрона и поперечный разрыв гильзы. Петя же и вовсе пулемета не знал. И я вдруг помимо своей воли начала заклинать вслух, как шаман, отгоняющий злых духов от стойбища:
- "Максимушка", "максинька", не выдай! Родной, не откажи! Ради бога, не откажи!
Я даже, кажется, перекрестилась машинально, потому что Петя вдруг поглядел на меня с немым изумлением. Потом упрекнул:
- Эх ты, фронтовик!..
Я не помню, как была ранена. Очнулась уже в медсанбате. В ту же ночь меня эвакуировали в полевой госпиталь.
Лечусь одна среди мужчин. Полеживаю, как барыня, в солдатской палате за ширмой из плащ-палатки. От скуки "Боевые уставы" почитываю. "Максимку" своего изучаю.
Но все равно скучища зеленая. И вдруг выздоравливающие солдаты подняли в палате неистовый хохот. Я отдернула плащ-палатку и спрашиваю по-свойски:
- Эй, братцы-кролики, какая вас муха укусила? В чем дело?
- Слушай, пулеметчица, - отвечают хором, - мы тебя на курсы записали.
- Это на какие еще курсы?
- На армейские. Младших лейтенантов, командиров взводов.
- Ошалели! Да какой из меня командир? Да и кто же меня примет?
- Ха-ха-ха! А мы тебя лейтенанту Широкову, который записывал, всучили, как парня!
- Еще не легче. Да вы что, ребята, в самом деле? А если он не поверит и сюда придет?..
- Не придет. Поверил! И бумажку тебе, как парню, выдал. Держи.
…Командир учебной пулеметной роты капитан Бунчиков держит в обеих руках мою "мужскую бумажку", глядит на меня с ехидным подозрением и говорит своему заместителю:
- Лейтенант Широков рехнулся. Девку парнем завербовал.
Мне стало очень обидно.
- Выбирайте, - говорю, - выражения, товарищ капитан! Что значит "завербовал", и какая я вам девка?
- А кто ж ты? Парень, что ли? Надела солдатское галифе, так думаешь и мужчина? Да и не в том дело, что женщина, хотя мы вашего брата и в принципе и по приказу на курсы не принимаем. А тебя и тем более. Погляди на себя: двухпудовый пулеметный станок на себя как взвалишь?
- Обязательно станок, а тело пулемета или, скажем, щит нельзя? Они же легче. К тому же в бою "максимка" на колесах, катится как по маслу…
- На колесах!.. - передразнил ротный. - Что это тебе - телега? Не колеса у пулемета, а катки.
- Да знаю. Это я просто так.
Тут вмешался молчавший до сих пор заместитель командира роты:
- До свидания, милое создание. Привет тому юмористу, который тебя сюда направил. А нам некогда. Делом надо заниматься.
Вот тут-то меня и осенило. Уж очень вдруг захотелось на курсы попасть.
- Хорошо, - говорю, - так и передам генералу-лейтенанту Поленову. Это он меня сюда послал. "Иди, - говорит, - а я брякну". Не верите? Звоните ему сами (шутка ли: по такому пустяку самого командарма беспокоить? Позвони-ка, попробуй. Ха-ха-ха!..).
Признаться, я нашего командарма и в глаза не видела. Только слышала, что генерал-лейтенант Поленов всем генералам генерал. И все его боятся. Уж так строг, так требователен, что и сказать нельзя. Солдат не обижает. Зато с командиров за самую малость шкуру спускает.
Смутились мои мучители. Стали шептаться. И позвонили не командарму, а начальнику курсов и ему напомнили о генерале Поленове. Не знаю, что ответил начальник.
Командир роты все еще с кислой миной, но уже без прежней уверенности говорит мне:
- Да ты и пулемета-то не знаешь…
- То есть как это не знаю, когда я ранена за пулеметом! Знаю. Что хотите спросите - отвечу. - А про себя: "Пронеси и помилуй! Только б не про "задержки"…"
Но ротный, не желая принимать меня всерьез, отмахнулся хмуро. Шумно вздохнул. Не хотелось командиру роты меня принимать. Ох, как не хотелось! Его заместитель развел руками: дескать, сие от нас не зависит. Он так резюмировал наши затянувшиеся переговоры:
- Чего хочет женщина - того хочет сам черт. Предупреждаем: ни поблажек, ни скидок, ни особых условий не будет. В случае жалобы на тебя или от тебя вылетишь пробкой туда, откуда свалилась на наши бедные головы. Ясно?
- Так точно! - гаркнула я, не помня себя от радости.
Так я стала курсантом. А на курсах три учебных роты: стрелки, разведчики, пулеметчики. В каждой роте по три взвода, в каждом взводе по тридцать три штыка, и только в нашем, пулеметном, для ровного счета - я в придачу. Однокурсники приняли меня довольно добродушно: чего, дескать, не случается на войне. Иные удивлялись: "И куда ты, пигалица этакая, лезешь? Перевязывала бы своих раненых на здоровье". Иные посмеивались: "Как в кино "Сто мужчин и одна девушка". Я отшучивалась: "Если бы да кабы только сто!" Впрочем, мне было безразлично, ведь и в родном полку, находясь одна среди мужчин, я чувствовала себя вполне в своей тарелке. И очень не любила, когда мои однополчане меня жалели или уж слишком опекали. Так и тут. Я старалась ничем не выделяться среди своих новых товарищей, но ни в чем и не уступала. Держалась на равных. Одним словом: курсант как курсант. Но у старшины пулеметной учебной роты, видимо, мнение на сей счет было иное. Это он - Нецветаев - кадровик-сверхсрочник: плечи - косая сажень, усы, как у Буденного, грудь колесом, - каждое утро кричит спозаранок под окнами нашей взводной казармы-сарая:
- Тридцать три с "недоразумением", выходи на перекличку!
Тридцать три - мои товарищи - курсанты. А недоразумение - это, по мнению старшины, я. Он был абсолютно уверен, что никакого командира из меня не получится, что это просто блажь и пустая трата времени и казенных денег. Но все-таки на всякий случай осторожный и требовательный службист почти каждый вечер после отбоя дрессировал меня на плацу при луне.
- Смир-р-но! На пле-чо! К ноге! Довернуть приклад! Не заваливай штык - ты ж не баба! Кру-го-ом! Отставить! Раз тебе выпала мужская планида - мужчиной и будь…
С последним доводом товарища старшины я вполне согласна и потому в ответ на все его замечания и ехидства - ни гугу.
…Перед наскоро отрытыми полупрофильными окопами стоят во весь рост "вооруженные до зубов фашисты" - куклы, вылепленные из мокрой глины. Мы отрабатываем учебный штыковой бой.
- Длинным коли!
Колю, колю проклятого глиняного урода, колю так, что штык трещит. Ребята осторожно похохатывают. Физрук наш тоже смеется. Не обидно: наверное, и в самом деле со стороны смешно глядеть на мои старания. Он даже меня утешает:
- Ладно. Не горюй. Зачет поставлю. Что с тебя взять, когда винтовка больше тебя. Ты ж не стрелок, а пулеметчик, обойдешься и без рукопашной. Ну, а коли и доведется попасть в свалку, на то есть ловкость и пистолет.
* * *
- А ты хи-и-трая птаха! - старшина Нецветаев глядит на меня долго, испытующе, как будто в первый раз видит. - Что ж ты молчала?
- О чем?
- Да ведь ты награждена Красной Звездой!
- Я?!
- Нет, дядя.
- А за что? Шутите, конечно?
- Да мне больше и делать нечего, как только шуточки шутить.
На вечерней поверке меня поздравил сам капитан Бунчиков на построении всей роты. И только тогда я поверила, что это правда. Поверила, но искренне удивилась: где ж тут подвиг? Ну, стреляла из пулемета. А что ж мне оставалось? Спрятаться в какой-нибудь яме и ждать, когда зарежут пьяные "психи"?.. Интересно, а Диму Яковлева наградили? Вот кто истинный герой. А Киселев, командир минометной батареи? На моих глазах огромный осколок перебил Киселеву руку в локте, и она держалась только на одном сухожилии. Он приказал мне: "Режь!" Я отказалась. Тогда он сам перочинным ножом перерезал сухожилие и отшвырнул половину руки прочь. А перевязанный мною, продолжал управлять огнем, пока не упал от потери крови. Вот они - герои.
В тот же вечер я узнала, что остатки моей родной дивизии отозваны в глубокий тыл на переформировку. А я-то мечтала после курсов непременно вернуться в свой полк!.. Осиротела.
Ночью, укрывшись шинелью с головой, я долго плакала. Тихо, тихо, чтобы никто не услышал…
* * *
- Слушай приказ командарма генерал-лейтенанта Поленова! "Звание младшего лейтенанта присваивается…"
Моя фамилия прозвучала в мужском роде столь неожиданно, что я растерялась. Да что он, капитан Бунчиков, смеется, что ли, на прощанье?
Праздничное настроение было испорчено. От обиды, с досады я не пошла на выпускной вечер, а чтобы меня не нашли, укрылась на кухне, в крошечной каморке повара дяди Леши. Тут можно было и пожаловаться и даже всплакнуть: дядя Леша не выдаст. Он меня утешил. Погладил, как маленькую, по головке. Принес огромную мясную кость.
- Поглодай-ка вот. Обойдется.
Утром, едва дождавшись подъема, я побежала в штаб роты выяснить досадное недоразумение. Капитан Бунчиков сказал:
- А что я могу сделать? Ведь исправил-то твою фамилию сам командарм. Собственноручно. Понимаешь, соб-ствен-ной рукой! Чего ж ты расстраиваешься, ведь вы ж с генералом Поленовым старые друзья. Разберетесь.
- Да не знаю я его совсем, товарищ капитан!
- Ах, вот что! Хм. Ну и проходимка!.. "Это он меня сюда направил…" - Капитан захохотал; а отсмеявшись, воскликнул: - Честное слово, люблю таких! Ну, вот что. Сама кашу заварила, сама и расхлебывай. По пути к месту назначения заверни в штаб армии, прорвись к генералу Поленову и во всем признайся откровенно. Ты - парень хват. Он таких любит. Найдете общий язык, тем более, что ты орденоносец.
Не пошла я к генералу Поленову. Смалодушничала. Да и какие права у человека, которому еще нет полных восемнадцати. Разозлится генерал и вообще никакого звания не даст…
Меня, как единственную женщину, направили в самую прославленную дивизию - 3-ю гвардейскую мотострелковую. Это в первый раз за все время учебы мне оказали преимущество перед сокурсниками.
Меня принял сам гвардейский комдив генерал-майор Акимов. Совершенно седой, дородный, строгий. Он был вооружен сразу двумя парами очков: одни вздыблены на густую шевелюру, другие - на крупный породистый нос. Прочитал генерал мою бумажку, пристально на меня поглядел и спрашивает:
- Ну-с, и где же этот молодчик-пулеметчик?
Я даже растерялась и этак смирненько отвечаю:
- Как же так, товарищ генерал-майор, разве не видите? Ведь это же я и есть.
Генерал нахмурился. Снова прочитал мою бумажку и опять воззрился на меня:
- Постой, постой, ведь тут же черным по белому сказано: мужчи-на! А ты… а вы, насколько я разбираюсь в медицине, женщи-на!..
- Да какая разница! Ведь это же просто опечатка.
Генерал вспылил:
- Пусть сам черт в этой опечатке разбирается! Ах, канальи! Прошу командиров, а они насмешки строят. Что у меня тут, детсад?
Так и не стала я гвардейцем. Поневоле пришлось явиться в штаб армии, раз попала в тупик.
Начальник армейских кадров, добродушный полковник Вишняков, смеялся совсем не по-стариковски: раскатисто, заливисто и от всей души. А отсмеявшись и вытерев выступившие от смеха слезы, сказал:
- Ну и бесенок! Всех вокруг пальца обвела. Что ж теперь делать-то будем?
- Так дело-то мое выеденного яйца не стоит! Переделайте меня в женщину, только и всего.
Полковник усмехнулся:
- Ишь ты, шустрячка. "Переделайте!" Да ты и понятия не имеешь, кто утверждает приказы о присвоении офицерских званий. Лет-то тебе сколько? Только по-честному.
- А я всегда по-честному!
Полковник озорно мне подмигнул:
- Рассказывай сказки про белого бычка. Так сколько же?
- Много. Скоро будет восемнадцать.
- Как скоро?
- Через три с половиной месяца.
- Гм… гм. Комсомолка?
- А то как же!
- Ну, вот что, курносая, вот тебе талоны в столовую. Иди и попитайся. А мы тут подумаем. Посоветуемся, что с тобой делать.
- Товарищ полковник, только, пожалуйста, не докладывайте генералу Поленову. Ладно? Ужасно я его боюсь…
Полковник опять засмеялся:
- Доложил бы, и с удовольствием. Виталий Сергеевич обожает подобные казусы. Да жаль, нет его сейчас и еще долго не будет.
- А где он?
Ответа я не получила.
Теперь, когда я узнала, что командарма Поленова нет на месте, я уж ничего не опасалась и надеялась на благополучное решение моей командирской судьбы. Но мытарства мои только начинались…
На прощанье полковник Вишняков по-отечески поцеловал меня в лоб, крепко тряхнул руку:
- Ну, благословляю! Иди. Воюй, как мужчина, оставаясь женщиной. А кем ты числишься в верхах, не все ли тебе равно. Ведь так? Вот тебе новое направление.
- Только так, а не иначе! Ух, гора с плеч. Спасибо. Огромное спасибо!
…Через два дня я снова стояла перед полковником Вишняковым, едва сдерживая слезы. Не приняла меня вторая по счету дивизия, в которую он меня направил. Не приняли без объяснения причины. "Не надо нам!" - и все тут.
А в третьей дивизии меня хотели засадить в штаб, бумаги подшивать. Сама отказалась. Наотрез.
На сей раз полковник Вишняков не смеялся.
- Что мне делать с тобой, несчастный взводный? Никак не могу тебя просватать, - сказал он с досадой.
Тут я взмолилась:
- Да не посылайте вы меня, ради бога, в те дивизии, которыми генералы командуют! Не нахожу я с ними общего языка.
И меня направили в сибирскую дивизию, которой командовал полковник Моисеевский, человек еще молодой и без предрассудков. Приняли!..
* * *
- Братцы! Что же это деется? Баба - командир! Пропали!..
- Да чтоб мы, сибиряки, да подчинялись бабе! Да ни в жизнь!..
- Была б там баба. А то девчонка. Пигалица.
- Цыц, мазурики! Чего попусту глотки рвете? Тут надо в аккурате. По начальству. Пиши заявление. Дескать, нету на то нашего никакого согласия.
- Э, братцы, коллективно нельзя, это ж вам не колхоз. И не заявление это называется, а рапорт.
- Какая разница! Пиши всяк от себя.
Бунт. Буря в стакане воды. Над "мазуриками" верховодит дед Бахвалов, самый старый пулеметчик в дивизии. Бывший чапаевец. Таежник, медвежатник. И сам он похож на медведя. А бородища - хоть траншею подметай.
Ко мне в землянку ввалился командир стрелковой роты старший лейтенант Рогов, человек пожилой, интеллигентный, славный. Бывший учитель.
Кивнув головой на дверь, спросил:
- Слышишь?
- Слышу. Не глухая.
Он подивился моему видимому спокойствию.
- Митингуют, как в гражданскую. Что ж ты мер-то не принимаешь?
- Да какие же тут могут быть меры, Евгений Петрович?
- Выйди. Рявкни. Покажи характер.
- Так мне же их все равно не перекричать.
- По-твоему, это нормальное положение?
- Положение ненормальное. Реакция нормальная. Лучшего я и не ожидала. О, если б вы только видели, как меня принимало высокое начальство в трех дивизиях… А с солдата взятки гладки.
- Да ведь можно в это дело комбата подключить и даже командира полка. Наказать одного-двух зачинщиков, чтоб другим было неповадно.
- Хорошенькое начало для командира, - невесело усмехнулась я. - А дальше что? Опять просить няньку?
- Так ведь надо же что-то делать, милая ты моя! Это же черт знает что такое! А что будет в наступлении?
- В наступление нам не завтра, Евгений Петрович. Обойдется. Накричатся, напрыгаются и утихомирятся. Видите ли, я верю в железную силу приказа. Не дураки же они, в конце концов, поймут, что никаким способом им от меня не отбояриться. Привыкнут.
- Да, ты, пожалуй, права. Командира себе не выбирают. Какой достался, с таким и воюй. Но их тоже надо понять. Предшественник-то твой Богдановских был настоящий богатырь. Дорого продал жизнь: семерых уложил на месте. К тому же он их земляк. Они ему очень верили. Трудно тебе будет после Богдановских. Трудно, но не невозможно. Все зависит от тебя самой. Как себя поставишь, так и будет.
- Я это знаю, Евгений Петрович.
Мы долго молчали. Наконец он сказал:
- Ладно. Нет причины расстраиваться. Твои горлопаны дело свое знают. Пулеметы работают, как часы. В расчетах полный порядок. Считай, что тебе хоть в этом повезло.
- А разве это мало? Меня беспокоит дед Бахвалов. Что он за человек, хотелось бы знать…
Рогов улыбнулся.