Лучи ласкового восходящего солнца шаловливо запутались в ресницах Малхаза, он раскрыл веки - костлявые бабушкины пальцы нежно погладили его густые, курчавые волосы, на ее испещренном морщинами старом лице он увидел такую родную, добрую улыбку, такой теплый тон и нежный овал лица, что в озарении все понял... Жадно бросился к мольберту - и буквально несколько мазков, даже еле видимых штрихов, придали картине грациозное изящество, трепетный дух.
- Вот такую бы нам невесту! - размечталась бабушка.
В это время Малхаз легонько подвел последнюю тень, отошел глянуть на творение и удивился: женщина с картины вновь улыбалась, но не как прежде, а с какой-то смущенностью.
- Фу ты, господи, - прошепелявила бабушка, - ну, точно живая, и даже стыдится, будто невеста.
- Вот видишь, бабушка, послушался я тебя, привел в дом невесту.
- Да-а, красавица! Я тоже такой была, в молодости.
- Не такой, ты еще краше была, и сейчас красивее всех. Ты ведь видела, я с тебя ее только что рисовал.
- Ой, брось... Мне бы чуть-чуть здоровья, а то, не дай Бог, окончательно слягу... Женись, Малхаз, может, еще и с правнуками побалуюсь.
- Даже с праправнуками! - сиял Малхаз, он был предельно счастлив.
Вытирая руки разноцветной от красок тряпкой, он с восхищением и гордостью любовался творением; уже начал прибираться, и вдруг померкло в комнате: солнце скрылось за облаками. Он посмотрел на картину - и там чудное: вместо улыбки жизни - тревога застыла.
- Да что случилось? - заныло сердце Малхаза.
Вновь он взял кисточку, застыл перед картиной, и даже не знает, где и что ему исправить, что делать, может, все вымарывать, отчего же такое превращение?
- Малхаз, это, по-моему, к нам, - отвлекла его от гнетущих мыслей бабушка.
Действительно, гул моторов, голоса, уже в сенях, по-хозяйски, настежь раскрылась дверь: молодой человек в камуфляжной форме, увешанный оружием всех мастей, за его спиной - Безингер.
- О-о! Мой юный друг! - воскликнул иностранец, отстраняя военного, склоняясь в дверном проеме; наполнил комнату приятными запахами, замахал большими руками. - Ты почему не приехал? О, здравствуйте, бабушка. Я столько дней жду тебя, ведь договор... - тут он застыл с раскрытым ртом, явно оторопел, даже лицо его побледнело; медленно подошел картине, провел пальцами по полотну, тронул раму. - Откуда она здесь? - наждачными нотками прошипел он. - Я спрашиваю, откуда?..
- Нарисовал, - боясь за картину, приблизился Малхаз.
- Сам нарисовал? - стал мягче голос Безингера. Он осмотрел заднюю сторону холста, потом, надев очки, в упор и на ощупь стал исследовать картину. - Какие линии... а тона, тени... Ты где учился? Я спрашиваю - рисовать? Нигде... Правильно, такому не научат, этот дар только от Бога... А с кого или с чего ты ее рисовал?
- Рисовал по рассказам деда. А образом служила одна девушка, но в процессе работы вот так у меня само собой получилось.
- Это не "само собой", - перебил его Бензингер. - Это знак свыше мне. Это она, моя прародительница! Это судьба! Я на верном пути! - воскликнул он, потом еще что-то стал шептать на непонятном языке, дрожащими руками сильно обхватив раму картину.
- О чем Вы говорите, какая прародительница? - привычная улыбка сияла на лице Малхаза.
- Это Ана!
- Что? Откуда Вы узнали? - теперь уже глаза Шамсадова изумленно смотрели на гостя.
- Все знаю, и гораздо больше тебя. Точно такой портрет, написанный более тысячи лет назад с натуры, с моей прародительницы, находится в моем родовом замке.
- Эта Ана не может быть Вашей прародительницей, - возмутился учитель истории. - Ана - наша Богиня.
- Хе-хе-хе, - подобрел Безингер. - Что ты знаешь, мой юный друг? - теперь хлопал он по плечу Шамсадова. - Это, действительно, божество, но существовавшее на этой грешной земле. Она дочь князя, большого военачальника, родилась на рассвете - оттого Ана, в том месте, где начинается Алания, и впервые омыта в водах Аргуна, там, где река вырывается из теснины гор на равнину. Потом, когда Ана по воле судьбы стала принцессой Византийской империи и первой красавицей Константинополя, она в честь того, как ее ласкал в детстве отец, назвала себя - Ана Аланская-Аргунская.
- Откуда Вы все это знаете? - спросил потрясенный учитель истории.
- Знаю я многое, мой юный друг, но не знаю главного... Однако мне кажется, что наконец-то я у цели.
- У какой цели?
- Пойдем погуляем по горам, - и склонившись к уху Малхаза, - здесь ушей много.
Далеко уйти не смогли, на первом же небольшом подъеме у Безингера появилась сильная одышка, и тем не менее, чуть отдохнув, он, попивая виски из фляжки, закурил толстую сигару, долго любовался Кавказом.
- Не поверишь, мой юный друг, - с неким пафосом стоя на вершине горы, жестикулировал он, - я объездил почти весь мир, но красивее места не видел! Здесь первозданная дикость природы!
- Да, - гордился за свой край учитель истории, однако, выпить за него наотрез отказался.
- Ведь недаром считают Кавказ колыбелью арийской расы.
- Это легенда порождала расизм, - то ли с иронией, то ли всерьез сказал Шамсадов.
- При чем тут расизм? Мы говорим о науках, о бесспорных доказательствах лингвистики, истории, этнографии. А все легенды не беспочвенны. Ведь известно, что Ясон добыл Золотое Руно с помощью чародейки Медеи, греки отняли это сокровище у народов Кавказа и создали бессмертную цивилизацию.
- Да, - поддержал иностранца Малхаз, - с этими горами связано много легенд. Ведь, по преданию, Прометей, виновный в том, что похитил Небесный Огонь с целью передать его людям, был прикован к скале в горах Кавказа. И мой дед, неграмотный горец, точь-в-точь как описано в древнегреческой мифологии, рассказал эту легенду и даже показал эту скалу. Вон она, за тремя перевалами.
- Мы должны туда пойти! - аж вскочил возбужденный Безингер.
- Сегодня не успеем, - охладил пыл иностранца Малхаз. - Это на глаз все рядом, а идти в горах тяжело, многое здесь неприступною.
- Какая завораживающая панорама!
Вид, действительно, был потрясающим. И хотя небо местами заволокло как будто взбитыми белогривыми облаками, воздух был настолько чист и прозрачен, что гряда снежных гор была как на ладони, и от нее веяло такой свежестью, легкостью и прохладой, что с веселым щекотанием ноздрей организм людей глубоко насыщался целебным кислородом, хотелось просто расправить руки и лететь, как пара грациозных орлов, изящно парящих над бездонным ущельем ревущего Аргуна.
Опьяненные природой, и не только, они, в основном Безингер, очень много говорили обо всем, но не о главном, и только, как говорится, найдя кое-какие общие знаменатели в историческом аспекте, стали на ощупь выдвигать свои идеи и гипотезы, более оперируя легендами и домыслами, нежели фактами: посему возник спор.
- Да что ты говоришь? - раскрасневшись от непонимания, а может и от спиртного, кричал Безингер. - Золотой Ковчег - это не тот библейский Ковчег Ноя. Это, теперь мне, да и не только мне, доподлинно известно - обитый золотом сундук, в котором хранится каменная плита, на которой выбит общий физический Закон, которому подчиняется вся Вселенная. Конечно, абсурдным выглядит предположение, что человек с его слабым умишком сможет объять Закон во всей полноте, но столь же абсурдно утверждение, будто все ведущие к Закону пути абсолютно недостижимы для людей. Совершенно очевидно, что одаренные особым умом, инстинктом или интуицией, а может быть и явившиеся из "другого мира" люди находили эти пути, продвигаясь порой чрезвычайно далеко в постижении Закона Вселенной, но эти знания, как я ответил, не могли быть в полном объеме, и человечество, будто бы идя к прогрессу и расцвету, самоуничтожало себя. Ведь мы свидетели краха многих цивилизаций! А сколько мы не знаем? И я боюсь, что человечество сейчас находится на очередной грани водораздела или полного коллапса, ибо вот-вот появится создание из "другого мира" - человек-клон, без души, но с разумом, и тогда что он натворит - неизвестно.
- Я думаю, Вы сгущаете краски, - улыбался Шамсадов.
- О чем ты говоришь? Ты-то ведь историк?!
- Да, историк, и историческая наука давно уже выявила закономерность зарождения, расцвета и краха цивилизаций. И все это объясняется не знанием каких-то небесных законов, а простыми законами общественного развития - откройте любой учебник философии, и Вы многое поймете.
- О, мой юный друг! - с некоторой язвительностью произнес Безингер. - Ты говоришь о советском диамате?! Ты еще и учебники по воинствующему атеизму мне посоветуй прочитать!
- Атеизм тоже не читал, хотя "зачет" получил, но во всякие Золотые Ковчеги и Законы, хранящиеся в них, - не верю.
- Мой юный друг! - перебил Малхаза Безингер. - Сколько чудес на свете, сотворенных людьми, и уже тысячелетие все умы мира не могут разгадать загадку их созидания! Возьми, к примеру, египетские пирамиды.
- Прекрасно! - не в пример иностранцу улыбался Шамсадов. - Так ведь пирамиды есть не только в Египте, но и по всему свету, даже в Америке, куда знающий Законы доплыть не мог.
- Мог, и Хейердал, преодолев Атлантику на папирусной лодке, это доказал.
- Все это ерунда, - был невозмутим учитель истории, - и человечество не с помощью тайны какого-то сундука развивается и живет, а с помощью эмпирического наблюдения за самой природой.
- Вот именно, именно так, ведь Всевышний сказал: "Создал Я мир мерою, числом и весом", что означает существование общего физического закона, которому подчиняется вся Вселенная.
- И этот Закон в сундуке, а сундук в яйце, яйцо в игле...
- Не богохульствуй, господин Шамсадов, - перешел на официальный тон Безингер.
- Я не богохульствую, в Бога верю, - тоже стал серьезным Малхаз, - и соблюдаю все религиозные каноны, которые привил мне дед. Однако всякой ереси не приемлю. И тем не менее, хоть я и не разделяю их, но Ваши взгляды впредь буду уважать.
- Ну-ну-ну! Мой юный друг! - со светской манерностью произнес Безингер. - Не будем из-за вечных проблем бытия спорить. Не для этого я здесь, - и подойдя вплотную, взяв невысокого Малхаза за локоть. - Ты мне должен помочь, чуть ли не прошептал он, будто их кто-то мог услышать. - Я у истины. Все об этом говорит, в том числе и твоя картина.
В этот момент мощный порыв ветра так внезапно качнул их, что они ухватились друг за друга. Новый порыв был еще сильнее, до земли выстелил траву, заскрипел в лощине кустарник. Солнце скрылось за свинцово-тяжелой тучей, вмиг стало холодно и сумрачно.
- Пойдемте, - предложил Малхаз, - в горах погода быстро меняется.
- Погоди, - удерживал его Безингер, он надолго присосался к фляжке. - Погоди... Ты что думаешь, я просто так здесь мотаюсь? Ты должен помочь мне. Только ты это можешь.
- Что? В чем могу я Вам помочь? Я ведь нищий учитель!
- Ха-ха-ха! Это смешно Теперь ты не нищий. По крайней мере скоро им не будешь... Вот для начала тысяча долларов.
- Уберите, - отстранил руку гостя Шамсадов, - непогодой пахнет, пойдемте скорей.
- Подожди, мне надо с тобой поговорить, - настаивал Безингер.
Шамсадов не слушал, пошел вниз. Иностранец допил последние капли, бросил, как и все туристы, наугад пустую тару, испуганно глянул на резко нахмурившееся небо, заторопился; однако спуск не легче, чем подъем, не совсем трезвый Безингер упал, закричав "ой", к счастью на пологий спуск, а то покатился бы вниз до самого села.
- Стой, стой, дай договорить, - удерживал иностранец подоспевшего на помощь учителя истории. - Это очень важно.
- В горах с непогодой шутки плохи, - беспокоился Шамсадов.
- Погоди, это очень важно. Тебе интересно будет. Это касается темы твоего исследования, Хазарии.
- Я этим уже давно не занимаюсь, отбили охоту.
- А судьба Аны... интересна?
Как вкопанный встал учитель истории.
- Слушай, - догнав его, чуть ли не на ухо, стремясь перекричать усиливавшийся ветер, говорил Безингер. - Я буду краток, тезисами. Это чисто моя хроника, но над ее составлением мучился не только я, но и мои предки. Начнем по порядку. Вероятно, Моисей перед исходом из Египта похитил Золотой Ковчег.
- Сундук? - съязвил Малхаз.
- Пусть будет сундук... Только не перебивай больше... Так вот, лишь из-за этого, а не из-за чего-либо другого, фараон яростно преследовал евреев, не желая выпускать их из Египта. Вероятней всего, Ковчег попал в Иерусалим, и царь Соломон, как гласит предание, "обладал всей мудростью египетской", и тем не менее он мало что извлек из нее, а потом вокруг Иерусалима были жесточайшие битвы, и происходит расцвет исламской цивилизации после обретения Иерусалима, и тот же расцвет западной цивилизации, когда, позже, Иерусалим захватили христиане.
- Так Иерусалим и сегодня поделить не могут, - усмехался Шамсадов. - Все сундук ищут?
- Не смейся над чужим недомыслием. А "сундук", как ты его называешь, хранился всегда у потомков Моисея, но разгадать его тайну не просто, и они его не поделили, переругались и разбежались: одни ушли на Запад, в Европу, другие на север, и с ними, по всей вероятности, этот "сундук" попал в Переднюю Азию и хранился где-то в горах. Обладая мизером знаний Золотого Ковчега, евреи на любом новом месте быстро обогащались. Это не нравилось, и сасанидская Персия их стала преследовать, отчего евреи частично перебрались в соседний Константинополь и, спровоцировав конфликт, потеснили Персию, да так, что гора, где хранился Ковчег, оказалась на территории Византийской империи. Но и эта идиллия длилась недолго, всего два-три века, и в начале десятого века началось преследование евреев императором Лекапином, который ими же самими был взращен и посажен на трон с помощью интриг и очередного переворота.
- И после этого нашли новое пристанище у своих северных единоверцев в Хазарии, - не выдержал Шамсадов.
- Да, это известный факт.
- А сундук? - выдал Шамсадов свою заинтригованность.
- Вот тут как раз и скрывается самое интересное. Доподлинно известно, что этот "сундук"... гм, кстати, спасибо, мой юный друг, что ты его так окрестил, это удобно для конспирации...
- У нас, мусульман, не крестят, - улыбнулся Малхаз.
- Ну, это к слову. А вообще-то Бог един, и с этой истины надо рассматривать всякую веру, но не религию...
- И все-таки вернемся к сундуку, погода резко портится.
- Да... Так вот, - Безингер достал из огромного футляра сигару, - этот сундук, как теперь мне окончательно стало известно, находится здесь, в горах. В письме-завещании, которое многие поколения моих предков хранили как святыню, написано: "...в пяти форсатах ночью на восток от Ворот Азии". Форсат - это по древнему измерению день пути. А вот Ворота Азии не могли понять, все искали от Тамани и Босфора до Бейрута и Суэца, пока я, совершенно случайно, когда о вас, чеченцах, стали во всем мире говорить, стал присматриваться к вашему языку. И тут все ясно: Ворота Азии - на чеченском Кавказ, а эти ворота не что иное, как Дарьяльское ущелье, Терек, три дня пути и Аргун.
- От Терека до Аргуна можно и за день дойти.
- Ты пробовал? А я знаю, что нет. Это по карте да по равнине просто так можно пройтись, а по горам, тем более с сундуком, и еще, сказано, ночью, скрыто от всех. Понял?
- Понял, что все это брехня.
- Хе-хе, "брехня". Что это за слово?
- Неправда. - отчего-то, скорее всего от стремительно надвигающейся непогоды, стал раздраженным Малхаз, но Безингер будто бы этого не замечал, был по-прежнему любезен.
- Все это, мой юный друг, и было бы "брехня", если бы во многих письмах-отчетах о походах не говорилось об Аргунском ущелье и о тех поселениях, названных в твоих публикациях, - Варанз-Кхелли и Хазар-Кхелли.
- Да... Как рассказывал дед, Варанз-Кхелли - целый город в горах, со всей инфраструктурой и армией, и этот город за одну ночь захватили евреи, всех вырезали, оставив в живых только одну женщину и ее мужа.
- Верно. А знаешь, кто была эта женщина? Я теперь догадываюсь: ее звали Аза - младшая сестра Аны.
- Вы хотите сказать, что Ана имела отношение к сундуку?
- Да, именно так, и она и сундук бесследно исчезли. И не одна экспедиция, не один поход в течение нескольких веков были совершены в горы Кавказа - но все бесполезно, сундук бесследно исчез.
- Правильно, исчез, потому что его и не было. Все это фантасмагория, плод больного воображения и желание быть "избранным Богом", то есть всеми повелевать.
- Шамсадов, - перешел на официальный тон иностранец, изменяясь в лице, - твои слова - слова антисемита.
- Извините, я не хотел Вас оскорбить, тем более, я не знал, что Вы еврей.
- Нет, я не еврей. Я говорил, что я потомок Аны, хотя мои далекие предки воспитывались в еврейской среде... И мне известно, мой пращур был вывезен с Кавказа в Европу, видимо, как заложник Тайны.
- Тогда, по-Вашему, получается, что мы чуть ли не одних кровей, - нотки восторга прозвучали в голосе учителя истории.
- Получается так. Хотя все мы дети Адама и Евы. А если честно, у нас в роду было столько смешения крови, что теперь понять, кто я - весьма затруднительно, и я просто стал гражданином Америки, потому что там родился.
Между тем, пока собеседники очень медленно спускались, день совсем померк, стал неласковым. И не только дальние горы, но и село, что под ногами, будто в тумане. Ветер был не такой свирепый, как на вершине, но все же порывистый.
- Поторапливайтесь, - умолял Малхаз, оглядываясь с тревогой, - а то непогода застанет в горах, скажете - мы не гостеприимны.
- Кстати, о гостеприимстве, - бесшабашно вел себя Безингер, - вы ведь славитесь этим! Подари мне картину, я в долгу не останусь.
Учитель истории призадумался: есть традиция; и в это время, совсем рядом, как шарахнула молния, Безингер, будто срубленный столб, свалился, на каком-то языке крича, покатился вниз. Еще молоденький граб, что тянулся ввысь у тропинки, словно клин всадили, раскололся, зарделся пламенем.
У подножия, на околице села, навстречу бежали обеспокоенные сопровождающие Безингера, сюда же по рации вызвали джипы. Однако иностранец уезжать не желал, отведя в сторону Малхаза, он сунул ему пачку денег.
- Десять тысяч за картину, - страстно шептал он на ухо.
- Нет, - отпрянул учитель истории.
- Сто! - крикнул приезжий; в оглушительном громе ответ растворился, но по глазам учителя Безингер понял. - Да что ты, Ван Дейк или Рафаэль? - стал трясти он маленького Малхаза.
Шквалистый ветер, и принесенный им косой, колючий ливень хлынул с небес. Даже на расстоянии протянутой руки ничего не видно. Безингера еле затолкали в машину, он заставил рядом сесть и Шамсадова, подъехали к дому, и иностранец, словно к себе, оставляя шматки грязи и мокрый след, ввалился в дом; с обвисшими плечами, весь мокрый, с прилипшими ко лбу волосами, страшный, встал перед картиной.
- Так сколько ты хочешь? - кричал он то ли учителю, то ли самой картине.